Дали туманные

- Кто бы он ни был, этот Наполеон - он не один, - тихо сказал Борислав Балашов и все разом повернули к нему головы, прислушиваясь, потому что за ним водилось: тихоня-математик мог долго-долго молчать, как мышь в норе, а потом выдать такое суждение, что суть разговора сразу выявится. - Он же не один, господа. С ним Мусатов, хотя он в Совет и не входит, но это чисто формально, он все равно в курсе любого дела. А у Мусатова еще и своя команда имеется - нерассуждающие курсанты, добры молодцы. А это, господа, уже другая категория людская и сила другая. Если что, они технарей могут задавить одним лишь численным да физическим превосходством...

- Войны у нас еще не было... Атомный дождь пережили. Дети мертворожденные да уродцы случались тоже. Вот тогда и пришлось первые могильники расковыривать, чтобы дозиметры какие найти да химические анализы сделать - старики последние кое-что еще помнили... А до войны внутри общины еще не докатились, - пробасил Ерема Петухин.

- Коли о войне речь зашла, - заметил математик, - она, считайте, началась. С убийства Букреева.

- Господа, да как же такое могло случиться в общине? Может быть, это случайно произошло?

- Нет случайностей в природе, господа, есть только цепочка непонятных закономерностей.

- А может, кого другого убить хотели?

- Кого? Квас, ясное дело, для докладчика поставили.

- А докладчика сменили в последнюю минуту, по воле самого покойника, между прочим! Что же, он своей смерти желал?

- Нет, господа, повестку дня и в самом деле сменил Букреев в последнюю минуту. Но повар кваску наливал позднее - своими глазами видел, проходя мимо буфетной.

- Да разве квас отравленный был? Кто это доказать может? Покойник-то и в самом деле не выдержал напряжения, переусердствовал, так сказать, а недоброжелательство, чего греха таить, имелось, и он чувствовал его, что никак не способствовало и спазм сердечный вполне могло вызвать...

- Нет, Егорий, и ты, я вижу, точку зрения этой протухшей перечницы разделяешь? И в сглаз, поди, веруешь?

- Да причем здесь сглаз, Никола? Ты шире смотри - я же о том, что смерть даже непогода может спровоцировать. А отравить при всем честном народе трудно - а вдруг кто другой опередил бы Букреева и кваску отхлебнул? А?

- А это проверить можно! - сказал Василий и все разом посмотрели на него. - Я про отраву. У меня, господа, платок сохранился, когда я падал, в луже поскользнувшись. Руки потом оттирал.

- Что же ты следствию свой платок не показал?

- А вот не показал! Меня же и так обвинили в убийстве Букреева мысленным посылом, а ежели я еще и платок бы им предъявил, решили бы, что и отрава - моих рук дело. Ведь этот медведь в следственном приказе так и заявил: докажите, мол, господин Красноморов, что вы не делали посыла.

- Василий Егорыч прав, господа, - сказал Борислав Балашов.

- Махровое невежество наших властей, как бы сказали наши предки. И укрепляется с каждым новым происшествием, - мрачно пробасил Ерема. - Это они должны доказать, что ты не виноват, а не ты оправдываться. Устал я, господа, повторять, что всякая магия еще отольется нам.

- Платок-то у тебя где?

Красноморов порылся в кармане и вытащил на свет божий тряпицу, найденную в химической подземной зале.

- Это, что ли?

- Нет, господа. Это я подобрал нынче, когда мы с Николой Денисычем склад военный посещали. Как раз в химическом лабораториуме и лежал этот платок.

- Точно нашли, - подтвердил Каманин.

Находка пошла по рукам.

- Ага, - тихо прошептал Борислав, поднося тряпицу к свече. - Тут, между прочим, господа, буковки нитками вышиты. Так что вещица меченая. А буковки, доложу вам, такие: если отбросить вензеля, которые баба своему любезному закрутила, то останется Н.В.

- Кто же у нас - Н.В.-то?

- А чего тут думать? Никита Ванников - надо понимать.

- Это еще требуется доказать, господа...

- Доказать, оно, конечно, не помешает. Очень даже просто - увести у него еще один платок и сравнить вензеля.

- А если это не он?

- Не он, так другой, за чем дело стало? Но только Никитушка Ванников вполне мог в этом складе побывать: могильники-то по его части. Да и платок, ясно дело, не старый, новый, можно сказать, холщевый платок.

- А где твой, с отравой, Василий Егорыч?

Красноморов извлек из кармана поддевки лежалый, противно рахнувший платок.

- Прошу прощения, господа, все-таки двое суток миновало.

- Чего там смущаться, право слово, не девка.

- Давай, Никола, это по твоей части. Сможешь что определить?

- Да как вам сказать, господа? Если бы точно знать, чем травили...

- Ну, это я тебе подскажу, - воодушевился Егорий Лужин. - Поскольку смерть наступила практически мгновенно - жаль сам не присутствовал - видимо, синильная кислота. Есть у тебя реактивы, Никола?

- Найдутся. Не здесь, конечно, в лабораториуме...

- А в могильнике была кислота эта?

- Затрудняюсь ответить - я-то другое смотрел, - сказал Красноморов.

9

Спал Красноморов непривычно долго. Уже давно рассвело и холодный солнечный шар, позолачивая восточную половину неба, норовил выползти во всей своей красе и яркости из-за подступающего в слободе леса. Василию грезилась Микеша с распущенной косой в прозрачной скользкой наощупь рубашке. Она говорила что-то ласковое, однако куда-то спешила, выворачивалась из его рук и под конец измотала полностью. Мысли о Микеше не оставили Василия и после пробужедения, но обида брала свое: откуда у нее, у Микеши, барахло из могильников, которое разве что самые лихие городские мужики достать могут. Эх, Микеша, Микеша, с горечью подумал он. И замуж-то она не хочет... Оно, конечно, вольница с кофеем, да с песнями под гитару, да с банькой, новые силы прибавляющей, - это праздник постоянный. А где в жизни праздник денно и нощно бывает? Потому и не хочет замуж...

Красноморов решил взять у дядьки своего жеребца Крымку да проехаться верхом, надоело месить снег по дорогам, и кости размять не мешало бы, и продышаться, а то боль непонятная после посещения могильника в голове появилась.

На половине дома, где обитали дядька с тетушкой, готовились трапезничать. Доносился будоражащий аппетит запах свежеиспеченных оладьев. Красноморов окатил лицо и плечи ледяной водой, растерся, блаженно покряхтывая, суровым чистым полотенцем, приоделся по-домашнему, и голод почувствовал.

За оконом послышались голоса. Дверь в горницу распахнулась и на пороге появился немного смущенный дядька в домашних валенцах на босу ногу и старенькой меховой безрукавке.

- Здесь он, господа, где же ему еще быть? - затараторил дядька, а потом развел руками, печально улыбнувшись Василию: так, мол, и так, сам видишь.

В горницу ввалились курсанты, но не двое, как позавчера, а целый маленький отряд. И все они были одеты как-то странно: поверх полушубков поблескивали накидки, сплетенные из тонкой металлической нити.

- Одевайтесь, господин Красноморов, - сказал старший из курсантов. - Вас приказано доставить.

Курсанты замерли у дверей. Василий облачился в поддевку, переобулся на виду, влез в тяжелый свой полушубок. А дальше курсанты повели себя и вовсе чудно: Красноморова тоже закутали в мелкоячеистую металлическую сеть и в таком виде погрузили на вездеход, стоявший прямо у крыльца.

- Что вы делаете, господа? - поинтересовался Красноморов.

- Переговоры вести не велено, - строго ответствовал старший.

Вездеход медленно полз по дороге. Один из курсантов бежал впереди неторопливой машины, другой - замыкал процессию. Оба они размахивали флажками, разгоняя зазевавшихся горожан. У следственного приказа вездеход был встречен газетчиками. Наиболее смелые из них (или осведомленные) пытались сфотографировать Красноморова через окошко вездехода. А лихой Федька Ворон, сдвинув на затылок шапку, подскочил поближе и, понимающе улыбнувшись, запечатлел Красноморова в момент, когда того выволакивали из вездехода.