Страница 58 из 88
Ну а затем все начиналось по новой.
– Людочка, друг мой, а не одолжишь ли ты мне… – начал Поль.
Мила сурово поджала губы, зная, что долго эта ее суровость не продержится. Каждый раз при взгляде на Поля ей виделся забавный малыш. Сейчас, когда не стало родителей, когда она потеряла поместье, проданное за долги, и едва не угодила в содержанки, Поль, тоже сирота, остался для нее последним родственником по крови. Да, беспутным, да, странным – чего стоят эти его картины с разными механизмами! – но все же… родным.
– Пойдем к нам на фабрику, покажи, что умеешь, – бывало, уговаривала Мила.
Но Поль, вроде бы мягкий, как марципан, всякий раз каменел и отказывался. Он ненавидел немцев за то, что один из них когда-то разорил его отца.
– Не буду я рисовать для немчуры. Не буду – и точка!
Вот и занимался незнамо чем.
– Хорошо… – вздохнула Мила в настоящем и полезла в сумочку.
Кузен, получив желаемое, конечно, рассыпался в благодарностях и убежал. Мила лишь покачала головой. И когда же ты вырастешь, глупенький?
Ответа не было.
Мила бросила взгляд на тучи, затянувшие небосвод, поежилась… И пошла за Варей, утешив сердце мыслью о горячем шоколаде.
Рабочий день утонул в заботах. Мила с Варей крутились, упаковывая торты и шоколад, обслуживая нескончаемых клиентов. Поэтому, когда колокольчик звякнул в двадцатый, если не тридцатый, раз, Мила чуть не застонала.
Она еще не успела обернуться, когда сквозняк донес запах знакомого одеколона, и сердце дало перебой.
«Вернулся!»
Мила почти не услышала, как он поздоровался с Варей, стоявшей за стойкой. Лишь обернулась, и…
– Здравствуйте, дорогая Людмила Захаровна. Бесконечно рад видеть вас в добром здравии.
– Здравствуйте, Николай… – шепотом отозвалась Мила и запнулась, превращаясь из уверенной продавщицы в по уши влюбленную девчонку.
«Коленька…»
От него пахло морской солью и специями дальних стран. Цилиндр был снят, и кудри цвета сусального золота, эти мягчайшие кудри, к которым всегда так тянуло прикоснуться, щедрыми волнами омывали широкие плечи. Колыхались, будто лучи ее любимого светила.
– А я вам подарок привез, – улыбнулся Николай. – Можно украсть вас на минутку? Если только…
Он вопросительно взглянул на Варю, что поглядывала на них с веселым лукавством, и та закивала:
– Иди, Милочка! Я справлюсь!
– Ну если только на пять минут… – пролепетала Мила.
Но сердце билось часто-часто, твердя свое, безумное и сладкое: «Да хоть на всю жизнь! Я согласна!..»
Вот сели, улыбнулись друг другу. Мила, тая, словно шоколад под солнцем, посмотрела на сахарно-белые зубы под карамельными штрихами усов, на загар, красивший лицо и кисти сильных рук. Николай Соколовский служил этнографом при одном университете. Заядлый путешественник, сирота, воспитанный дядей, в свои тридцать пять он исколесил почти весь мир, и Мила до мельчайших деталей помнила день, когда он впервые решил зайти к ним за чашечкой шоколада. А потом пришел еще. И еще…
С ним всегда было так легко, и темы для разговоров находились сами. Мила и Николай часто гуляли по паркам, ели конфекты и вместе смеялись, сидя в театре. И то давнее, пока не высказанное, будто с каждым днем все сильнее давило на их губы. Желало вырваться заветным: «Я вас люблю».
Но, когда Миле чудилось, что ей вот-вот предложат руку и сердце, в Николае просыпалась авантюрная жилка. И он вновь уезжал, уплывал, ускользал, чтобы вернуться с подарком – и новой надеждой.
Как сегодня.
– Людмила Захаровна… – негромко произнес Николай, и рука его коснулась Милиной руки. Голос дрогнул. – Милая моя Людмила… Я больше не могу так.
– Как?.. – выдавила Мила.
– Без вас. Там, в Америке, я все понял, – сказал Николай.
Мила слушала его, замерев. Она знала, что последнее путешествие любимый предпринял именно в Америку. Не ту, алеутскую, которая видела еще безбашенность Толстого, а иную, носившую название Латинской. Ту самую, откуда на фабрику везли лучшие какао-бобы.
Николай вернулся с родины шоколада.
И, похоже, готовился сделать ей…
– Я нашел там золото. Остаток некого предмета, – продолжил Николай и вытащил из кармана коробочку. – Его нельзя было восстановить. Но мой ювелир сумел создать из него то, что я хотел. Мила, милая моя…
Николай запнулся. Медленно открыл коробочку.
– Примите это в знак моей любви. Я предлагаю вам свою руку. И сердце. Оба сердца, дорогая.
В ушах Милы зашумело. Грозя упасть без чувств, она увидела выстланное шелком нутро, на котором покоился золотой кулон в форме сердечка.
– Я согласна, – сглотнув, прошептала Мила.
И наконец расплакалась от счастья.
– Невкусно! – Вопль расколол утро, тонкой иглой войдя в и так болящий висок. – Мне не нравится!
На пол полетел выплюнутый марципан. Гувернантка взвизгнула, стремясь призвать подопечного к порядку, но тщетно.
«Какой же гадкий мальчишка», – поморщилась Мила.
Сегодня она чувствовала себя отвратительно: проснувшись с гудящей головой, встала с кровати и ахнула, разглядев свою бледность в зеркале.
К полудню румянец окрасил ее щеки вновь. Да только голова так и не прошла.
«Переволновалась, – решила Мила и тронула место у ключицы, где под платьем на золотой цепочке висел золотой же кулон. Улыбка сразу растянула губы. – Ведь такое событие…»
Сколько она ждала этого, сколько мечтала!
– К Абрикосову хочу! – тем временем заявил противный мальчик. – Ананаса хочу, в шоколаде!
«Вот и шел бы к Абрикосову», – в сердцах подумала Мила.
Будь Мила верующей, наверное, помолилась бы Богу, чтобы тот избавил ее от такого клиента. Но вера в доброго Боженьку истлела в ней давным-давно, исчезла в темные времена, когда пришлось продать последний крестик.
И все же удача улыбнулась Миле: поворчав, гувернантка наконец повела мальчишку к выходу.
«Ушли!»
Нет, Мила не ненавидела детей. Когда-нибудь и она станет мамой. Родит Коленьке не одного наследника. Но, прибирая на столике после посетителей, Мила то и дело кривила губы: тут рассыпано, там изгваздано… А уж что паршивец сотворил с коллекционной открыткой из шоколадного набора! Одни клочки остались.
От этого вдруг накатила злость. Мила оперлась о столик, зажмурилась – а когда распахнула веки, со зрением случилось странное.
Надписи на клочках закружились, словно размазываемые невидимой рукой. Смялись в незримом водовороте буквы, и…
Обратились в непонятные письмена. Человечков, на чьих головах высились короны из перьев, а руки держали палки.
Или копья?
И чаши.
И…
– Мила! Тебе плохо?
Клочок выпал из пальцев. Мила с трудом выпрямилась и взглянула на Варю.
– Все хорошо, – с усилием произнесла она. – Голова что-то чугунная…
– Сядь! – приказала Варя и стала хлопотать вокруг. – Скушай вот это. Станет лучше!
– Спасибо… – слабо улыбнулась Мила.
Глаза, вернувшись к обрывку, не увидели на нем ничего необычного.
«Привиделось?»
Наверное, все дело в рассказах Коленьки. С каким жаром он повествовал о давно сгинувших племенах Америки! Даже про некоторые жестокие обычаи как-то упомянул – вскользь, правда, чтобы не напугать. Про их любовь к золоту. И к шоколаду…
«Они любили шоколад, почти как ты, – улыбаясь, говорил он. – У тебя шоколадное сердце, милая…»
Прервав мысли, звякнул колокольчик.
Новые посетители.
«Пора за работу».
Следующие несколько часов Мила усердно улыбалась, чистила столики и носила подносы. Да только ее самочувствие оставалось нездоровым. Пытаясь отвлечься, Мила мурлыкала любимые мелодии: то «Вальс-монпансье», то «Кекс-галоп» – их ноты вкладывали в упаковки некоторых конфект, радуя покупателей.
Однако, чем больше она пыталась отвлечься, тем сильнее кровь пульсировала в висках: громко, гулко, будто целая армия барабанщиков, при мыслях о которых почему-то всплывали темные полуобнаженные тела, прокаленные солнцем каменные пирамиды и вереницы связанных людей, ведомых на…