Необоримая стена

Костя служил под его началом почти год и кое-чему уже научился. Он был лучшим наводчиком на батарее. Сурков сразу заметил в нем способности наводчика и лично пестовал его, уделяя ему несколько больше времени, чем остальным, так как чувствовал отдачу от своих трудов. Костя стремился не просто научиться обращаться с минометом, что для некоторых является уже достижением, а почувствовать его: как тот реагирует на те или иные действия наводчика, на те или иные заряды, на ветер, на мороз. Так бывает, когда стирается грань между человеком и предметом, и человек начинает ощущать предмет, как часть себя, а уж чего ждать от себя, понять намного проще.

Способности Кости не остались незамеченными и для личного состава батареи. Командир минометного расчета собирался скоро демобилизоваться и ни у кого не было сомнений насчет того, кто его заменит. Но все спутала война. В первом же бою батальон попал в окружение и лишился половины своей матчасти. Рассеянный и деморализованный, он мелкими группами прорывался к своим. Многие полегли в том бою, но были и такие, которым посчастливилось уцелеть и выйти из окружения. Среди них был и Сурков со своей батареей. Именно с батареей потому, что он сохранил не только своих бойцов, но и все три миномета. Правда, когда батарея и несколько прибившихся к ней пехотинцев вышли к своим, то оказалось, что ни у кого не то, что мины, но даже и патрона нет. Все, на что они могли рассчитывать в случае встречи с врагом, это два ножа и три граненых штыка на винтовках у пехотинцев.

Костя помнил, как Сурков гнал свой небольшой отряд, навьюченный разобранными минометами по непролазным дебрям. Дальние и изнурительные марш-броски в недалекой мирной жизни, во время которых некоторые из солдат начинали роптать на командира, теперь приносили свои плоды. Минометов за плечами никто не замечал. Страх остаться в окружении придавал силы легким и резвости ногам. Пехотинцы едва поспевали за минометчиками и с удивлением и восхищением переглядывались между собой.

Во втором бою в батарее уже были потери. Это была контратака наспех собранными частями, вышедшими из окружения. Их насчитывалось около двух полков. Немцы неосмотрительно выдвинулись вперед, оголив свой левый фланг. И хоть контратака такими силами не могла принести никакого более или менее серьезного успеха, решено было провести ее для того, чтобы задержать продвижение немцев, которые наступлением своих моторизованных частей, опять создали угрозу для линии обороны армии. Нужно было дать ей время перегруппироваться и ввести в бой резервы. Немцев удалось задержать на два часа, но они дались сводному отряду очень дорого. Контратака захлебнулась в самом начале, натолкнувшись на танки, которых наспех проведенная разведка не обнаружила. Все смешалось и потонуло в грохоте рвущихся снарядов. Контратакующие вынуждены были залечь и сами подверглись мощнейшему давлению со стороны противника, который в свойственной ему манере блицкрига, стал охватывать отряд с двух сторон, стараясь взять его в кольцо. На батарею Суркова вышло до взвода пехоты и пришлось занимать круговую оборону. Приказ об отходе спас тогда батарею от полного уничтожения. Тогда она потеряла половину своего личного состава. Третий бой стал для нее последним.

Посидев минут двадцать, бестолково тряся головой и тщетно стараясь вспомнить что-нибудь еще, Костя, наконец, вернулся к действительности.

– Надо поискать, может быть еще кто-то жив. – подумал он и стал осматривать дымящиеся останки своей батареи.

Она, недавно такая грозная, теперь представляла собой жалкое зрелище. Все, что недавно называлось минометной батареей, теперь лежало под его ногами, смешанное с землей. Странно было смотреть на мощную опорную плиту одного из минометов, которая была изогнута и покорежена какой-то непостижимой силой, от попытки осмыслить которую начинало холодеть под сердцем. От одной мысли, что эта сила направлена на то, чтобы искрошить и превратить тебя в пыль, хотелось зажать уши ладонями и броситься бежать.

– Надо подняться на гору, может, командир жив. – неожиданно прожгла сознание мысль.

Костя бросился вверх, преодолевая мелкий, но густой кустарник. Бежать было тяжело, все тело ныло, но он упорно продолжал карабкаться к дереву, с которого командир корректировал огонь. Через несколько минут он был у цели. Дерево, с которого командир подавал команды, старая мощная береза, вопреки русским песням очень корявая, была мало похожа на ту, которую сохранили последние кадры его памяти. Она была почти голой. Ее густая лиственная шевелюра была сорвана сильным взрывом, сучья и ветки безжалостно обломаны и разбросаны, а кора ствола опалена. Командира нигде не было видно. Костя собрался, было искать его, как вдруг взгляд его упал на дорогу, которая была видна отсюда, как на ладони. Она выбегала из леса где-то далеко, почти у горизонта и снова ныряла в лес, не доходя полкилометра до подножья высотки, на которой стоял Костя. Он знал, что эта дорога ведет на север к райцентру, который находится километрах в десяти отсюда. Сейчас оттуда доносился грохот боя, видно немцы снова догнали отступавших и заставили принять бой.

По дороге двигалась колонна техники: тягачи с орудиями, танки, мотоциклисты, грузовики, подводы. Костя уже бывал в окружении и выходил из него, но тогда рядом были товарищи и командир, с которым было не так страшно. А теперь он был один и принимать решение ему надо было самому. На мгновение он показался себе маленьким и беспомощным, как букашка, рядом с этой армадой и почувствовал, как пробежал по спине и спрятался в сердце неприятный холодок. Первым желанием было рвануть отсюда и зарыться в землю где-нибудь в чаще леса, но что-то удержало его от этого и заставило лихорадочно соображать, как быть дальше.

– Надо быстрее найти живых, надо осмотреть минометы, надо найти оружие, – проносились мысли в его голове. – Надо спешить, пока немцы не нагрянули.

Тщетно поискав командира около опаленной березы, Костя вернулся к месту гибели батареи и принялся тщательно осматривать все, что попадалось ему на глаза. Ему показалось, что погибших меньше, чем было живых, и в его сердце закралась надежда, что он не один. Вдруг его слух уловил легкий шорох. Костя бросился на шум, даже не задумываясь, что это могли быть враги. Он остановился перед густым кустом, из которого, как ему показалось, донесся этот шорох. Не долго думая, он вломился в него, закрывая глаза от хлещущих по лицу тонких веток. Но не успел он сделать и двух шагов, как получил сокрушительный удар по голове чем-то тяжелым и почувствовал, как земля качнулась и ушла из-под ног.

Когда он открыл глаза, то увидел над собой перепачканное лицо красноармейца в расплющенной пилотке, по щекам которого текли слезы, а губы были растянуты в гримасе безутешного горя и, как заводные бормотали:

– Что я наделал, что я наделал. Очнись же, братишка, ну… очнись же. – и опять сначала.

Возвращение к Косте сознания произвело на него такой эффект, как если бы он увидел явление Христа. Он, подняв к небу лицо, произнес:

– Слава тебе, Господи, очнулся.

И обмяк.

Костю тоже вместо, казалось бы, справедливого в этой ситуации гнева, стало обволакивать чувство радости, граничащее со счастьем.

– Значит я не один, значит живем, значит повоюем…, теперь повоюем. – одна за другой проплывали в опухшем мозгу мысли.

– Ты кто? – спросил Костя слабым голосом, но тот сидел не шевелясь.

– Что это с ним, неужели «кондрашка» от радости хватила. – подумал Костя и тронул красноармейца за рукав. – Эй…

Тот встрепенулся и с виноватым видом пододвинувшись, закричал, как кричат люди, не слышащие своего голоса:

– Прости, браток, за немца тебя принял. Слава Богу, что не зашиб, в последний миг рука дрогнула. Удар и не получился. Слава Богу, слава Богу… Ты не удивляйся, что я громко говорю – я почти ничего не слышу. Контузило меня. Это пройдет. Пройдет, я знаю. У моего командира было такое, но потом прошло, через неделю.