Страница 59 из 88
Из рук Милы вырвалась сахарница. К сафьяновым туфелькам брызнули осколки.
– Простите! – Мила бросилась убирать разбитое.
В локоть вцепились Варины пальцы:
– Мила, я сама! Иди присядь!
Дрожа, Мила подчинилась. Да что с ней сегодня?!
Воздух, пропитанный шоколадом, внезапно стал нестерпимо душным. Мила прижала к груди ладонь.
– Милочка… – шепнула подоспевшая подруга. – Сходи на улицу, проветрись!
– Но…
– Я и одна справлюсь. Иди! На тебе лица нет.
– Ну хорошо, – нехотя кивнула Мила.
Шляпка, пальто – и вот она на сентябрьской улице. Блеклые прохожие, серое небо с золотым огрызком солнца среди туч.
Мила вздохнула и пошла к Александровскому саду. Она просто перетрудилась, переволновалась, вот и мерещится всякое.
Но день, не задавшийся с самого утра, видно, решил и вовсе доконать ее.
Впереди, на дорожке, стояла знакомая гувернантка, что беседовала с господином в пенсне. Рядом же, в кустах, мелькал знакомый матросский костюмчик.
А еще…
Тонкий слух Милы расслышал нечто, заставившее ее похолодеть.
Судя по всему, гадкий мальчишка мучил кота.
В груди вскипело возмущение. Мила собралась дойти до гувернантки и обратить ее внимание на вопиющий случай, но вскоре остановилась.
Гувернантка явно знала, что творится, – вон какие раздраженные взгляды назад бросала! – но никоим образом не собиралась препятствовать.
Ей было плевать. Пускай барчук играет.
Мила стиснула кулаки. Смелость, граничащая с безрассудством, толкнула ее к обходной дорожке. Мгновение спустя Мила, пройдя кусты, вышла из арки, образованной двумя деревьями, и увидела мальчишку.
У его ног, придавленная, корчилась пятнистая кошка. Ее «мяв» был уже почти не слышен, но Мила зашипела вместо нее:
– Отпусти сейчас же!
С этой стороны ее не было видно людям с дорожки, зато мальчик мог видеть хорошо. Вот поднял голову, заметил… Узнал.
И с улыбкой надавил на кошачье горло сильней.
– Отпусти!
Перед глазами полыхнуло. Милу обдало жаром, а после она увидела вереницу голых детей. Пиная и щипая, жестоколицые взрослые вели их по ступеням величественной пирамиды, и слезы, что стекали с маленьких чумазых лиц, смешивались с кровью.
Там был и он – растерянный, в обрывках матросского костюмчика. Зареванный, затюканный и непонимающий, что к чему. И Мила, стоявшая на верхней ступеньке, тянула к нему черный, как беззвездная ночь, обсидиановый нож и… улыбалась.
Скалилась, показывая зубы, испачканные в терпком, вкусном, любимейшем шоколаде, когда…
Что-то толкнуло в грудь. Мила трепыхнулась и увидела мальчишку, что как раз падал на траву. Мила еще успела понять, что он в обмороке, когда ноги сработали сами собой. Руки прижали к груди полуживой комок, а после с небес ударил дождь.
Мила успела спрятаться за дерево, когда воздух прошил первый вопль гувернантки.
Листва не прошуршала под каблуками, не дрогнула ни одна ветка, когда Мила незамеченной покинула сад.
Сердце билось в груди барабаном. На руках слабо плакала кошка, а в мыслях царил ураган.
Позже, в комнате, когда обласканная кошка успокоилась, а слезы Вари высохли, Мила опять вспомнила о страшном видении. Сейчас оно больше походило на морок. Мила так и не рассказала о нем подруге. Быть может, надо показаться врачу…
Мила в задумчивости провела пальцем по золотому сердцу, которое не снимала с себя даже ночью.
И успокоилась.
Не будет она ничего никому говорить. Ни Варе, ни тем более Николаю.
Это все ерунда.
Надо просто выпить шоколаду – и баиньки.
Мила рассеянно улыбнулась своим мыслям. Допила чашку, а после улеглась. Спасенная кошка, Пятнышко, свернулась у нее на груди и заурчала.
А за окном все шел и шел дождь.
На следующий день Мила проснулась в прекрасном настроении. Напевая, привела себя в порядок, погладила кошку. Все, что произошло вчера, казалось, случилось несколько лет назад.
Причиной Милиной радости было и то, что сегодня она собиралась зайти к модистке. Пускай снимет мерки, подберет ткань и кружево для самого красивого, самого воздушного, как безе, платья на свадьбу!
Настроение не испортила даже погода. Мила глянула на тучи и погрозила им кулаком:
– У-у, противные! Сгиньте!
Не выдержав, Мила прыснула. Память подкинула ей образ мальчика с обертки новых конфект «Ну-ка, отними!» – того самого, вдохновленного фарфоровой статуэткой из кабинета господина Гейса. Мрачный бутуз держал в одной руке шоколадку, а в другой – биту для лапты. И весь его вид говорил о том, что связываться с ним не стоит. Этот уж своего никому не отдаст! Добьется, чтобы все враги сгинули!
Улыбнувшись, Мила полетела к модистке. Следующие несколько часов промчались, как один. Ближе к вечеру Мила очнулась в модной лавке, где выбирала себе новую шляпку.
С пером или без пера, с вуалеткой или без? Миле хотелось и то, и другое, и третье, но…
– А Прянишникову замуж позвали! – донесся знакомый голос.
– Бог с тобой, Лизавета. Не может быть! – фыркнул второй, от звука которого Мила ахнула.
– А что? Так-то она барышня собой недурна, да и голосок нежный. Помню, как нам пела…
– А нос – крысиный, и зад, как у деревенской клуши!
Побагровев, Мила скользнула за стойку с нарядами и, пригнувшись, посмотрела в щелку между ними.
Так и есть. Старые знакомые.
Лизавета и Анна – мерзкая, ненавистная Анна! – из магазинов Абрикосовых.
Когда-то они вместе начинали работать на фабрике Эйнема, но затем двух девушек переманил конкурент. Они до сих пор трудились у него, в магазинах, как и Мила, и разительно отличались друг от друга: одна – дородная, светловолосая, настоящая русская баба, другая – тонкая и резкая брюнетка, похожая на испанку.
Не так давно Абрикосов бросил в газеты потрясающую новость: что, мол, у него в одном магазине работают одни блондинки, а в другом – сплошь черненькие. Оказалось – липа, но сколько шумихи и попутных продаж!
– Ну чего ты так возмущаешься, Анечка? Ну позвали ее и позвали. Тебя бы тоже позвали, не будь ты такой привередой.
Анна скривила губы.
– Кто жених-то?
– Да какой-то Соколовский. Вроде бы географ какой… или этнограф…
Анна вдруг ахнула, отчего у Милы зашлось сердце:
– Это высокий такой? Блондин с песочными усиками?
– Не знаю. Чего ты меня пытаешь? Я так, вполуха слышала от Санечки, с фабрики. А та – от Варвары, что с Милкой работает…
– Я его знаю! Он у моего дяди жилетки заказывает, всякий месяц – разные! Я его давно приметила, все познакомиться хотела, но… – Анна расплылась в нехорошей улыбке. – А вот теперь и познакомлюсь.
Кажется, Лизавета, что повернулась к подруге, начала что-то строго выговаривать ей. Но Мила уже не слышала: кровь бросилась в лицо, заполонила звуком тамтамов уши, а глаза будто подернулись бурой пленкой.
В груди засела ненависть. Это она клокотала внутри вместе со словами: «Как… она… смеет?»
Хотелось броситься вперед. Вцепиться мерзавке в волосы, мстя за все козни, что та чинила ей на фабрике. За все насмешки и, главное, за невозможное, кощунственное желание. Да, невысказанное, но такое явное. Ощутимое всеми фибрами души.
Анна хотела отбить у нее Коленьку.
Отбить.
У нее!
Это накануне свадьбы!..
Мила задохнулась. Кулон, нагретый телом, дрогнул на коже, точно настоящее сердце. И когда, совершив покупки, подруги покинули магазин, Мила выждала ровно пять минут и пошла следом. Щеки ее пылали.
«Вернись, дурочка! Ведь увидят! Филером себя вообразила?»
Голос разума остался без ответа.
Мила шла по улице, ускоряя шаг, прячась за углами зданий и деревьями, ступая по-кошачьи беззвучно.
Ее не замечали, зато она – она замечала все: смуглые лица ванек, что мчались мимо нее; сочную зелень, сменившую золото осенних листьев; густой и влажный, как в бане, воздух, в котором, в этом белесом мареве, полном миражей, медленно шли две фигурки.