Разные судьбы

Когда вечером на смену пришла бригада, незнакомый Николаю машинист покосился на новичка и, подкручивая рыжий ус, спросил у Круговых:

— Как съездили?

Сергей Александрович, подмигнув Николаю, сказал:

— Как следует.

На прощание Круговых пожал Николаю руку, поинтересовался:

— Как тебя зовут?

— Николаем.

— А отца?

— Александром, — ответил Николай.

— Так. А где твой батя работает?

— Нет у меня бати, — наклонил голову парень. — Детдомовец я.

— Вот оно что! — протянул Круговых. — А ты в шахматы, случайно, не играешь?

— Играю, — ответил Николай. — В училище первое место занимал.

— Вот и хорошо! Отдохнешь, приходи ко мне. В общежитии тебе каждый расскажет, где я живу.

С наступлением темноты глаза машиниста казались добрее, от них лучами разошлись набившиеся угольной пылью полоски морщинок.

Из душевой до общежития Николай шел медленно, наслаждаясь свежестью летней ночи. И яркие звезды ему огнями светофоров приветливо мерцали, и земля, будто пол в паровозной будке, покачивалась под ногами, как бы сама плыла навстречу…

Много после этого утекло воды. Два с половиной года, до самого призыва в армию, работал Николай с Сергеем Александровичем. Бывали рейсы и потяжелее первого. Давали иногда уголь из остатков штабеля, наполовину с землей — на каждой стоянке топку чистить приходилось. Или брались провести поезд по участку без остановки для набора воды. Сорвешься — позор на всю дорогу. Но проводили.

Оба немногословные — Круговых и Колосов — быстро привязались друг к другу. Николай часто бывал у своего машиниста дома. Играл с Сергеем Александровичем в шахматы или, взяв из домашней библиотеки книгу, уходил в огород, садился под кусты ирги и по целым дням читал. Как-то получилось, что Николай ни одной покупки не делал без совета Елизаветы Ильиничны.

Иногда прощаясь после рейса, Сергей Александрович сообщал:

— Завтра обязательно приходи к нам.

На загородные прогулки в лес, кроме Николая, обычно, приглашался старый приятель Сергея Александровича Владимир Николаевич Волочнев — приемщик паровозного депо. Елизавета Ильинична брала для мужчин пиво, для себя с Дашей несколько бутылок крем-соды и разных сладостей. Излюбленным местом для пикника был родник в лесу. Вода там была холодная и прозрачная, на вкус отдавала листьями.

В родник ставили бутылки, а сами садились на траву и часами молча смотрели сквозь разрывы листьев на светлое небо. Рядом журчал ручей, а время тянулось бесконечно, словно оно застыло и остановилось.

А Даша с Николаем уходили в лес. Под ногами шуршали сосновые шишки и прошлогодняя хвоя. Даша не любила и не умела ходить медленно. Иногда она делала попытки пристроиться в ногу с Николаем, брала его под руку, но, забывшись, снова вырывалась вперед. Поджидая, нетерпеливо срывала листья, нагибалась за цветками или, заметив какого-нибудь жучка, начинала дразнить его:

— У, натопорщил усы — злится.

Она была своенравной и жизнерадостной, какой может быть только девушка в шестнадцать лет. Ее восхищали и птицы, и муравьиные кучи, и высокие сосны.

— Колька, смотри! — кричала она, трогая Николая за плечо. — Красиво-то как!

Она часто и беспричинно смеялась. Казалось, смеялась не тому, что видела и слышала, а разным мыслям, приходившим в голову.

В лесу у них были свои излюбленные уголки — глухие полянки, окруженные молодым осинником или бояркой.

Хорошее было время!

4

Снова Колосов выезжал в рейсы со своим машинистом. Вот она, конторка дежурного по депо. Сколько раз заходил сюда Николай, отправляясь в поездки. Здесь получал «зарядку» на смену — инструктаж дежурного. Зачитывали новые приказы по дороге, напоминали правила безопасности и многое другое, что необходимо паровозникам в пути. Комнату прозвали острым именем — «брехалка». Чего только в ней не наслышишься! Здесь разберут по деталям весь рейс, раскритикуют друг друга до последней косточки, расскажут о различных случаях в пути, которыми богата паровозная работа. А то заведут спор о том, как лучше провести поезд или содержать паровоз. Участвовали в таких спорах обычно опытные машинисты, а молодежь, затаив дыхание, слушала. И, пожалуй, ни в одном заведении не получишь таких знаний, как в этой комнате с неприветливым названием.

Вот и сейчас, кто прямо на полу, привалясь на замазанные стены, кто на своих «шарманках», сидят паровозники, ожидая прибытия своих машин.

Вниманием присутствующих овладел пожилой машинист — Александр Яковлевич Чистяков. Он рассказывал о каком-то занятном случае. Часто его прерывал дружный хохот и ввернутое кем-нибудь крепкое слово. Сергея Александровича еще не было, и Колосов примостился в углу и стал слушать.

— Вот так-то бывает, — говорил Чистяков, вынимая папиросу. — Есть такие машинисты, — любят на других прокатиться. Проедет на паровозе, как пассажир на мягком сидении, — и домой.

— Дядя Саша, — обратился к нему один из помощников. — А почему Валерий Зорин не любит, когда у него про буксовую скобу спрашивают?

— Был за мной один грех, — отозвался Александр Яковлевич, усаживаясь поудобнее. — В прошлом году в две смены мы работали, Сергей Круговых в отпуске был, а Зорина только что поставили к нам.

Александр Яковлевич прикурил и, сделав глубокую затяжку, продолжал:

— Как-то раз, паровоз уже был под поездом, спрашиваю Зорина: «Все в порядке?» Это первый вопрос у паровозников. И напарник должен честно рассказать, что случилось за поездку. Умел натворить — умей сам и ответ держать. — «Все в порядке, — отвечает. — Паровоз как часы работает».

Я осмотрел снаружи. Правда, все закреплено, что редко с Зориным случалось. Всегда, бывало, какой-нибудь ослабший болт найдешь. А тут ни к чему не придерешься. Ну, а под паровоз на станционных путях не залезешь. Осмотрел я контрольные пробки, топку и домой его отпустил. А тут вскорости главный пришел, светофор открыли. Поехали. И только закрыл регулятор — за станцией-то сразу уклон начинается — слышу: под паровозом что-то стучит. Так барабанит, что в затылке отдается. Поглядываю на помощника, а помощник на меня. Остановиться, посмотреть, что там такое? Шум на всю дорогу пойдет. Ну, нервы в кулак и едем. Доехали до первой станции, зеленый свет горит. Любим, когда светофор зеленым глазом подмигивает, а тогда я этот цвет просто возненавидел. Но что делать? Останавливаюсь и лезу под паровоз. Смотрю: вторая буксовая скоба с правой стороны пополам, прямо по живому месту переломана. Не закрепили во время клин — вот и получилось. Клин злосчастный выпал, хвостик по земле волочится, вот-вот выпадет. «Вот это фрукт, — думаю. — Поезд бросать придется, позор-то какой моей седой голове». Потом мелькнула мысль: «А может, попытаться закрепить клин проволокой, чтоб хоть до оборотного депо добраться?» Это, конечно, рискованно, но на нашей работе — я прямо скажу — без риска не обойдешься. Забили мы с помощником кувалдой клин обратно, нашли толстую проволоку, нагрели ее в топке докрасна, чтоб мягкой стала, и примотали поломанную скобу к раме. Трудно пришлось, паровоз не на канаве в депо, согнулись в три погибели и делали. Спецовку о тормозные тяги изорвали. Но поезд не бросили. Задержались, правда, немного. Три поезда нас обогнало. Обгоняют, черти, и метелки из окошка показывают. Дескать, «счастливо загорать». Нас зло берет. Закрепили и поехали дальше. Стук остался, но не такой, терпимый. Доехали до станции, где воду набираем, посмотрели — держится. Повеселели. Успокоился я и подумал: «А не у Зорина ли это скоба лопнула? Не сказал мне, чтобы случай за ним не числился?» Нет, не может быть. Среди паровозников такие люди не водятся.

В оборотном депо заменили скобу и обратно до дому чин-чином доехали. А сам мучаюсь: «Неужели Зорин? Дай-ка испытаю». Сказал помощнику, чтобы он молчал, как будто у нас ничего не случилось. Приходит Зорин на смену и спрашивает: «Все в порядке?» — «Все в порядке, — говорю. — Паровоз как часы работает». Зорин с молоточком осматривает, а я за ним тихонько наблюдаю. Замечаю: что-то ему не терпится ко второму скату подойти, все туда зыркает. Э, тут что-то не так! Он для блезиру стукнул молотком по двум или трем гайкам и туда, под колеса. Говорит мне: «А скоба-то лопнула!» Ну, братцы, мое терпенье лопнуло. Как был в мазутных рукавицах, так по роже ему смазал. Нехорошо, конечно, поступил. Даже в молодости не был я охоч до драки, а тут не вытерпел. Это, наверное, оттого, что впервые среди машинистов подлеца встретил. За честь паровозника обидно стало. Ведь не кочегар какой-нибудь, который без году неделя на паровозе, а машинист так поступил!