О вчерашнем – сегодня

Хотя в нашем селе татары и русские жили раздельно, на разных улицах, поля были вместе. Довольно часто на полях с одной стороны соседями были татары, с другой стороны – русские или мокша.

Большие баи деревни ещё до революции пытались поделить народу землю по-новому, так, чтобы русские с мокшей оказались отдельно от татар с чувашами. Однако, земледельцы – в ту пору ещё, главным образом, солдатки – не согласились изменить существующий порядок:

– Нечего мудрить, если надо, поговорим, когда вернутся наши мужья, нам и так хорошо, – сказали они и стали сеять на прежних землях.

Всё это я узнал позже, по рассказам. О том, как мы жили с соседями по земле, у меня сохранилось и одно собственное воспоминание. В то самое лето, когда отец возвратился с войны, должно быть, в ту самую пору, когда поднимали пар, мы вместе с нашим соседом по земле, русским по фамилии Кутлаков, вышли на пахоту – отцы вместе впрягли лошадей и сообща вспахали поле. Кутлаков тоже взял с собой сына. Это был мальчик примерно моего возраста. Кажется, его звали Колей. Пока отцы пашут, мы с ним, большей частью, проводим время возле арбы, идём за водой, кипятим чай. Он не знает татарского, я – русского. Тем не менее, мы, наверное, ни одной минуты не молчали. Спрашиваем друг у друга, как называются предметы, которые у нас в руках или перед глазами. Как по-татарски? Как по-русски? Когда иссякает разговор, Коля начинает петь частушки. Поскольку я не понимал значения, почти всё забылось. Некоторые, в которых встречались знакомые слуху слова, немного сохранились в памяти, но, когда я стал получше понимать их значение, выяснилось: оказывается, они были не совсем приличными. Хотя для меня они и очень приятные воспоминания, изложить их сейчас на бумаге невозможно. В этом, я думаю, конечно, Коля не виноват. Чего греха таить, ведь наш фольклор вообще богат такими двусмысленными, не очень приличными стишками, что поделаешь? И татарский, и русский…

Мы там не только разговаривали и пели частушки – весело играли, шутили. Боролись, катались по земле. Что светлым, отрадным воспоминанием сохранилось в памяти: у нас и в мыслях не было обидеть или унизить друг друга. Наоборот, было очень приятно чувствовать, что человек, которому ты, до этого близко не зная его, не доверял, считал врагом своей веры, оказался таким хорошим, симпатичным, что он хорошо к тебе относится, стремится подружиться с тобой. Не сомневаюсь, что в те минуты и у Коли на душе было точно такое же чувство… Удивительно сложное было это чувство. Если бы тогда сказали: для того чтобы стать равноправным с русским, надо тебе самому стать русским, то есть если бы предложили отречься от своего народа и стать русским, я не только не согласился бы, в моём сердце проснулся бы гнев к тому, кто посмел подойти ко мне с таким предложением. Это было бы равносильно тому, как если бы мне сказали: «забудь своих родителей, будь сыном такого-то человека, он ведь и сильнее, и красивее, и богаче твоего отца, ты должен с радостью согласиться на это! Ты должен благодарить его за проявление такого благодеяния!» То есть это было бы столь же бессмысленным, уму непостижимым предложением.

А так! Оставаясь татарским мальчишкой, то есть самим собой, в то же время знать, что обладаешь равными правами с мальчишками русской и других национальностей, ощущать это всем своим существом! Это было настоящим счастьем. Да, для нас было престижно иметь русского товарища. Мы гордились этим.

Это чувство, проснувшееся во мне ещё в детстве благодаря тому, что я родился в такой деревне, и впоследствии не уменьшилось, а по мере взросления только возрастало. Сближение с человеком другой национальности всегда как будто бы духовно обогащает меня, чувствуешь, как в душе пробуждаются чувства товарищества, братства, общего гражданства.

Но в сложную эпоху борьбы, в которой мы живём, встречаются иногда и такие, кто бросает грязную тень на это прекрасное чувство. Если кто-нибудь другой национальности пытается укорить меня тем, что я татарин, по отношению к такому человеку в моей душе сразу вспыхивает чувство гнева. Он представляется мне человеком низкой души. Я считаю это естественным. Потому что он, унижая меня как «татарина», оскорбляет, унижает тем самым мой народ. Это деликатное чувство имеет ещё одну особенность: если унижающие слова слышишь из уст человека более крупной нации, сердцу ещё больнее становится. По отношению к такому человеку в душе рождаются чувства обиды и ненависти. Хотя они и являются представителями большой нации, находясь, тем не менее, в отношении воспитанности ниже исторического достоинства своего народа, эти люди иногда не могут понять или почувствовать эти тонкости.

Великий Ленин понимал это во всей глубине, чувствовал во всей тонкости. Поэтому, наверное, и признали его самые честные люди всех народов своим родным вождём…

Вместе со словами «революция», «свобода» в те года в наше село пришло и имя Ленина.

После свержения царя с войны вернулся, конечно, не только наш отец. То и дело можно было услышать новость: тот вернулся да этот вернулся. К осени возвращающихся с войны стало особенно много.

В основном, из их среды появились, привлекая к себе внимание всей деревни, беспокойные, неугомонные люди. Этих людей, в большинстве одетых в шинели с оторванными погонами и серые папахи, называли большевиками. Их было не очень много. Из татар, наверное, всего-навсего человек десять-пятнадцать. Но и их было достаточно, чтобы взбудоражить всю деревню. Соединение слов «советская власть» с именем Ленина мы тоже услышали в нашем селе, в первую очередь, из их уст. К уже привычному для слуха слову «революция» прибавилось слово «контрреволюция». Стали говорить о «белых» и «красных». Теперь уже было забыто отчуждение русских и татар, среди самих татар народ разделился надвое. Даже, наверное, не только надвое…

Эти различия, явления дружбы-вражды, проявились в том, кто как относится вот к этим большевикам. На языке у всей деревни были теперь они. Кто ругает почём зря. И ругают-то по-разному. Кто хулит их горячо, во весь голос, так, чтобы все слышали; а кто проклинает шёпотом, озираясь по сторонам: скандалисты, говорят, голодранцы, завидующие чужому добру. А другие защищают. И эти по-разному: кто – смело, уверенно, открыто:

– Это, – говорят, – герои, борющиеся за справедливость, против жадных богачей. Они думают об улучшении жизни трудящихся, не жалеют жизни ради советской власти, то есть ради того, чтобы передать власть в собственные руки народа.

А кто, боясь громко при всём народе говорить о своём хорошем к ним отношении, только в кругу своей семьи шепчутся:

– Намерения у них святые, дай им бог удачи.

Многие же, особенно земледельцы, живущие своим трудом, не торопятся принимать ни одну сторону. Молча наблюдают: на чьей стороне правда?

Однако молчание – не всегда признак спокойствия или согласия. У кого может быть спокойно на душе? Весь мир переворачивается вверх дном. Решается судьба всей страны. В чью пользу решится дело? Как будет крестьянину? Чего можно ожидать от этих большевиков?.. И те, кто их ругает, по-своему правы. Разве нет среди них (большевиков) таких, кто издавна был известен как забияка, кто брал своим горлопанством? Чего ждать от людей, старающихся поймать рыбу в мутной воде, заботящихся о своей пользе?.. Но в то же время ведь большинство их – умные люди, умеющие отличить чёрное от белого, познавшие и горести и радости жизни. Люди, которые, хотя и не сумели разбогатеть, однако понимающие толк в работе, крестьянском труде, ничем не заслужившие в глазах народа дурной славы, вдобавок столько лет пробывшие на войне, в огне, повидавшие жизнь, набравшиеся опыта. Среди них даже Сайфулла, прославившийся своей храбростью на войне, награждённый всеми степенями серебряных крестов. И главарь их не какой попало человек…

Их руководителем был Валикей Зяббаров. Он, действительно, был не какой попало человек. Я довольно отчётливо запомнил: и внешним видом он отличался от других, похож был на офицера. Когда он говорил на сходах перед школой, я частенько, не в силах оторваться, глядел ему в рот.