Страница 10 из 67
- Я не то сказать хотела, матушка, - начала Варя примирительным тоном, - Баталию смотреть весь город выйдет, все принарядятся, самые худородные станут шелками, шитьем, каменьями красоваться, а мы с вами словно нищие какие, в ветхом сукне. Это ли не бесчестье семье, когда над нами всякая голытьба смеяться станет.
Прасковья Тимофеевна задумалась. Слова Вари затронули одну из самых чувствительных струнок в ее душе. С замиранием сердца Варя следила как матушка начала по-новому, с сомнением оглядывать свои приобретения. Боярышня уже надеялась, что сейчас обе покупки отправятся в сундук и они все же обратятся за помощью к тетушке, как вдруг некая новая мысль прояснила чело боярыни:
- Ты, дочка, права, но беда поправимая. Сей же час посажу девок за работу, они за ночь все поправят.
У Вари еще теплилась слабая надежда на спасение:
- Хорошо, матушка, я сейчас покажу девкам как перешить надобно.
- Что-то ты, милая, больно много воли берешь. Я сама что следует и покажу и прикажу. Ты в нарядах ничего смыслить не можешь, не по носу тебе еще. Ступай-ка к себе, к завтрему все готово будет.
Еще недавно столь желанный праздник теперь ожидался Варей со страхом. Она уже не думала о Джеймсе Фентоне, о возможности заговорить с ним, она хотела лишь одного: чтобы платье, которое ей придется надеть, не превратило ее в огородное пугало.
Дурные предчувствия не давали ей заснуть. Полночи Варя ворочалась в постели, а утром, конечно, проспала. Разбудил ее Алешка, дубасивший в двери и оравший:
- Вставай быстро, ленивица, уже давно на берегу надо быть, а ты в постели валяешься, весь дом тебя дожидается...
Одуревшая от бессонной ночи, неожиданного пробуждения, напуганная криками брата Варя накинула на себя одежду, распахнула дверь и помчалась в светлые сени, туда, где ее поджидало платье. Она влетела в сени навстречу неумолчным крикам матушки: "Быстро одеваться, батюшка ждать не будет!", увидала как две девки тяжко, будто воротные створки, раскрывают для нее платье и, уже не имея времени оглядеться, как в омут, нырнула в рукава. Платье захлопнулось. Варя глянула на себя в зеркало и оцепенела.
Прасковья Тимофеевна постаралась на славу. Теперь плечи, грудь и спину до пояса покрывала настоящая кольчуга из мелкого жемчуга и цветного бисера. Затрепанный подол украшала оторочка из куньего меха, видимо, вытащенная боярыней из старой скрыни. Прорези рукавов были накрест обшиты золотой нитью. Плоеный воротник отмыли и сейчас он намертво охватывал шею, создавая впечатление, что Варина голова лежит на круглом блюде. Варя взвыла, слезы градом сыпанули из глаз:
- Матушка, что же вы наделали, от меня народ шарахаться будет!
- Глупости несешь! - сурово сказала боярыня, любовно огладила шитый золотом рукав и твердо закончила, - Все как след: пышно и благообразно.
- Я руки поднять не могу, рукав не двигается!
- Что за ерунда! - Прасковья Тимофеевна потянула дочь за руку, попыталась поднять ее вверх, потом сдвинуть вниз, - И впрямь, не можешь, - чуть смущенно заметила она, но потом добавила, - Не беда, мы званы не руками махать, а глазами глядеть, руки тебе без надобности.
В надежде найти спасение от проклятого платья у тетушки, Варя взмолилась:
- Матушка, милая, у иноземных дам ведь не только наряд, они еще и волосы по особому убирают, пудрят. Уговорите батюшку одного идти, а мы к тетке Наталье завернем, она мне волосы начешет, тогда и отправимся.
- В уме ли ты, дочка, как это я отцу скажу, чтобы он царев наказ на твои прихоти променял. А что до волос, так мы и сами управимся, без тетки твоей. Иноземки волосы мукой посыпают, сейчас мы тебе косу запудрим, струцево перо воткнем и станет не хуже, чем у немок.
Онемев от ужаса, Варя следила за тем как ее косу закрутили венцом вокруг головы и золото волос скрылось под густым слоем муки. Приколотое набок страусовое перо делало ее похожей на одноухого кролика.
- Красавица ты моя! - боярыня умильно улыбнулась, - Только что же такая бледная, усталая, под глазами синева, спала, чай, худо? Ничего, и этой беде матушка пособит!
Из очередного сундука на свет появились белильница и румянница. Обессилев, Варя уже не сопротивлялась, когда по слову маменьки ее белили, румянили, чернили сурьмой брови и вдевали в уши длинные жемчужные серьги, тяжело разлегшиеся по жесткому воротнику.
Появление Варвары и Прасковьи Тимофеевны в передних сенях было встречено гробовым молчанием:
- Это что, - боярин помолчал, приходя в себя, - Наталья вас так вырядила?
- Ох, Никита Андреевич, - зачастила боярыня, - Почто стали бы мы княгинюшку нашими делами тревожить, у ней, чай, своих предостаточно. Мы уж сами, своим слабым умишком расстарались, чтоб чести родовой урону не сделать.
- Насчет умишка оно, конечно, верно, - сказал боярин и Варе стало мучительно стыдно за довольную улыбку матушки, принявшей его слова за похвалу, - А что, Алексей, может, оно и к лучшему: один раз государь на наших красавиц посмотрит, второй раз не захочет.
Алешка судорожно сглотнул:
- Да вы что, батюшка, вы на них только гляньте. Они же, они... - парень не находил слов.
До этого момента Варя была полностью поглощена надетым на нее кошмаром и попытками от него избавиться, сейчас же сказанное братом слово "они" заставило ее внимательно поглядеть на матушку. У Вари зарябило в глазах. Некогда черное платье было покрыто бесчисленным количеством цветных ленточек, прошвочек, тесемочек, трепещущих при малейшем порыве ветра. Меховая вставка прикрывала крохотный вырез платья. Все это великолепие венчал белый голландский чепец, украшавший голову боярыни. Варя тихонько застонала, понимая, что если она одна могла еще надеяться избежать внимания толпы, то уж двух таких райских птичек как она и матушка не заметить просто невозможно.
- Ладно, менять что-либо уже поздно, идем как есть, - и более не оглядываясь боярин зашагал к берегу залива. За ним на своих ленточка полетела Прасковья Тимофеевна, а следом, погромыхивая жемчужно-бисерным панцирем, тяжело зашагала глотающая слезы Варвара. Шествие замыкал Алешка. Когда впереди засинелась глядь залива и послышался гул возбужденной толпы, Варя оглянулась, в отчаянии мечтая сбежать домой, и увидала, как воровато оглянувшись, Алешка нырнул в группу молодых офицеров, оставляя сестру на обозрение сотням любопытных глаз.
Глава 6
Казалось, весь Санкт-Петербург высыпал сегодня на берег. Люд разного возраста, пола, чина и звания, обрадованный первым весенним теплом и предстоящей морской забавой, весело клубился, стремясь занять местечко получше. В первых рядах мелькали яркие платья офицерских жен. Недавние теремные затворницы, выросшие в тени боярских и дворянских усадеб, выйдя замуж за петровских сподвижников, с невероятной быстротой приобретали знания иностранных языков и вкус к европейским туалетам, становясь первыми светскими дамами молодого Российского государства. Прошлым летом они последовали за своими мужьями в строящуюся Петропавловскую крепость, за их плечами была страшная зима, полная промозглых гнилых ветров, близкого воя волков и бесконечного одиночества в ожидании ушедшего на службу мужа. В редкие минуты веселья эти юные женщины наряжались перед крохотными зеркальцами и всю ночь отплясывали на импровизированных ассамблеях, отбивали каблуки в польском, крутились в контрдансе, гордо кланялись в менуэте. Под утро, вернувшись в курные избы, служившие им жилищем в ту зиму, они вновь кутались в пуховые платки и прилежно склонялись над починкой мужниной одежды или приготовлением щей, чтобы замученный работой на верфи и муштрой солдат супруг был согрет и накормлен.
Однако молодости свойственно забывать тяготы, и сейчас, когда жуткая первая зима строящегося Санкт-Петербурга была позади, они весело стремились к берегу, желая увидеть потешную морскую баталию. Весенняя грязь была абсолютно непроходима для экипажей, поэтому дамы в сопровождении своих кавалеров пробирались к берегу Финского залива пешком по уложенным деревянным мосткам. Солнце радостно пригревало, появилась первая зелень, мир был прекрасен, и их нисколько не смущало, что подолы богатых туалетов порой плюхались в открывшуюся на дороге лужу. Они учтиво раскланивались друг с другом, милостиво кивали солидным женам иноземных умельцев и совсем не гневались, застревая в толпе чухонцев или солдат с женками.