Дали туманные

Красноморов вспомнил мертвую зловонную реку на северной окраине общины, некогда проложившую себе путь между низкими илистыми берегами. Дух был таакой, что его спутники все, как один, повернули назад, отказавшись даже обследовать местность. И по сю пору северный ветер по осени доносит временами запах мерзостно-тошнотворной гнили. А в другую поездку на вездеходах в поисках особо опасных могильников с уцелевшей техникой они наткнулись на длинную прямоугольную яму с просевшей землей, кое-где обнажившей человеческие кости. Сверкало ослепительное, весеннее солнце. Яму обступили черно-зеленые с поникшими в безветрии ветвями ели. В их тени лежал нестаявший еще ноздреватый снег, от которого веяло холодком. Прямо под ногами Красноморов увидел выбеленную временем кисть руки с шестью пальцами. Он отступил на шаг, а этот неестественный шестипалый остов еще долго стоял перед его глазами. В летописях, который хранились в тайном городском читалище (как член Великого Совета Красноморов имел туда доступ, но обычно этим своим правом не пользовался), сообщалось (как ему поведала Ефросинья Ярославна), впрочем, довольно глухо и туманно о каких-то массовых уродствах, имевших место до Обновления. Василий помнил, что в детстве его да и других мальцов пугали уродами. Но на его памяти никто истинных уродцев не видывал, хотя страшное воспоминание о них жило: переходило от поколения к поколению.

Чего однако не осталось после Обновления, так это многочисленных зверей, хорошо описанных в старинных книгах. Куда они подевались, все эти волки, медведи, кабаны, лоси? Если верить книгам, прежде леса ими кишмя кишели. Сейчас в лесах ютилась самая мелочь - белки, крысы, изредка попадались зайцы, тощие и испуганные. Из летающих выжила лишь кое-какая птичья сволочь (как писал один из древних авторов): славки, воробьи да наглые картавые вороны. В реках можно было отловить костистых, противно сопливых ершей.

По звяканью металлической защитительной сбруи в коридоре Красноморов понял, что в очередной раз сменилась стража. Моргнул и закрылся глазок. И снова все затихло в остроге. Позднее что-то железное упало и с грохотом покатилось. Мужской голос довольно внятно выругался. Красноморову показалось, что где-то в отдалении спорят, судя по тембру голосов, мужчина с женщиной. Сердце Красноморова подскочило: Микеша? Но снова наступила тревожная могильная тишина.

Тревога вытеснила все остальные мысли. Прежде в Красноморове сидела уверенность, что с членом Великого Совета ничего не сделают. Не посмеют, даже если он подозреваемый. Кишка тонка. Сначала дело нужно как следует расследовать. Но ведь расправились же с Букреевым. Даже если у того и была вина перед народом, то не такая это вина, чобы жизни лишать. Внезапно Василий понял, что и с ним могут поступить так же - придти втихоря и убить. А потом объявить всенародно - дескать, извели. Или что он сам мебя извел, злобы собственной не снес. Это даже лучше. Доступней и понятней. Совесть, мол, заела.

Когда в двери лязгнул ключ, Красноморов вжался в стену. На пороге каморы тоже кто-то замер. Красноморов поднял голову. Перед ним стояла красная, в сбившемся платке Жаклина.

- Василий Егорыч, миленький... Я вот к вам... Еле прорвалась... Поесть, попить принесла...

- Да я вроде и не голодный, - тихо сказал Красноморов.

- Как это не голодный? Время-то к полуночи...

Жаклина скинула шубу, пошарила глазами по стенам в поисках крючка, потом бросила шубу на солому, присела, жестом приглашая Красноморова, и развязала узелок.

- Пироги... Вот с черемухой, Василий Егорыч, отведайте. да не стесняйтесь, бога ради, присаживайтесь... А это запить, чтобы в горле сухо не было...

Пироги были славные, однако Красноморову и кусок в горло не шел. Но чтобы не обижать девку, он пересилил себя.

Потом Жаклина, расстегнув пуговицу холщевой блузки, вытащила из-за пазухи тряпицу, осторожно развернула ее и протянула Красноморову крохотную белую лепешку.

- А вот это, Василий Егорыч, проглотите да запейте смородиновым настоем, а то горько оченно... Только не спрашивайте, бога ради, что да откуда. Не ребенок, сами понимаете, если что непривычное, откуда оно может быть. Это "фенамена" называется. Силы и бодрости прибавляет, можно хоть трое суток не спать, и ничего...

- Зачем же мне бессонницей мучиться? Чем еще здесь заниматься, кроме спанья?

- А тут вы не правы, Василий Егорыч... Вам испытания предстоят, лучше силы не только поберечь, но и приумножить.

- Что за испытания?

Жаклина вздохнула.

- Ох, Василий Егорыч, вы как дите малое, честно слово... Вас же обвиняют... В убиении господина Букреева.

- Да не убивал я его!

- Я-то верю, ох, как верю, Василий Егорыч...

Неожиданно Жаклина заплакала.

- Ну, что ты... Ну, будет, будет, - утешал ее Василий.

- Ну, какой же вы бесчувственный, Василий Егорыч... Вы что, ничего не видите, не понимаете?

- Да вроде нет...

- Замуж меня возьмите, - еле слышно прошептала Жаклинка и спрятала лицо на груди у Красноморова.

- Да что ты? Как это замуж? Сама говоришь - обвиняют меня, а ты замуж... Не ко времени это. Я человек конченный. И потом ты не очень-то, в глазок, поди, наболюдают... И слышно все.

- Пусть их, наблюдают... Возьмете замуж-то? - всхлипнула Жаклинка.

- Но не в остроге о таких вещах говорить надобно... Да и на что я тебе дался? Неужто парней помоложе не сыскать?

Жаклинка плакала, привалившись к груди Красноморова. Ему пришлось обнять ее и по волосам погладить, успокаивая, как ребенка.

- Ну, будет, будет, - приговаривал Красноморов.

- Ох, Василий Егорыч... Ничего-то вы не понимаете...

Когда Жаклинку удалось оторвать от себя и выпроводить из закута, Красноморов, покачивая головой, зашагал по гулкому металлическому покрытию пола. Вот те на, думал он и губы его расплывались в довольной улыбке. И на что я им всем дался?

11

После ухода Жаклины Красноморов снова потерял ощущение времени. Он и спал и одновременно бодроствовал, отгонял навязчивые, набегающие друг на друга видения и о судьбе своей размышлял. Если все миром кончится, хорошо бы уйти подальше за городскую черту и поселиться одному в отшельничестве, а, может, и новые захоронения разведать, там и книги найдутся и даже - теперь он знал точно - пища на черный день. И Микешу можно было бы на эту вольницу взять, ежели согласится. Без людей оно, конечно, несладко придется, но вдруг удастся составить новую общину и жить без указаний...

Где-то за стенами острога назревал глухой шум. Красноморов прислушался - он распознал слитный гул множества голосов, над которым время от времени вздымались звонкие всплески выкриков. Красноморов почувствовал голод, но его, похоже, кормить и не собирались.

Громыхнули шаги за дверью, в закут вошли курсанты, давешние ли, другие, Красноморов не мог определить, потому что они были замотаны сетками по самые глаза. Красноморов вывели в коридор и потащили, выворачивая руки.

Через некоторое время он вдохнул морозный воздух и почувствовал острый запах еловых досок. Красноморова подняли на помост, наспех сколоченный на городской площади и запихнули в огромную металлическую клетку.

Внизу волновлась толпа. С первого ряда со злобной скорбью смотрели вдова и дочь Букреева. Их лица, обрамленные черными платками, выглядели бледными треугольниками. Рядом примостилась сморщенная желтокожая Гегемона, прятавшая руки в огромную меховую муфту. Где-то в задних рядах Красноморов узнал нацеленные на себя испуганно смотревшие из-под платка глаза Жаклинки. Встречались и другие знакомые лица, теперь отчужденно-злобные, застывшие в заинтересованном ожидании. А вот никого из технарей Красноморов не разглядел. И Микеши не было тоже. Ну, слава богу, подумал Красноморов. Нечего Микеше при его позоре присутствовать. Как-нибудь и сам справится. Да и что хотят-то от него? Поди, судить будут. Невиновного-то. Ну, дела.