Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

Европейский империализм способствовал постепенному превращению «расы» в основную категорию этнографического и антропологического анализа. «Нация», в свою очередь, приобретала особую роль в определении и описании политических и социальных различий. При этом одно из первых употреблений понятия «нация» в значении такого особого гражданского состояния датируется 1694 г. В «Словаре Французской академии» пояснялось, что это «все жители одного государства, одной страны, живущие по одним законам, использующие общий язык, и т. д.»[330]. В Англии в то же время и примерно в тех же выражениях свое определение нации дал Джон Локк[331].

Однако в целом в XVIII в. характеристики человеческих сообществ в представлении современников колебались между биологическими и социальными (культурно-историческими) различиями. В эпоху Просвещения человек пребывал на вершине «scala naturae», научное знание о нем еще только выходило за границы естественной истории, так что аргументы Карла Линнея и Дэвида Юма в определении национально-расовых различий пользовались равным успехом и авторитетом[332]. «Раса» и «нация» скорее обозначали изменчивые социальные границы сообществ, чем подразумевали коренные и неизменные биологические причины различий.

Между тем для «нецивилизованных», «варварских» окраин Европы (на континенте и за океанами) этот растянувшийся на целое столетие терминологический спор имел вполне определенные последствия. По мере расширения колонизации и представлений об окружающем мире становилась очевидной ограниченность принятой этнографической терминологии. Как быть с народами, живущими по праву и под началом властей, отличающихся, однако, от «цивилизованных» европейских стандартов? В этом случае применялось понятие «племя», заменявшее в случае с «варварскими» народами категорию «нация»[333].

Доктор Джонсон в своем «Словаре» в 1755 г. отмечает, что «племя» — это понятие, часто используемое в негативном контексте, как, например, «племя бумагомарателей» с Граб-стрит[334]. Девять лет спустя после подавления последнего мятежа якобитов оказалось возможным использовать этот этнографический термин, применявшийся британскими чинами в процессе умиротворения Горной Шотландии, в совершенно безопасном, карикатурном значении. Однако в целом до тех пор, пока Горная Страна воспринималась в Лондоне как источник угрозы, чиновники и генералы были, несомненно, более осмотрительны и не позволяли себе в обращении с краем подобных терминологических вольностей.

Многое при этом зависело от степени сопротивления местного населения проникновению и присутствию европейских держав. Хотя их жители и полагали, как правило, что различия между ними важнее и сложнее, чем между ними и «варварами» за пределами просвещенной Европы, в каждом отдельном случае унификация этнографических различий приобретала свой особый характер. Там и тогда, где и когда речь шла об этнографии сопротивления и мятежа, комментаторы европейских империй эпохи раннего Нового времени были более внимательны к различиям[335].

Самый очевидный и частый пример такой терминологической осмотрительности в отчетах и мемориалах о состоянии Горного Края, составленных по указанию Короны и правительства между 1689 и 1759 гг., нашел выражение в неоднозначном употреблении понятий «племя» и «клан». С одной стороны, представление о племенной организации горских сообществ, казалось бы, подтверждало установленное прежде хайлендское «варварство», относя горцев к категории «диких» народов европейских окраин. С другой стороны, понятие «клан» постоянно сообщало комментариям некоторую неопределенность. Лорд Ловэт, генерал Уэйд, лорд Грэндж, лэрд Каллоден и многие другие чины и агенты правительства в Хайленде жонглировали «племенами» и «кланами», представляя их то как взаимозаменяемые, синонимичные термины («клан, или племя»), то в качестве однопорядковых, однако самостоятельных этнографических понятий («кланы и племена»).

Командующий королевскими войсками в Шотландии, пытаясь прояснить ситуацию с подходящими определениями, только усиливал путаницу: «Горцы делятся на племена, или кланы, под началом лэрдов, или младших вождей (как их называют по законам Шотландии), каждое племя или клан подразделяется на несколько малых ветвей, произросших от общего корня, которые также имеют над собою вождей, и от них происходят еще меньшие ветви в пятьдесят или шестьдесят человек, возводящих свое происхождение от них и на них полагающихся как на своих защитников и покровителей»[336]. Терминология эпохи Просвещения («племена» и «вожди») соседствовала с оригинальным, местным названием одной из важнейших социальных категорий Горной Страны («кланы») и шотландским социально-экономическим понятием, неизвестным в английской традиции («лэрды»).

Лорд Грэндж смещал акценты и логическую связь между племенами и нациями: «Обладание значительным расположением и влиянием в Хайленде в их [вождей и магнатов] сердцах имеет то же значение, что власть и правление в Европе в сердцах некоторых королей и государств». А предварительно проделывал то же с кланами и племенами: «Практически все они разделены на племена или кланы и каждый клан имеет вождя, представляющего исконный род, от которого произошел, как они полагают, весь клан… Когда клан становится многочисленным и сильным и один из него основывает собственный род… то он становится вождем этой ветви клана, и она носит его имя, чтобы отличать себя от остального племени. Вместе с тем она все еще часть старого изначального клана»[337].

Предшественник герцога Камберленда на посту командующего королевскими войсками в Шотландии в 1746–1747 гг. граф Эбемарл также сообщал государственному секретарю Южного департамента Томасу Пелэму-Холлесу, 1-му герцогу Ньюкаслуна-Тайне, в «Мемориале касательно мятежного Хайленда», что «много ветвей произошло от влиятельных родов»[338]. «В каждом клане, — замечал по окончании мятежа якобитов в 1746 г. лэрд Каллоден, — имеется несколько младших племен, зависимых от своего непосредственного вождя». Эти «младшие вожди» [ «Chieftains»], как указывали в своем совместном отчете генерал Блэнд, командующий королевскими войсками в Шотландии в 1747–1749 и 1753–1756 гг., и Эндрю Флэтчер из Сэлтана, лорд-клерк Сессионного суда Шотландии, лорд Милтон, «управляют и командуют племенем под началом вождя»[339].

В действительности британские военные и гражданские чины, непосредственно занятые умиротворением Хайленда, были прекрасно осведомлены о структуре и функционировании клана как особой формы социальной организации, принятой в Горной Шотландии. Клан как юридическая категория несколько веков фигурировал в официальных документах Шотландского королевства, войдя в этом качестве и в новую, британскую традицию правового регулирования отношений в Горной Стране, в некоторых существенных чертах до 1746 г. незначительно отличавшуюся от прежней шотландской[340].

Комментарии Форбсов из Каллодена к военно-политической повестке правительств в Хайленде наглядно иллюстрируют неизменность описательной формулы, применявшейся чинами к кланам Горной Шотландии в 1689–1759 гг. В конце XVII в. старший Данкан Форбс из Каллодена полагал, что «сила в Шотландском королевстве издревле покоилась на власти магнатов над своими вассалами и вождей над их кланами»[341].

330

Ibid. P. 256.

331

Локк Дж. Два трактата о правлении [Книга вторая. Глава VII. О политическом или гражданском обществе] // Локк Дж. Сочинения: В 3 т. / Пер. с англ. и лат. Т. 3 / Ред. и сост., авт. примеч. А.Л. Субботин. М., 1988. С. 311.

332

Имеются в виду прежде всего «Общая система природы» Карла Линнея (1735 г.) и «О национальных характерах» Дэвида Юма (1748 г.): Li