О вчерашнем – сегодня

Отец с Алтынхужой-агай отмерили шагами от края кустарника, покрывавшего прибрежную возвышенность, казённый осьминник[29] земли и вбили по углам колышки.

– Всё, – сказал наш дус, – пользуйтесь на здоровье…

Дня три или четыре провели мы с отцом на этом участке земли. Обычно, когда поднимают такую целину, в плуг впрягают четвёрку лошадей. А у нас – две. Переплетённая корнями травы и ставшая похожей на толстый войлок земля не хочет поддаваться, режется с огромным трудом, не рассыпается под лемехом, как обычная полевая земля, а только переворачивается сплошной лентой дерна, чёрной стороной вверх. Работаем, давая лошадям отдохнуть через каждые два-три круга. Отец, по-видимому, стосковался по полевым работам, нисколько не торопится, словно не может досыта насладиться этим чистым воздухом, прекрасной природой Агидели, работает, часто прерываясь на отдых, радуясь, благодаря Бога за эти счастливые дни.

И действительно, здешней красотой невозможно было налюбоваться. Кустарник, сплошь покрывший прибрежную возвышенность, украшают бело-розовые цветы жимолости. Цветы черёмухи уже опали, тем не менее, в тенистых местах много ещё томно свисающих белых кистей. До сих пор стоят у меня перед глазами ослепительной красоты бело-розовые цветы таволги. А какой там аромат! Да ещё пение птиц!.. Дома я никогда в жизни не просыпался так рано. А здесь! В сооружённом возле арбы зелёном шалашике! И рассвести как следует ещё не успело, а я уже проснулся. Тысячи разных птиц старательно поют, состязаясь друг с другом. Каждая поёт, как умеет, кричит, как хочет. Но ни одна из них не лишняя. Ни голос дергача, не похожий ни на какое пение, ни крик кукушки не мешают слушать нежные соловьиные трели, размягчающие душу, даже, напротив, кажется, что без них и пение соловья не было бы таким мелодичным…

Приехав домой, я рассказал об этих своих чувствах маме. Мама слушала меня с большим интересом. Ласково похлопала меня по спине и доверительно, как будто даже сообщая какую-то тайну, понизив голос, сказала:

– А ты, сынок, напиши обо всём этом!

Что она хотела сказать, я не понял. Напиши! А кому я напишу? Зачем?.. Я не спросил у мамы. А сама она больше ничего не сказала, только беззлобно, обиженным голосом сказала папе:

– Я думала, вы сеете просо, а вы там, оказывается, без нас отдыхали на природе!

– Действительно, надо было и вас взять с собой, – засмеялся отец.

– Какой дурак в это время сеет хлеб, – с той же незлобивостью продолжала мама. – Даром тратить деньги, семена, силы, мучить скотину…

– Ничего, пусть, – возразил папа, – я не сожалею об этом. По крайней мере, поблаженствовали с сыном на берегу Агидели. Бог даст, может, и вырастет ещё. А что? Если осень не будет слишком ранней, просо вполне ещё может созреть…

Точь-в-точь, как хотел папа, в том году осень не пришла рано, просо наше удалось на редкость. Стебли длинные, толстые, крепкие, как у камыша. Каждый, кто видел это поле с просом, крупные, с руку взрослого человека колосья которого свисали под собственной тяжестью, изумлялся: даст же Господь, коли захочет; никогда, мол, не видели такого урожая проса – удивлялись и высказывали свои добрые пожелания.

– Дай вам Бог насладиться урожаем, поесть в мире и спокойствии!

Насладились. И поесть поели. Только вот что касается мира и спокойствия…

Правда, не было ничего такого, что нарушило бы мир для меня, вернее, для моих ровесников. Наоборот, в деревню пришли новости, радующие, вдохновляющие нас. А вот для родителей, вообще для взрослых?..

Лето, с моей точки зрения, прошло, можно сказать, без перемен в нашем хозяйстве, даже как будто лучше, счастливей, по сравнению с другими годами. Мы с родителями, большей частью, возились возле того самого просяного поля. Ходили полоть его, смотреть, жать, везти его домой. Как и у всех, у нас тоже было гумно. Возле дома у нас большого огорода не было, имелся небольшой участок для картофеля. В том году мы посеяли там и огурцы. Это было для меня чрезвычайно радостным новшеством. Оказывается, отец, когда ещё был в солдатах, задумал: если, мол, вернусь жив-здоров, сам бы вырастил такие овощи, как огурцы, морковь, лук. Хотя в нашей деревне русские, мокша, чуваши и выращивали овощи, среди татар почему-то не было склонных к этому делу. Почти никто не сажает никаких овощей, кроме картошки да тыквы, если и были занимающиеся этим делом отдельные хозяйства, им не удавалось самим вволю наесться выращенными овощами, в их огороды то и дело залезали ребятишки.

Возле ограды, граничащей с садом мечети, мы посеяли две грядки огурцов. Земля, чёрная, как сажа, как будто годами только этого и ждала: высаженные проросшие семена через два дня дали зелёные ростки. На глазах выпустили по третьему листочку, потом – по четвёртому, пятому… Стараясь за что-нибудь уцепиться, чтобы скорее вырасти, протянули длинные-предлинные усики. Такие крепкие, что заглядишься, колючие стебли вскоре усыпали жёлтые-жёлтые цветы, у основания цветков показались маленькие, с пшеничное зёрнышко, огурчики. Прошла какая-нибудь неделя, как они уже созрели настолько, что их можно было срывать. Ярко-зелёные, средней величины огурцы, один другого красивей, усеяли промежутки между листьями. Их было такое множество: сколько ни ешь – не кончатся.

– Тут, пожалуй, останется и на продажу, – сказал отец.

Поставив корзину с сотней огурцов на базарной площади, напротив церкви, в ряд торговцев, продававших прямо с земли такие вещи, как рыба, лапти, горшки, отец, оставив меня одного, сам почему-то отошёл в сторону. Что надо делать – мне было уже сказано. Я откинул скатерть, которой была прикрыта корзина. В эту же минуту возле меня остановились сразу несколько человек.

– Огурцы?!

Наверно, не было ни одного человека, который бы не удивился. Это были первые огурцы, появившиеся в то лето на базаре. Русские, мокши, всю жизнь выращивавшие овощи и торговавшие ими, удивлялись:

– Ты чей сын? – спросил один мокша.

Я ответил.

– Вот так татарин!.. Как это вырастил?

– Это отец.

– Молодец, обставил русских, и мокшу обставил.

Русские, мокши, чуваши только удивлялись, глядя на наши огурцы, но почти никто из них не покупал. Зато татары, башкиры и передохнуть не давали. Почти в мгновение ока раскупили все наши огурцы. Я едва успевал получать деньги. Даже успел ли все взять? Не только мне, но и отцу было приятно, что мы первыми вынесли на базар огурцы и услышали за это похвалу. Позже, когда прошли годы, я понял: это необычайное явление, оказывается, не было результатом большого опыта повидавшего жизнь отца – наоборот, это было результатом его неопытности. В нашей деревне был свой издавна испытанный и ставший законом срок сева огурцов. Те, кто занимались этим делом всю жизнь, не сеяли раньше этого срока. А мы не стали учитывать, что лето ещё как следует не установилось, что впереди могут быть заморозки – взяли да посеяли на несколько дней раньше, чем остальные. Видно, на наше счастье, в том году не было заморозков…

И вдобавок осень! Благодатная осень, которая дала вызреть нашему просу, которое мы посеяли позже всех, и не огорчила заморозками, пока не собрали урожай!..

Оказывается, не только осень была – была ещё и пришедшая с ветрами, ураганами весна нового времени, того времени, когда не только стали жить без царя, но когда царём стал сам трудящийся народ.

Для того, чтобы пришла такая осень, оказывается, нужна была ещё и весна 1917 года. Весна, принёсшая в царскую Россию – тюрьму народов – плохую ли, хорошую ли, но свободу!

При поддержке царских законов чувствовавшие себя господами и даже во время военных лет не испытавшие трудности, как все люди, а только набившие себе карманы зирганские баи, вообще господствующая верхушка деревни, когда был свергнут император, на какое-то время испугались, растерялись. Но почувствовав, что по существу власть попадает в руки имущих, очень скоро взяли себя в руки. По вековой привычке они решили, что и свобода эта – только для них. И значение её поняли по-своему, и народу старались объяснить так. Утверждали: пусть, мол, каждый народ будет по-своему свободен, пусть, мол, люди делятся не в зависимости от того, бедны они или богаты, а по их вере и национальности. И песни, призывающие заботиться о своей нации, снова и снова напоминающие нам, что мы – последователи пророка, видимо не случайно звучали в среде школьников.

29

Осьминник – 1365,675 м2 ≈ 0,137 га.