Разные судьбы

…Он вспомнил это сейчас, опершись плечом о молодую березку. Розоватый ствол ее согнулся, напружинившись. Нажми чуть сильнее и сломается. Так и человек: прижми его грубой силой и тоже может не выдержать — сломается.

Вот неподалеку такая стоит. Кто-то надрубил, наверно, хотел попробовать весеннего соку. А теперь березка медленно умирала. Евгений отпустил свое дерево. Оно качнулось и расправило тонкие ветви. Савельев облегченно вздохнул и зашагал прочь.

Домик Беловых ютился на окраине старого железнодорожного поселка. Каждый раз ласково встречал Евгения тщательно протертыми мокрой тряпкой окнами. Сейчас в окнах сверкала вечерняя заря. Вот в этом маленьком домике и жила Люся с матерью. Отца, командира бронепоезда, убило на фронте. Младший брат служил в армии.

Евгению сегодня хотелось, чтобы Люся не успела встретить его, как обычно, во дворе. Поэтому, открыв калитку, двор пересек бегом, но с Люсей столкнулся в сенях.

— А я ждала! — просто сказала она, взяв его за руку. — Проходи в комнату.

— Ну, как ты тут? — спросил Евгений, когда они уселись друг против друга. Люся всегда старалась садиться так, чтобы все время видеть его.

— Ничего. Мечтала о нашей встрече, — отозвалась она. — Хочешь расскажу?

И не ожидая согласия, придвинулась вместе со стулом вплотную, горячими руками сжала большие жесткие ладони парня.

— Закрой глаза. Вот так. А теперь представь такую картину. В воскресенье мы всей семьей выходим из квартиры. Впереди бежит дочка и звонким голоском сообщает соседям:

— Мы идем в лес за ягодами. С папой и мамой.

Ты ведешь за руку маленького карапуза. Он только научился ходить. Шагает сосредоточенно, посапывает носом. Мужчина не намерен попусту языком болтать. Такси нанимать не будем. Лучше пешком, по Шоссейной, в тени деревьев. Правда?

Савельев замотал головой:

— Неправда. На Шоссейной ни одного дерева. От солнца укрыться негде.

— Будут! — уверенно заявила Люся. — Тополи, акации будут и еще… рябины черноплодные. Всего понасадим. Ведь мы с тобой умеем сажать. Ну, ладно, слушай дальше.

На улице нам все дорогу уступают. Дескать, наш рабочий писатель идет. Евгений Савельев. Красивые они какие с женой. И дети у них красивые.

Евгений закрыл ей рот ладонью:

— Люська, перестань!

Люся открыла глаза и сразу возвратилась к действительности. Тихо спросила:

— Женька, ну когда мы поженимся? Недавно ты опять с Зориным был.

И впервые при Евгении дав волю слезам, уткнулась ему в грудь лицом.

— Мучитель ты мой, не могу я больше без тебя. Слышишь, не могу!

Евгений чувствовал, как сквозь рубашку жгли ее горячие слезы. Острая жалость подступила к горлу. Он прижал ее голову.

— Перестань. Ну, что я тебе говорю? Одна ты у меня. Единственная на всем свете. Веришь?

Люся отстранилась. Взяв Евгения за щеки, повернула лицо к себе, и стала смотреть на него. Тревожно водя зрачками, ловила его глаза, а он прятал их.

— Подожди, — шептала она, — дай мне вволю наглядеться на тебя. — Верю, Женя, — сказала она спустя минуту. — Только весь ты у меня какой-то несобранный. Ждала я, когда остепенишься. Думала, пройдет со временем. А последнее время бояться стала, как бы не потерять тебя. Нет, не допущу. Не отдам тебя никому! Никому!

Они долго сидели в горнице, не зажигая света. Не хотелось двигаться. Казалось, стоит шевельнуться — все хорошее улетучится и не вернется, как недосмотренный сон.

8

Из электровозного депо с практики до трамвайной остановки шли все вместе. Не всем надо было ехать на трамвае, некоторые проходили мимо своих домов, но провожать товарищей стало традицией бригады. Дорогой обсуждали вопросы, на которые не хватило времени днем, уточняли, что нужно сделать завтра.

Вдруг из-за поворота улицы показалась толпа народа. Мужчины и женщины с вымазанными сажей и красной помадой лицами были наряжены в вывернутые наизнанку шубы. У каждого хвосты из красной материи. На ходу наряженные плясали, с залихватским свистом стучали в ведра и печные заслонки. Впереди вышагивал парень с приколотым на груди бантом. Прикусив губу, он с остервенением рвал меха гармошки.

— Узнаете гармониста? — спросил Хламов, когда толпа прошла мимо. — Коршунов! Бравый парень!

Торубаров повернул было обратно.

— Ты куда?

— Гармошку об дорогу…

Хламов удержал его за руки.

— Не дури, Тихон.

К ним подошла отставшая от свадьбы женщина с ведром бражки, в котором гремел объемистый черпак. Остановилась напротив ребят, провела по наведенным усам и зачерпнула черпаком коричневую жижу.

— Пейте. Молочко из-под бешеной коровки. Пейте, гуляйте. Эх!

Тихон покосился на женщину, тяжело задышал. Опасаясь за него, Хламов положил ему на плечо руку. Между женщиной и Торубаровым встал Избяков.

— Идите, гражданка, своей дорогой.

Женщина подняла вверх широкие, наведенные углем брови.

— Не хотите за здоровье молодых выпить? Брезгуете? — Она осуждающе покачала головой, в пьяных глазах появились слезы. — Думаете мы дикари какие? А это наш уральский обычай. Прадеды его еще завели.

Избяков растерялся: черпак женщина протягивала ему. Оглянулся на ребят, ища поддержки. Помог Савельев.

— А мы, мать, этой кулагой не балуемся, — сказал он. — Слабовата она для нас.

Женщина выплеснула бражку на дорогу и, подобрав полы полушубка, пустилась догонять своих.

Встреча со свадьбой возбудила ребят. Нельзя сказать, что раньше не видели свадебные шествия. Просто сегодня на это взглянули другими глазами.

— Жених-то, наверное, наш парень. Токарь или составитель, — задумчиво произнес Хламов. — Может, даже комсомолец. А так — будто махновский вожак свадьбу справляет. Муть одна.

— Куда только горсовет смотрит? — возмущался Торубаров. — Пожарную машину бы да из брандспойта их. Мигом бы дурь вылетела.

В черных глазах Анатолия горели, будто раздутые ветром синеватые злые огоньки.

— Слушай, Торубаров, откуда у тебя пришибеевские замашки? Разойдись! Больше трех не собираться! А ты слышал, что сказала эта женщина? Она хотя и пьяная, но права. Свадебные обычаи на Урале поколениями складывались. А ты пожарным брандспойтом хочешь их пресечь.

Возбуждение Торубарова, как часто с ним случалось, погасло. Он притих, низко опустил большую, со спутанными волосами голову.

Избяков заметил это и, усмехнувшись, сбавил тон:

— Мне, брат, тоже не нравятся такие гулянки. И я согласен: изживать их надо, только не твоим методом. Как ты себе представляешь современную свадьбу? Расписался в загсе, перевез к себе невесту и живи? Так, что ли? Нет, брат! Это слишком постно, следа не останется. Свадьба должна быть необычной, торжественной, веселой, чтоб до самой старости запомнилась.

— Ты что предлагаешь? — спросил Хламов.

— Дело говорит бригадир! — вмешался Савельев. — Справить свадьбу во Дворце культуры, как праздник. А что, в других городах делают!

Торубаров подозрительно покосился на Савельева, думая, что сейчас он сведет свою мысль в шутку. Но на этот раз Евгений шутить не собирался.

— Эх, можно такую свадьбу закатить! Народу соберется больше, чем на концерт Клавдии Шульженко. Самодеятельность — раз, стихи прочитать — два, маленькую постановку — три.

— И пиво! — весело вставил кто-то.

— А что, и пиво тоже! — не унимался Савельев. — Можно и шампанское. Я согласен и на водку. Когда молодые будут расписываться, кому-нибудь из начальства речугу толкнуть и сразу тут же ключи от квартиры вручить. Вот это бы на всю жизнь.

— Женька научился говорить умные речи! — воскликнул Торубаров. — Приятно удивлен. Я конкретно предлагаю: давайте вернемся в депо и с Данилюком об этом посоветуемся. А?

— Успеется, — остудил его пыл Избяков, останавливаясь около трамвайной линии. — А с Коршуновым что будем делать? Он же, сукин сын, отпросился на два дня с работы, дом строить, а сам…

Борис Хламов что-то вспомнил и хлопнул себя полбу: