Страница 2 из 135
и перехватывал взгляд, которым этот человек обменивался через его голову
со своим товарищем. Кто же эти люди? О чем они говорят? Из какого они
ведомства? Ведь К. живет в правовом государстве, всюду царит мир, все законы незыблемы, кто же смеет нападать на него в его собственном жилище?
Всегда он был склонен относиться ко всему чрезвычайно легко, признавался, что дело плохо, только когда действительно становилось очень плохо, и привык ничего не предпринимать заранее, даже если надвигалась угроза. Но сейчас ему показалось, что это неправильно, хотя все происходящее можно было
почесть и за шутку, грубую шутку, которую неизвестно почему — может быть, потому, что сегодня ему исполнилось тридцать лет? — решили с ним сыграть
коллеги по банку. Да, конечно, это вполне вероятно; по-видимому, следовало бы просто рассмеяться в лицо этим стражам, и они рассмеялись бы вместе
с ним; а может, это просто рассыльные, вполне похоже, но почему же тогда
при первом взгляде на Франца он твердо решил ни в чем не уступать этим людям? Меньше всего К. боялся, что его потом упрекнут в непонимании шуток, зато он отлично помнил — хотя обычно с прошлым опытом и не считался —
некоторые случаи, сами по себе незначительные, когда он в отличие от своих
друзей сознательно пренебрегал возможными последствиями и вел себя крайне необдуманно и неосторожно, за что и расплачивался полностью. Больше
этого с ним повториться не должно, хотя бы теперь, а если это комедия, то он
им подыграет. Но пока что он еще свободен.
— Позвольте, — сказал он и быстро прошел мимо них в свою комнату.
— Видно, разумный малый, — услышал он за спиной.
В комнате он тотчас же стал выдвигать ящики стола; там был образцовый
порядок, но удостоверение личности, которое он искал, он от волнения никак
найти не мог. Наконец он нашел удостоверение на велосипед и уже хотел идти
с ним к стражам, но потом эта бумажка показалась ему неубедительной, и он
снова стал искать, пока не нашел свою метрику.
Когда он возвратился в соседнюю комнату, дверь напротив отворилась
и вышла фрау Грубах. Но, увидев К., она остановилась в дверях, явно смутившись, извинилась и очень осторожно прикрыла двери.
— Входите же! — только и успел сказать К.
Сам он так и остался стоять посреди комнаты с бумагами в руках, глядя на
дверь, которая не открывалась, и только возглас стражей заставил его вздрог-нуть, — они сидели за столиком у открытого окна, и К. увидел, что они погло-щают его завтрак.
— Почему она не вошла? — спросил он.
— Не разрешено, — сказал высокий. — Ведь вы арестованы.
— То есть как арестован? Разве это так делается?
процесс
9
— Опять вы за свое, — сказал тот и обмакнул хлеб в баночку с медом. —
Мы на такие вопросы не отвечаем.
— Придется ответить, — сказал К. — Вот мои документы, а вы предъяви-те свои, и первым делом — ордер на арест.
— Господи, твоя воля! — сказал высокий. — Почему вы никак не можете примириться со своим положением? Нет, вам непременно надо злить нас, и совершенно зря, ведь мы вам сейчас самые близкие люди на свете!
— Вот именно, — сказал Франц, — можете мне поверить. — И он посмотрел на К. долгим и, должно быть, многозначительным, но непонятным взглядом поверх чашки с кофе, которую держал в руке.
Сам того не желая, К. ответил Францу таким же выразительным взглядом, но тут же хлопнул по своим документам и сказал:
— Вот мои бумаги.
— Да какое нам до них дело! — крикнул высокий. — Право, вы ведете
себя хуже ребенка. Чего вы хотите? Неужто вы думаете, что ваш огромный, страшный процесс закончится скорее, если вы станете спорить с нами, с вашей охраной, о всяких документах, об ордерах на арест? Мы — низшие чины, мы и в документах почти ничего не смыслим, наше дело — стеречь вас ежедневно по десять часов и получать за это жалованье. К этому мы и приставлены, хотя, конечно, мы вполне можем понять, что высшие власти, которым
мы подчиняемся, прежде чем отдать распоряжение об аресте, точно устанавливают и причину ареста, и личность арестованного. Тут ошибок не бывает.
Наше ведомство — насколько оно мне знакомо, хотя мне там знакомы только
низшие чины, — никогда, по моим сведениям, само среди населения винов-ных не ищет: вина, как сказано в законе, сама притягивает к себе правосудие, и тогда властям приходится посылать нас, то есть стражу. Таков закон. Где же
тут могут быть ошибки?
— Не знаю я такого закона, — сказал К.
— Тем хуже для вас, — сказал высокий.
— Да он и существует только у вас в голове, — сказал К. Ему очень хотелось как-нибудь проникнуть в мысли стражей, изменить их в свою пользу или
самому проникнуться этими мыслями. Но высокий только отрывисто сказал:
— Вы его почувствуете на себе.
Тут вмешался Франц:
— Вот видишь, Виллем, он признался, что не знает закона, а сам при этом
утверждает, что невиновен.
— Ты совершенно прав, но ему ничего не объяснишь, — сказал тот.
К. больше не стал с ними разговаривать; неужели, подумал он, я дам сбить
себя с толку болтовней этих низших чинов — они сами так себя называют.
И говорят они о вещах, в которых совсем ничего не смыслят. А самоуверен-ность у них просто от глупости. Стоит мне обменяться хотя бы двумя-тремя
словами с человеком моего круга, и все станет несравненно понятнее, чем длин-нейшие разговоры с этими двумя. Он прошелся несколько раз по комнате,
10
ф. кафка
увидел, что старуха напротив уже притащила к окну еще более древнего старика и стоит с ним в обнимку. Надо было прекратить это зрелище.
— Проведите меня к вашему начальству, — сказал он.
— Не раньше, чем начальству будет угодно, — сказал страж, которого
звали Виллем. — А теперь, — добавил он, — я вам советую пройти к себе
в комнату и спокойно дожидаться, что с вами решат сделать. И наш вам совет: не расходуйте силы на бесполезные рассуждения, лучше соберитесь с мыслями, потому что к вам предъявят большие требования. Вы отнеслись к нам не так, как мы заслужили своим обращением, вы забыли, что, кем бы мы ни были, мы, по крайней мере по сравнению с вами, люди свободные, а это немалое преимущество. Однако, если у вас есть деньги, мы готовы принести вам
завтрак из кафе напротив.
К. немного постоял, но на это предложение ничего не ответил. Может
быть, если он откроет дверь в соседнюю комнату или даже в прихожую, эти
двое не посмеют его остановить; может быть, самое простое решение — пойти напролом? Но ведь они могут его схватить, а если он потерпит такое унижение, тогда пропадет его превосходство над ними, которое он в некотором отношении еще сохранил. Нет, лучше дождаться развязки — она должна прийти
сама собой, в естественном ходе вещей; поэтому К. прошел к себе в комнату, не обменявшись больше со стражами ни единым словом.
Он бросился на кровать и взял с умывальника прекрасное яблоко — он
припас его на завтрак еще с вечера. Другого завтрака у него сейчас не было, и, откусив большой кусок, он уверил себя, что это куда лучше, чем завтрак из
грязного ночного кафе напротив, который он мог бы получить по милости
своей стражи. Он чувствовал себя хорошо и уверенно; правда, он на полдня
опаздывал в банк, где служил, но при той сравнительно высокой должности, какую он занимал, ему простят это опоздание. Не привести ли в оправдание
истинную причину? Он так и решил сделать. Если же ему не поверят, чему
он нисколько не удивится, то он сможет сослаться на фрау Грубах или на тех
стариков напротив — сейчас они, наверно, уже переходят к другому своему
окошку. К. был удивлен, вернее, он удивлялся, становясь на точку зрения стражи: как это они прогнали его в другую комнату и оставили одного там, где он
мог десятком способов покончить с собой? Однако он тут же подумал, уже со
своей точки зрения: какая же причина могла бы его на это толкнуть? Неужели то, что рядом сидят двое и поедают его завтрак? Покончить с собой было