Страница 36 из 45
— Заклинило. В чем дело? — нахмурился Круговых.
— А дело вот в чем, — отозвался Волочнев, успокаиваясь. — Увеличили диаметр цилиндров, а не сообразили, что тем увеличили тормозную силу. Значит, надо такую же силу на возвращение поршня.
— Что ж ты раньше молчал? — обиделся Круговых.
— Я и сам только сейчас понял. Ничего, не зря время потратили, по крайней мере теперь на душе спокойнее будет.
Круговых, расправляя плечи, глубоко вздохнул и, погрозив тормозу кулаком, сказал:
— Не злорадствуй! Еще вывернем твою душу. Подчинишься!
И взяв ключ, начал снова отворачивать цилиндры.
Получилось неожиданно. В этот вечер Круговых даже не хотел заходить в мастерскую. Думал отдохнуть, собраться с мыслями. Но разве уснешь, не поглядев на свой макет?
Заглянул в мастерскую и просто так, чтобы чем-нибудь заняться, начал свое обычное дело. Накачивал воздух, тормозил, потом снова отпускал, смотрел на часы и зачем-то записывал время полного отпуска, хотя оно оставалось неизменным: две минуты. Тормоз работал, как часовой механизм.
Сергею Александровичу захотелось хотя бы на секунду ускорить возвращение поршня, и он нажал на шток карандашом.
И тормоз отпустил за минуту и пятьдесят секунд. А ну-ка еще раз! Полторы минуты… Еще сильнее нажать. Но карандаш сломался. Круговых взял напильник и нажал им изо всей силы. Тормоз отпустил за тридцать секунд, потом за двадцать. Больше сократить время не удалось. Не хватило силы. Так вот где разгадка? Тормозу, оказывается, нужна посторонняя помощь!
А что если?.. Сергей Александрович даже испугался решения, какое пришло в голову: до того оно было простым. Готов был бежать по поселку и рассказывать каждому о находке. В первую очередь надо к Волочневу. Но вспомнив, какой тот всегда спокойный и неторопливый, стал понемногу остывать. «Хорошо, — подумал Сергей Александрович, — и я попробую быть таким же, как он, неторопливым. Наберусь терпения, проверю, потом скажу».
Положив на верстак напильник, Круговых пошел в депо. В автоматной мастерской принялся рыться по углам, где валялись старые детали. Искал пружины, собирал разные по величине и упругости. Дома подберет нужную. Когда их набралась целая куча, оказалось, что не в чем нести. Сергей Александрович снял китель, расстелил его на полу и стал складывать грязные, смазанные маслом пружины. Потом завязал углы и рукава в узел и понес.
Сергей Александрович был твердо уверен: нашел то, что искал долгие бессонные ночи.
И вдруг некстати подумал:
— «А что если кто-нибудь раньше до этого додумался и институт уже изготовил новый тормоз?» Но застыдился нелепой мысли, поглядел по сторонам, словно боясь, что кто-нибудь мог подслушать. Какая разница, кто изобрел? Важно, что тормоз создан. Теперь не страшны никакие уклоны. Увеличатся скорости. Поезда помчатся со скоростью восемьдесят, девяносто, сто километров. Машинисты будут уверены: если встретится на пути препятствие, выручит надежный и послушный тормоз.
Проверив дважды действие тормоза, Круговых сел за верстак, достал бумагу и авторучку и начал неторопливо и обстоятельно писать письмо в институт.
К окнам вплотную прислонилась тьма. Мелкие жучки летели из темноты на свет и стучали по стеклу, как редкий дождь. Сергей Александрович стоя посреди мастерской, смотрел на макет, рядом с которым лежал исписанный листок бумаги. Сегодня он был спокоен настолько, что мог слушать тишину и бьющуюся о стекло жизнь.
14
Вы бывали когда-нибудь в осеннем лесу? Собирали грузди, охотились за пугливыми тетеревами или глуповатыми рябчиками? Если нет, то многое потеряли. В лесу всегда хорошо. Кто утверждает, что весной лучше, что явное преувеличение. Осень ничем не хуже весны. Конечно, когда солнце заволакивает смутные сумерки, а по небу, как ошалелые, носятся из стороны в сторону рваные, взлохмаченные облака, скучно и грустно в лесу. Но в ясный сентябрьский день в нем можно встретить такое, чего не увидишь весной: удивительную яркость и богатство красок. Самому лучшему художнику не изобразить такого на полотне! Разве можно, например, нарисовать прозрачную тишину и звеняще чистый воздух? По лесу носятся золоченые паутинки. И торжественное безмолвие. Ни птичьего гомона, ни надоедливого комариного гуда. В потемневшей чаще багряным пламенем вспыхивают боярышник и рябина. Чуть не до земли опустив тонкие ветви, застыли тронутые желтизной стройные березы. Среди этой желтой, коричневой и багряной смеси высится белолистый тополь. От тихого ветерка его листья шевелятся и пенятся, словно кипящее молоко.
В один из таких дней Николай направился в лес за груздями. Кое-где в поблекшей зелени трав, сиротливо чернели горы опустевших муравейников.
В этой траве прячутся сухие грузди, самые «хитрые» из грибной породы.
Колосов шел не торопясь. Около муравейника заметил потрескавшийся бугорок земли. «Вот ты где притаился, голубчик», — вслух произнес Николай: каждый груздь вызывал охотничий восторг. Присел на корточки, поставил рядом корзину и стал медленно, продляя удовольствие, разгребать землю. Груздь был упругий, белоснежный, в голубых жабрах застыли капельки влаги. Поблизости горбились еще такие же бугорки. Потянулся было к ним, но замер: услышал невнятные человеческие голоса. Они приближались. Один хрипловатый, бубнящий голос показался знакомым. Другой голос принадлежал девушке. Николай прислушался: «Ну, конечно, это он — Валерий Зорин!»
Николай попятился за куст боярышника с опущенными до земли ветвями. В поредевшем березняке показался Валерий, а рядом с ним Даша. Первым желанием было кинуться на Зорина и бить, бить по его самодовольному лицу. Колосов привстал на корточки, напружинился, словно рысь, готовый к прыжку. Сейчас он проучит этого лоботряса. Но когда Даша и Зорин подошли почти вплотную, Николаем овладела нерешительность. Какая-то сила приковала к земле. Ну, побьет Зорина, а что дальше? Как Даша на это посмотрит? Напряжение сменилось апатией ко всему окружающему.
Из-за укрытия Николай хорошо разглядел лицо Даши. Это была та самая Даша, которую он любил, которую мог без устали нести на руках хоть на край света. Но не ускользнуло от его внимания и что-то новое на ее лице, а что, не мог сразу понять.
Даша смотрела на Валерия своими бойкими глазами и улыбалась.
— Вечером в драмтеатр пойдем, правда? — сказала она. — Ленинградцы приехали.
От знакомого и родного голоса Николай зажмурился, до боли стиснул зубы, а сердце билось гулко и тревожно.
— А! — махнул рукой Зорин. — Халтура… Думаешь, путное что-нибудь покажут?
Он остановился, чтобы зажечь потухшую папиросу.
Остановилась и Даша, капризно надув губы, спросила:
— Почему ты со мной на люди не показываешься? Боишься?
Валерий прикурил, выдохнул густой дым, сплюнул в сторону и ответил:
— А кого бояться?
— Не знаю. В кино вместе не ходим, идем по городу — ты оглядываешься. В лес со мной норовишь уйти.
— Не могу я тебя понять, ей-богу, — раздраженно отозвался Валерий. — Раньше ты сама тянула в лес, теперь у тебя другие причудки.
— Да, тянула, а теперь лес опостылел мне! — вспылила девушка, в глазах блеснули слезы. — Я больше не пойду в этот проклятый лес. Слышишь? Не пойду! Мне хочется дружить так, как дружат другие.
— Ну, чего ты разошлась, чудачка? — мягко успокоил Валерий. — Будет так, как ты хочешь. Не люблю сплетен про тебя.
— Это какие же сплетни, если мы по-настоящему дружим?
— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Валерий и провел ладонью по волосам девушки, поднял ее лицо за подбородок. — Ты у меня справедливая, но горячая. Не надо обижаться. Ну, не будешь?
Она с улыбкой, которую удалось сохранить только усилием воли, ответила:
— Ладно, пошли домой.
Николай хорошо знал эти неожиданные повороты в настроении Даши.
Отойдя несколько шагов, они снова остановились. Даша обняла руками березку и мечтательно смотрела мимо Валерия на верхушки деревьев. Лучи солнца пробивались сквозь ветви, падали на Дашу и от этого лицо ее казалось розовым. Как хороша она была в эту минуту!