Страница 61 из 128
Уста иных людей взывают о смерти, в то время как душа их молит о жизни, — таким я навязываю жизнь. Многие мечтают о богатстве, но души их стремятся к нищете, дабы пройти в игольное ушко, — таких я делаю нищими.
Твоя душа и души твоих отцов в земном существовании жаждали сна, потому и содеял я всех вас лейб-медиками — поместил ваши тела в каменный город и окружил вас людьми из камня.
Флутбайль, Флугбайль, и твое желание ведомо мне! Ибо возжаждал ты обернуть время вспять и вернуть свою юность! Но усомнился ты во всемогуществе моем и утратил мужество, в который уж раз отдавая предпочтение сну. Нет, Флугбайль, не отпущу я тебя! Ибо и твоя душа молит: хочу быть юной.
А потому исполню я ваше обоюдное желание.
Вечная юность — это вечное будущее, а в царстве Вечности даже прошлое возрождается как вечное настоящее...
После этих слов фантом стал прозрачным, а там, где была его грудь, стала все отчетливей проявляться какая-то цифра, сгустившаяся наконец в дату «30 апреля».
Чтобы раз и навсегда покончить с галлюцинацией, лейб-медик хотел было сорвать ненавистный листок, однако это ему не удалось. Очевидно, на некоторое время придется смириться с Вальпургиевой ночью и ее призраками.
«Ничего, ведь мне предстоит великолепное путешествие, — успокаивал он себя, — курс омоложения в Карлсбаде, несомненно, пойдет на пользу».
А так как и на сей раз ему не посчастливилось проснуться, то ничего другого не оставалось, как повернуться на другой бок и погрузиться в крепчайший сон уже без всяких сновидений...
Ровно в пять в мирный сон градчанских обитателей врывался отвратительный скрежет — это внизу, в Праге, у Богемского театра, визжа на рельсах, поворачивала электрическая конка.
Императорский лейб-медик настолько привык к этому, не совсем любезному, проявлению жизни презренного «света», что
просто не замечал его; напротив, сегодняшнее противоестественное его отсутствие заставило господина Флугбайля беспокойно заерзать в постели.
«Должно быть, у них там что-то стряслось», — всплыло в его сонном сознании нечто вроде логического умозаключения, и тотчас нахлынула целая лавина смутных воспоминаний последних дней.
Еще вчера, чаще обычного заглядывая в свой телескоп, он обратил внимание на переполненные людьми улицы; даже на мостах царила невиданная толчея, непрекращавшиеся приветственные крики «Slava» и «Nazdar»[19] достигали его окон, растягиваясь в какое-то идиотское «ха-ха-ха-ха». Вечером над холмом на северо-востоке Праги стал виден огромный транспарант с изображением Жижки, в свете бесчисленных факелов казавшийся белесым инфернальным миражем. Ничего подобного не случалось с самого начала войны.
Господин императорский лейб-медик, разумеется, не удостоил бы все это безобразие своим вниманием, если б еще раньше до его ушей не доходили странные слухи: будто Жижка восстал из мертвых и теперь его, живого, во плоти, встречали там и сям в ночных переулках (экономка лейб-медика пребывала по сему поводу в чрезвычайном возбуждении: непрерывно клялась и божилась, давая на отсечение сразу обе руки).
И хотя из своего долгого опыта Флугбайль хорошо знал, что пражские фанатики склонны любую, пусть даже совершенно невероятную, небылицу пересказывать до тех пор, пока сами не начинают в нее верить, приводя в немалое смятение простой люд, однако даже он изумился, как такая сумасбродная мысль могла получить распространение.
А потому неудивительно, что он в полусне объяснил отсутствие привычного скрежета конки начинающимися беспорядками — и с полным на то основанием, так как Прага вновь находилась под знаком кровавого бунта.
Спустя несколько часов в его блаженную дремоту проникла рука — нечто похожее случилось в свое время на пиру Валтасара, — правда, принадлежала она на сей раз камердинеру Ладиславу и ничего страшного не написала (может быть, даже и писать не умела), зато вручила визитную карточку, на которой можно было прочесть следующее:
СТЕФАН БРАБЕЦ
приватный концессионный орган.
Услуги по поддержанию общественной безопасности
и деликатнейшему надзору за супружеской жизнью.
Разыщем внебрачных детей и злостных неплательщиков налогов.
Учет векселей и продажа домов. Любую пропавшую собаку
возвращаем с гарантией опознания.
!Бесчисленные благодарности!
«Вальпургиева ночь», — прошептал императорский лейб-медик, совершенно серьезно воображая себя все еще спящим.
— И что угодно этому визитеру? — спросил он подчеркнуто громким голосом.
— Кто его знает, — последовал лаконичный ответ.
— Как он, по крайней мере, выглядит?
— Когда как.
— То есть?
— Да ведь Стефан Брабец переодевается каждые пять минут. Не любит, когда его узнают.
Господин императорский лейб-медик на минуту задумался.
— Хорошо, пусть войдет.
В дверях энергично откашлялись, и мимо слуги в комнату бесшумно прошмыгнул на каучуковых подошвах какой-то человек: косой на оба глаза, на носу приклеенная бородавка, грудь в жестяных орденах... Каким-то особо услужливым жестом держа в руках с манерно оттопыренными мизинцами папку и потрепанное канотье, субъект церемонно склонил набриолиненную голову, и на лейб-медика обрушилась лавина лакейского красноречия...
— А посему и позволил себе засвидетельствовать вам, экселенц, имперско-королевский лейб-медик-с, мое всеподданнейшее почтение-с, — закончил свое нелепо пышное приветствие посетитель.
— Что вам угодно? — строго спросил Пингвин и грубо похлопал себя под одеялом по одному месту.
Шпик уже открыл было рот, собираясь снова рассыпаться в любезностях, но был резко одернут:
— Что вам угодно, хотел бы я наконец знать!
— Речь — пардон — идет о всемилостивейшей госпоже кон-тессе-с. Натурально, экселенц, ве-есьма достойная дама. Нет-с, ничего не хочу сказать! Упаси Боже!
— Что еще за контесса? — спросил удивленный лейб-медик.
— Ну... экселенц, конечно, знают-с...
Флугбайль промолчал: чувство такта не позволило ему настаивать на уточнении имени.
— Гм. Нет. Не знаю никакой контессы.
— Тогда-с пардон, нет так нет-с, экселенц.
— Гм. Н-да. Впрочем, при чем здесь я?
Детектив подобострастно, по-птичьи, присел на краешек кресла; теребя свою шляпу и сладенько усмехаясь, он некоторое время застенчиво косился на потолок, потом вдруг разговорился:
— Я, конечно, очень извиняюсь, экселенц, только, осмелюсь доложить, фрейлейн контесса пре-ельстительнейшая юная особа, да еще при таких, пардон, нежных формах. Неж-ней-ших-с!.. И ведь жаль, до слез жаль, столь благородная юная дама, а амуры крутит с таким оборванцем, как Вондрейк, у которого ни гроша за душой... Ну вот-с. В их домик сиятельнейший имперско-королевский лейб-медик ча-астенько изволят загля-дывать-с... А в домике было б много комфортней... Впрочем, если этот не подходит, так я другой знаю — в каждой комнат-ке-с по о-со-бо-му выходу. К вашим услугам-с...
— Не интересуюсь. Замолчите! — вспылил Пингвин, но тут же примирительно снизил тон — он бы охотно узнал дальнейшее. — У меня нет применения... гм... такому предмету.
— Итак, пардон; нет так нет-с, экселенц! — разочарованно выдохнул «приватный орган». — Я только подумал... Жа-аль! Стоило мне только шепнуть госпоже контессе — я ведь, осмелюсь доложить, кое-что о ней знаю-с. Вот я сразу и подумал, может быть, экселенцу... — уже довольно язвительно продолжал господин Брабец, — не понадобится больше ходить... к Богемской Лизе. Н-да-с...
Тут господин императорский лейб-медик изрядно струхнул, в первую минуту даже не нашелся, что и ответить.
— Да неужто вы думаете, что я за «этим» ходил к старухе? Вы с ума сошли!
Детектив поднял руки:
— Помилуйте, я — и думать тако-ое? Слово чести! — Тут он забыл про свое косоглазие и выжидающе посмотрел в упор на императорского лейб-медика. — Само собой разумеется, экселенц имели другие... известные причины... н-да-с... для визита, пардон, к Богемской Лизе. Ну-с, я, собственно, затем и пришел! Н-да-с, другие причины-с...