Страница 17 из 67
- Хозяйкой хочет стать!? А мать как же!? Нет, на это я согласиться не могу! У каждого в доме свое место и на чужое зарится нечего. Супруга, а не дочь в доме хозяйка, ей дом вести, припасы делать, дворнею командовать.
- Тогда пусть Прасковья это и делает, а Варя более не станет у матушки за спиной, тайком да в вечном страхе трудиться, чтобы чистоту соблюсти, тебя с сыном накормить, гостей принять. Со мной поживет, мне поможет, я ее работу хоть замечать и ценить буду.
- Да как же я Прасковье скажу, что она более не хозяйка?
- А ты не говори ничего, она и не заметит, - подсказала Наталья Андреевна.
Никита Андреевич вспомнил вкуснейшую кулебяку, что ел когда дочь была дома, вспомнил столь плачевно закончившийся недавний визит царя, взглянул в молящие глаза измученного сына и согласился.
- Ладно, пусть будет как вы хотите! Ну, теперь-то можно домой ехать!?
- Погоди, братец, это еще только первое условие было, есть и второе, - остановила его княгиня, - Второе условие таково: чтобы ты дочери учителей нанял: танцы, языки, европейское обхождение изучать, и дозволил ей, как всем девицам благородного сословия, в ассамблеях являться, танцевать, с кавалерами беседовать. Чтобы ее этим не попрекал, препятствий не чинил, а напротив, потребными нарядами ее обеспечил, и не по Прасковьиному вкусу, а какие Варя сама выберет.
Физиономия боярина Опорьева стала багровой от прилива крови, он сорвался на крик:
- Ты что, сестра, шутки со мной вздумала шутить! Чтобы я, столбовой боярин, по прихоти девчонки честь родовую на поругание отдал, чтобы позволил дочери заголится и в таком виде пред всем честным народам предстать. Чтобы боярышню Опорьеву на богопротивных плясках кто попало хватал, прилюдно тискал! Лучше я ее своими руками убью! Не принесет она такого разврата в мой дом!
Губы княгини горестно задрожали:
- Вот, дожила! - в ее голосе явственно слышались слезы, - Собственный брат меня позорит, в разврате обвиняет. Где же твой стыд, Никита, как ты можешь о родной сестре, да еще в доме ее мужа такую напраслину говорить!
- Ты-то тут причем? - сбитый ее словами с патетического тона, Никита Андреевич удивленно воззрился на сестру.
- А при том, дорогой братец, что я уж который год в развратных платьях хаживаю, развратные пляски плясываю. Выходит, я голой при честном народе являюсь!? Выходит, опорьевскую честь позорю!?
- Ну, ты..., ты - дело другое!
- В чем же разница?
- Большая разница, очень большая! - забормотал Никита Андреевич, лихорадочно пытаясь сообразить в чем эта разница состоит и почему ему раньше не приходило в голову, что все, что он находил неприемлемым для дочери, уже давно проделывает его сестра, - Ты не Опорьева уже вовсе, а Мышацкая, - с торжеством выдал он, найдя ответ.
- Господи, прости его прегрешение, ведь от родной сестры отрекается! По-твоему выходит, Мышацкие хуже Опорьевых будут? Что же вы меня в такой худой род отдали?
- Сестра, опомнись, не отрекаюсь я от тебя и Мышацкие род славный, знаменитый. Я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что ты уже не молоденькая девица, сама себе голова, потому в твоих платьях греха и нету!
- Не молоденькая! - взвизгнула княгиня, - Старая я, по-твоему, помирать пора, в гроб ложиться! Сестре, родной сестре смерти пожелал! - Наталья Андреевна уткнулась в платок, ее плечи затряслись в рыданиях.
- Наталья, да что ж ты слова мои перекручиваешь! - беспомощно возопил боярин Никита, - Не говорил я такого! Иван, скажи хоть ты ей!
- Ты бы, Никита, лучше молчал, и на все соглашался, - сказал Иван Федорович, - а то ведь на тоненький лед ступил, уже трещит, вот-вот разломится.
- Не понимаю, и чего ты упираешься, Никита, - деловито заметила княгиня, отнимая платочек от совершенно сухих глаз, - Все теперь дочерей по-новому, по-европейскому воспитывают и ни с кем беды еще не было. Вон кое-кто даже заграницу своих девок думает посылать, а уж учителей иностранных все нанимают. Варенька у нас девочка благоразумная, честная, ее ведь наша матушка воспитывала. Никакой наряд, никакие танцы ее не заставят честью поступиться.
- Помолчи хотя бы минутку, сестра! - вскричал Никита Андреевич, - Пускай мне дочь сама скажет, что несмотря на мой запрет, она все таки хочет учиться невместным благонравной девице наукам.
- Хорошо, пускай скажет!
Все глаза выжидающе уставились на Варю. Та заерзала на стуле. Еще не поздно было отступиться, отказаться от своего намерения и жить тихо-мирно, без лишних хлопот. Отец отдавал ей власть в доме, что еще надобно?
- Что молчишь, дочка, говори, хочешь ли?
Варя уже готова была отказаться, но какая-то сила выше и больше ее самой, сила, родившаяся из обиды и попранной гордости, заставила ее упрямо прошептать:
- Хочу!
Никита Андреевич раздраженно воззрился на дочь.
- Дозволь, батюшка, я с ней поговорю, - сказал молчавший доселе Алешка и увидав разрешающий кивок отца, обратился к сестре, - Ты, Варька, глупость затеяла, сама не понимаешь, о чем просишь. Думаешь, чтоб с француженками да немками уравняться, хватить плясок и нарядов? Н-е-е-т, милая моя, тут и из истории надо много чего знать, и про богов всяких греческих-римских, и вирши наизусть, чтобы было о чем с кавалерами разговаривать. Выучиться такому - дело тяжкое, ночами надо не спать, головку утруждать, где тебе, дурочке, это делать? А самая страсть - языки иноземные. Они и звучат-то страшно. Вот подойдет к тебе немец какой, спросит по своему "Sprechen Sie Deutsch?", что станешь отвечать?
Варя подняла глаза на брата и, оскорбленная его глупой попыткой запугать ее чужой речью, с силой произнесла:
- Я отвечу ему, - с каждым словом она словно выбрасывала из себя страх, обиду, униженность, очищая и освобождая душу, - Я отвечу ему "Ich spreche Deutsch, Schwedische, Polnische, Tatarische, - и ловя краем глаза изумление отца и радостный восторг тетушки, почти прокричала, - und verstehe gut Latein". - После чего, глядя в разом поглупевшее лицо Алешки, уже из чистой мстительности добавила, - Du beherrschst die Sprache noch schleht, mein lieber Bruder!
Потрясенная тишина пала на парадную залу князей Мышацких.
Следующим утром Варю провожал весь дом. Княгиня стояла на крыльце и, утирая концом шали слезы, глядела как племянница направляется к отцовскому возку. Никита Андреевич никогда ничего не делал на половину и потому возвращающуюся под родительское крыло дочь сопровождала немалая свита. Французская дама, принятая в дом на правах Вариной учительницы и компаньонки, торжественно вышагивала следом за своей воспитанницей и неодобрительно косилась на длинного немца, нанятого обучать Варю географии, математике и истории, а заодно и вести расчеты для боярина. За ними, крепко прижав к груди шкатулку с гребнями, булавками, помадой, белилами и прочей дамской мишурой, поспешала Палашка, а уж следом за ней две девки тащили сундук с новыми нарядами боярышни.
Никита Андреевич с трудом узнавал дочь в скользившей ему навстречу горделивой красавице. Сегодня он впервые заметил насколько выражением лица и повадками хрупкая дочь похожа на его мать - статную высокую красавицу, что после смерти мужа твердой рукой правила опорьевским имуществом и на которую маленький Никита всегда взирал с восхищением и молчаливым обожанием. Боярин почувствовал, что начинает гордиться Варей. Удивленный и смущенный неожиданным приливом чувств, боярин поискал, что бы такое ласковое сказать дочери, но не найдясь, и от того еще больше смущаясь, заговорил о хозяйстве:
- Как приедем, ты дворню пристрожи, а то гости третьего дня были, а по дому по сю пору словно Мамай прошел.
Варя скромно опустила глаза. В обращенном на нее взгляде отца она читала удивление, недоверчивое восхищение и пробуждающуюся гордость и таяла от счастья, понимая, что теперь для нее начинается совсем другая жизнь, среди уважения, а со временем может и любви ее семьи. Она чувствовала смущение отца и изо всех сил старалась помочь ему, не оттолкнуть, укрепить пробуждавшиеся в нем чувства. Она тихонько спросила: