Необоримая стена

После прихода из армии, на Олега сразу свалились неприятности, связанные с его травмой. За него взялось сразу несколько медицинских учреждений. Чего с ним только не делали, каких только тестов и обследований не проводили. Порой ему казалось, что лучше бы его уже поместили в «психушку», только бы все это кончилось. Через полгода интенсивных исследований, благодаря чему пропустил подготовительное отделение авиационного института, в который собирался поступать, ему неожиданно поставили диагноз: здоров, без ограничений. По этому поводу он первый раз после армии как следует напился.

Послеармейская жизнь понеслась вскачь. В институт он все-таки поступил, хоть и набрал минимальный проходной балл. Правда специальность ему досталась не та, которую он хотел изучать, но все равно он был на «седьмом небе». Затем была учеба: лекции, семинары, стройотряды, «картошки», зачеты, экзамены, каникулы, пирушки…

Глава 4

– Вставай, сынок. – ласково сказала мать, подходя к проснувшемуся Косте. В руках у нее была крынка с молоком и кусок свежего хлеба. Хлеб был настолько свеж, что Костя издалека чуял его тонкий, мутящий разум, ржаной аромат. Мать подошла ближе и села на кровать.

– Что-то ты заспался, сынок, пора вставать…, пора вставать…, пора вставать…, вставать…, вставать – вать – вать. – голос матери странно вибрировал и, казалось, что он доносится из какой-то гулкой, неестественной дали, отдаваясь эхом в голове. Лицо матери стало расплываться, а светлая спальня меркнуть и исчезать.

– Мама! – крикнул Костя. – Мама, не уходи! Мама!

Он рванулся к ней в надежде удержать ее, но острая боль резанула его по позвоночнику, прошлась вверх до шеи и остановилась в затылке, несколько раз мощно ударив в висках. Костя застонал, застигнутый болью врасплох, и сначала даже подумал, что свалился с кровати, но действительность не дала ему долго заблуждаться. В ноздри настойчиво и даже как-то навязчиво лез запах сгоревшего тола, заставляя морщиться и то и дело прерывать дыхание: так густ и тошнотворен он был.

Костя открыл глаза. Но, сделав это, сразу почувствовал, что они наполнились песком и пылью. К боли, что привела его в чувство, добавилась еще боль в глазах, которая, видимо, была намного резче и агрессивней, потому что заставила его вскочить на локти и перевернуться вниз лицом, скинув с себя килограммов десять земли.

Приведя в порядок глаза, Костя огляделся вокруг, еле ворочая головой на непослушной, и, казалось, ставшей в два раза толще шее. Сначала он не понял, где находится. Он лежал на дне большой ямы, наполненной металлоломом, обрывками каких-то тряпок и обломками досок. Изрядно потрудившись, он кое-как сел и стал вспоминать, что произошло, и как он очутился в этой яме. Мозги, казалось, распухли, как и шея и отказывались работать. Спина уже не болела, а ныла, зато голова, начав слегка кружиться, сейчас все быстрее и быстрее «набирала обороты». В ушах появился неприятный звон, который заглушал все остальные звуки и вызывал сильную тошноту. Костя несколько раз тряхнул головой. Недовольная его действиями боль, кольнула его несколько раз в шею, и, хоть и неохотно, но все же отступила, ворча и обещая скоро вернуться.

Сознание и резкость в глазах медленно, но верно возвращались. Руки, хоть и дрожали, но уже довольно сносно слушались. Оставалось проверить ноги, и он встал. Земля качалась, как будто была не землей, а плотом на неспокойной воде. Встав, Костя, наконец, вдохнул свежего воздуха, и «качка» постепенно улеглась.

Только теперь он до конца пришел в себя и, оглядевшись, все вспомнил. Их батарею батальонных минометов накрыла немецкая артиллерия. Артналет был настолько неожиданным, что никто ничего не успел понять. Так бывает: иногда стараешься, прицеливаешься, задерживаешь дыхание, делаешь массу ухищрений, а попадания все нет и нет. И наоборот, иной раз, не целясь, по лихости даже не глядя, стреляешь и сносишь мишень, чем заставляешь ахнуть восхищенных товарищей. Так было и в этот раз, немцы засекли батарею и, дав несколько пристрелочных выстрелов, угодили прямо в нее. Снаряды были тяжелые и разнесли все в клочья. Костя был наводчиком на крайнем миномете, который находился из-за складок местности немного дальше двух других, что и сыграло такую важную роль в его жизни, но в жизни остальных членов расчета, это не сыграло никакой роли – все они погибли.

Костя увидел, что ямой была огромная воронка, металлоломом – недавно стрелявшие минометы, обломками досок – ящики от мин, а тряпьем – его недавно живые товарищи. Глаза его остановились на руке, торчавшей из земли. Подумав, что это может быть один из его товарищей, также засыпанный замлей, как и он, Костя упал на колени и стал быстро разгребать вокруг нее землю. Он работал с остервенением и выбросил уже прилично земли, но тело товарища все не появлялось. Это показалось ему странным и он, схватив руку, потянул за нее. Вопреки его ожиданиям, она легко подалась и, выскользнув из земли, повисла обрывками гимнастерки у него в руках. Костя, почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове и в ужасе отшвырнул руку. Не соображая, что делает, он на четвереньках бросился прочь, но через несколько метров споткнулся и ткнулся лбом в кучу железа. Трудно было представить, что теплая живая рука одного из его товарищей может быть такой белой и холодной. Наверняка он много раз пожимал ее, не зная, что придется пожать ее и такую.

Через несколько минут он почувствовал, что успокаивается, и мысли начинают приобретать более плавное течение. Прислушавшись, он постарался определить, где свои, где немцы, чтобы решить, что делать. С момента, как в его батарею угодил снаряд, прошло не меньше четырех часов, так как солнце уже клонилось к закату. Задачей было: задержать продвижение немцев на два часа, чтобы дать оторваться нашим отступающим частям, обремененным санбатом и беженцами. Примерно час батарея вела огонь по немецким мотоциклистам, которые преследовали по шоссе колонну наших войск. Позиция была хорошая: на обратном склоне холма, на вершине которого сидел наблюдатель корректировщик. Немцы долго не могли определить, откуда по ним ведут огонь русские минометы. Это дало возможность батарее продержаться целый час и остановить мотоциклистов.

Костя прокручивал в памяти эпизоды последнего боя, как прокручивает пленку киномеханик, стараясь найти интересующий его момент фильма. Он очень отчетливо помнил, как работали расчеты, как с их разгоряченных лиц капал пот, как блестели зеленой краской каски, как сверху, корректируя огонь, кричал, надсаживая голос, командир батареи младший лейтенант Сурков.

Огонь велся по движущимся целям, поэтому постоянно приходилось корректировать наводку. Работы у Кости было много, он едва переводил дух от одной наводки, как тут же поступала новая команда, и он снова таскал лафет вокруг опорного шарнира и ловил в перекрестие ориентир, прильнув глазом к окуляру прицела. В какое-то мгновение он поднял глаза по направлению к командиру, ловя смысл его команды.… В этом месте память, как оборванная кинопленка, несколько раз дернулась, выхватив пару молниеносно пронесшихся кадров и оборвалась, оставив в отличие от белого киноэкрана, только черную, совершенно непроглядную темноту. Костя силился вспомнить что-нибудь еще, но перед глазами стояло только дерево, на котором сидел командир.

Младший лейтенант Сурков был командиром «от бога». Не зря он гонял своих людей в мирные дни до седьмого пота. Как знал, что скоро придется воевать с настоящим противником. Помимо дара предвиденья в нем сочетались: математический ум, лошадиная выносливость, понимание обстановки, умение ориентироваться на местности, владение любым оружием от ножа до орудия. А минометом он вообще владел, как бог. На спор он с трех мин разбивал ростовую фигуру с пятисот метров, при этом не пользуясь прицелом и даже лафетом. Он держал ствол руками и пользовался исключительно глазомером и интуицией. Никто из командиров минометов, да и командиров батарей не мог даже близко соперничать с ним, и поэтому все уважали его. Из-за своей любви к дисциплине он бывал иногда излишне строг и мог «сунуть» разгильдяю в зубы, за что несколько раз получал взыскания от начальства. Но за высокий уровень боевой подготовки в его батарее, который был на порядок выше, чем в других подразделениях, ему почти все сходило с рук. Да и подчиненные любили его, как любят отца, который может, в случае чего, до синевы надрать задницу, но и в обиду своих детей не даст никому.