Страница 30 из 54
В письмах Аввакума духовная дочь предстает рачительной хозяйкой — так, она бывала скупа и не давала щедрую милостыню: «Милостыня от тебя истекает, яко от пучины морския малая капля, и то с оговором».
Боярыня Ф. П. Морозова навещает, протопопа Аввакума в тюрьме, миниатюра. XIX в.
Аввакум наставляет ее не лениться: «А буде обленишъся на нощное правило, тот день окаянной плоти и есть не давай. Не игрушка душа, что плотским покоем ея подавлять! Да переставай ты и медок попивать. Нам иногда случается и воды в честь, да живем же. Али ты нас тем лутчи, что боярыня? Да единако нам Бог распростре небо, еще же луна и солнце всем сияет равно, так жее земля, и воды, и вся прозябающая по повелению Владычню служатъ тебе не болши, и мне не менши».
Морозова, дабы усмирять плоть, носила власяницу, постилась, принимала у себя старообрядцев и юродивых. Ее не могли убрать сразу — все же Морозова была из влиятельного боярского рода, и за нее вступалась жена государя, в чью личную свиту входила Феодосья.
Естественно, ее пытались уговорить принять реформу: например, к ней приезжал Федор Ртищев и просил для вида креститься тремя перстами, а когда никто не видит — так, как ей хочется. Тогда, мол, царь отдаст вотчины твоего сына, отнятые за старообрядчество, обратно. «Она же смалодушничала, обещалася трема персты прекреститися. Царь же на радостях повелел ей всё отдать. Она же по приятии трех перст разболелась болезнию и дни с три была вне ума и разслабленна. Та же образумяся, прокляла паки ересь никониянскую и прекрестилася истинным святым сложением, и оздравела, и паки утвердилась крепче и прежнего», — пишет Аввакум.
Морозова старалась не показывать свое пристрастие к старой вере — появлялась на богослужении по новым правилам, однако после тайного пострига в монахини в 1670 г. она перестала посещать службы, на которых появлялся государь. В 1671 г. Алексей Михайлович созывает представителей боярских кланов на свадьбу с Нарышкиной — и Феодосья не является. Это послужило поводом поговорить с ней напрямую: к Морозовой был послан боярин Троекуров. Феодосья отказалась принимать новую реформу.
В ноябре 1671 г. в ее дом пришел архимандрит Иоаким — будущий патриарх Московский — и провел допрос. После допроса Феодосью и ее сестру, Евдокию Урусову, заковали и оставили под домашним арестом. На другой день начался долгий путь Феодосии по монастырям. При всей строгости содержания Морозова продолжала вести переписку с Аввакумом.
Погибает ее сын Иван; имущество Морозовой передано в казну. В одном из писем Аввакум пытается утешить Феодосью, горюющую, что сына ее причастили по-новому: «А что, петь, о Иване-то больно сокрушаешься?.. Полно, су, плюскать-то (шмыгать, — Прим. авт. ) Христа для». И делится своими бедами: «У меня в домишку девка-рабичищо робенка родила, иныя говорят, Прокопей, сын мой, привалял; а Прокопей божится и запирается. В летах детина, недивно и ему привалять! Да сие мне скорбно, яко покаяния не могу получить. В ыную пору совесть разсвирепеет, хощу анафеме предать и молить Владыку, да послет беса и умучит его, яко древле в Коринфах соблудившаго с мачехою».
И уж совсем оптимистично советует: «Ох, матка Божия, не по Федосьину хотению делается! Плач-ко ты о себе больше, а о нем, слава Христу, и без твоих соплей!»
Но этот пренебрежительный, залихватский тон взят автором, чтобы снизить эмоциональное напряжение, успокоить собеседницу.
А вот в «О трех исповедницах слове плачевном» протопоп не отстраняется от ужаса положения: «И рукава прислали рубах своих от чепей с ошейников, железом истертые. А с Марьины шеи полотенцо (ошейник из цельной полосы металла. — Прим. авт.) железное же. Аз же, яко дар освящен, принял и облобызал, кадилом кадя яко драгоценное сокровище, покропляя слезами горкими».
В 1674 г. Морозову, Урусову и их сподвижницу Марию Данилову привели в Ямской двор. Там женщин пытали на дыбе, были их «руки ломаны, Мария же по хрепту биена бысть немилостиво», однако от веры они не отреклись. Спасло их то, что за Феодосью вступилась сестра Алексея Михайловича, Ирина Михайловна — та самая, с которой вел переписку Аввакум.
Женщин перевели в Боровск, где бросили в земляную тюрьму — царь не решился на публичную казнь представительниц знаменитых родов. А вот их слуг-старообрядцев сожгли в срубе.
Урусова скончалась от полного истощения. Царь, узнав об этом, послал к Морозовой узнать, вдруг узница смягчилась. Феодосья достойно ответила посланному священнику-никонианцу и осталась в темнице одна.
Морозова была уморена голодом.
Уже будучи в изнеможении, Феодосья призвала одного из стражников: «Рабе Христов! Есть ли у тебе отец и мати в живых или преставилися? И убо аще живы, помолимся о нихъ и о тебе, аще же умроша — помянем их. Умилосердися, раб Христов! Зело изнемогох от глада и алчу ясти, помилуй мя, даждь ми колачика». Но стражник не дал ничего: «Ни, госпоже, боюся».
Последней просьбой Морозовой становится не лозунг, не вдохновенная речь о старой вере, а просьба постирать ее сорочку, чтобы умереть в чистой, и это большая находка авторов «Жития»: Феодосья умерла как человек, а не мрачный фанатик, каким она изображена на картине Сурикова.
Кажется, что в словах, которые писал Аввакум на погибель своих духовных детей, языковой регистр, выбранный протопопом для «Жития», с его иронией и нечаянными каламбурами, не выдерживает: перед нами остро переживающий гибель друзей человек, и никакая традиция написания «слов плачевных» не помогает скрыть личную боль. Именно в этом «Слове» Аввакум впервые называет Алексея Михайловича, по чьему приказу уморили женщин, отступником от веры.
О свет моя, чево искала, то и получила от Христа!
Глава 16. Деканонизированная святая
Раскол принес нам удивительный прецедент, прежде не бывавший в истории русской православной церкви.
Перенесемся в XIV в. — будет много козней, интриг и мести. Княгиня Анна из Кашина в 1294 г. вышла замуж за тверского князя Михаила Ярославича. Жизнь была сложной: дочь умерла, сыновья долго и тяжело болели. Кажется, только блеснул свет надежды: муж в 1305 г. получил ярлык на Великое княжение — это были времена монгольского ига. Но вмешались москвичи: князь Юрий Данилович, сын родоначальника московских Рюриковичей, желавший получить главенство над русскими землями, женился на Кончаке — сестре хана Узбека. Юрий укрепляет свои позиции: родство и проордынская политика дают множество привилегий.
Началась война между тверским и московским княжествами. Кончака попала в плен к тверичам и там погибла — естественно, Юрий списал все на козни Михаила.
У Михаила не было выхода: либо монголы разгромят Тверь, либо он поедет к ним в ставку и там все объяснит — без надежды вернуться.
Михаил погиб в Орде после мучительных пыток. Позже начали умирать и дети. Оставшийся в живых сын Дмитрий Грозные Очи мстит за отца: будучи в Орде, он встречает там Юрия и убивает его. Анна не дожидается сына домой.
В 1337 г. Тверь восстает против ига, и ответ Орды следует незамедлительно. Анна чудом спасается, дом ее разрушен. Сына Александра и внука Федора монголы расчленяют, а третьего сына убивают в Орде.
Анне ничего не остается, кроме как уйти в монастырь и там встретить свою кончину.
И вот проходит два века. К тому моменту Успенская церковь, в которой была похоронена княгиня, сильно обветшала, и обрушившийся помост явил миру гроб Анны. Но никто не знал, что это за гроб — и благоговения этому гробу не оказывали, кидали на него свои вещи, садились на него. Но пришла пора — она явилась.
Однажды пономарь кашинской церкви Успения Герасим видит во сне Анну Кашинскую. Та сетует на плохое обращение со своими останками: «И по что гроб мой ни во что же вменяете, и меня презираете, и яко просту помышляете гробу быти? Не видите ли людей приходящих и шапки свои кидающих и на гроб мой садящихся, и никто не воспретит им этого. Так увы небрегома от вас и обидима, и неужели нет разумевающаго среди вас? И доколе мне быть от вас попираемой ногами? Или не знаете, что молю всемилостиваго Бога и Того рождьшую Матерь Пресвятую Богородицу, дабы не предан был град сей в руки врагов, и от многих бед сохраняю вас? Видимо поэтому это нечестие в неведении творите. Но ныне не думай, человече, ослушаться моих слов, чтобы более горько не пострадать. Но иди ко пресвитеру сей церкви и ко всему причту, и поведай им все что узнал от меня, чтобы отныне гроб мой в порядке содержали, и приходящим бы возбраняли на него садиться и шапки класть».