Страница 54 из 82
Под конец решили положить его в погребе Петьо Печинова и оставить на попечение его старухи. После этого все разошлись по домам. В эту ночь в первый раз за последние двести лет — после страшного набега разбойников-кырджалиев — никто в селе не сомкнул глаз: ведь козу можно случать только в определенную пору, и если ее упустить, не видать по весне ни приплода, ни молока.
А к чему это приведет, всем известно: начнется грипп и гипертония, а там, глядишь, селу и вовсе крышка. Было и другое опасение. В последние годы козы стали ценным актерским кадром болгарской кинематографии. С тех пор как в нескольких фильмах были показаны стада коз, и эти фильмы имели большой успех, многие режиссеры начали снимать коз в кино. Козы ведут себя перед камерой очень непосредственно и естественно, то как черти носятся по скалам, то, разбежавшись, столкнутся рогами, а то игриво встают на задние копытца, будто знают, как умиляется зритель, увидев такое поведение на экране. Короче говоря, козы показали себя опытными актерами-каскадерами. Может быть, оттого и фильмы с их участием завоевали признание критики и премии на международных фестивалях.
Так наше село превратилось во второй Голливуд, а коза стала играть две роли: во-первых, роль дойного рогатого животного, которое приносит домой полное вымя, а во-вторых, роль звезды экрана, получающей гонорары. Отдельным козам поручают небольшие эпизодические роли, причем, если фильм цветной, то режиссер предпочитает пестрых коз, их награждают не хуже, чем криворогих, самых живописных. Крестьяне стали оставлять пестрых и криворогих козлят на племя, и в ходе этой, так сказать «киноселекции» наше сельское стадо похорошело.
И, наконец, козий вопрос имеет психологическую сторону. Старикам дороги внуки, а внуки далеко. Некому согреть душу старика, приласкаться к нему. Хочется человеку взять мальца на руки, покачать на коленях, понюхать как от него пахнет молоком, пухом и чистой детской кожицей. Вот старики и отводят душу, глядя на козлят, потому что козлята озорничают, как малые дети.
Так идет с марта до праздника плодородия, который приходится на начало октября. На праздник из города приезжают сыновья, режут козлят, делают шашлыки и весело и беззаботно их съедают. А потом садятся на автобус или в собственную машину и уезжают восвояси. Осиротелые старики ходят как в воду опущенные и переживают, будто у них родных внуков зарезали.
До следующей весны над селом повисает свинцовая (как говорится в хороших книгах) тишина. Ее нарушает только стук посоха по булыжнику да надсадный кашель, А зимой церковный колокол частенько звонит по усопшим…
Проходит время, появляется молодая листва, начинается новый окот, и жизнь, сколько ее осталось в селе, продолжается.
Вот такое многогранное значение имеет коза для жизни нашего бесперспективного села. Вот почему народ за голову схватился, когда слег лясковский козел, вот почему в селе никто глаз не сомкнул всю ночь, а с раннего утра принялись лечить истощеннее животное и восстанавливать его силы. Но несмотря на все заботы, козелок лежал без движения, правое веко у него приоткрылось, но левое было неподвижно. На третий день бедняга сдох. Надо было действовать быстро и достать не одного, а пять-шесть козлов зрелого возраста, чтобы они быстро справились со своей задачей, — период случки кончался через неделю.
Мы разослали людей в разные стороны с наказом купить, взять взаймы, а если придется, то и украсть козла, но с пустыми руками домой не возвращаться.
Первый отряд — в составе пожарного, проводившего в селе отпуск, двух грузчиков и старенького грузовичка — покатил в соседнее Бачково. Четверо членов местного отделения Общества охотников и рыболовов отправились в село Добралык якобы ради охоты на кабана с заданием взять в плен одного из тамошних козлов.
Третий отряд пешком пошел через перевал в Наречен, а четвертый — в знаменитое своей картошкой Лилково. В сущности, это был никакой не отряд, а один старик, у которого в Лилково жил имевший звание активного борца против капитализма и фашизма сват, с помощью которого мы надеялись заполучить пару козлов.
Результаты операции оказались неожиданными. На третий день первый отряд вернулся с двумя козлами, полученными от бачковцев против обещания дать им весной две корзины нашей табачной рассады.
Третий отряд, нареченский, вернулся ни с чем. Поскольку село Наречен стало курортным центром, козлов там ликвидировали в прошлом году — дескать, они загрязняют своим запахом окружающую среду и создают у иностранных гостей впечатление первобытности. Как известно, по той же причине в Поповице перерезали всех индюшек поголовно. Сообщив эту горькую весть, нареченцы сказали, что в монастырском стаде под Бачково есть подходящий, но бодливый козел, а пасет стадо отец Агапий. Они также объяснили, что отец Агапий слаб глазами, а когда выпьет, и вовсе ничего не видит, так что козла можно взять и без его благословения, а потом вернуть обратно.
Однако сначала с отцом Агапием дело не задалось: глаза у него и вправду оказались больные, но несмотря на это отец видел очень даже хорошо. Он поднял крик, замахал тяжелой кизиловой палкой и даже пригрозил, что позовет милицию. Тогда наши достали две бутылки доброй виноградной ракии и — пей до дна, пей до дна — привели отца Агапия в такое хорошее настроение, что он не только своими руками передал им козла во временное пользование, но и пропел: «Во Иордане».
Труднее всего пришлось отряду, отправившемуся в Добралык. Он вышел на связь с тамошними охотниками, чтобы добром выпросить двух из пяти их козлов, но добралыкская общественность вспомнила, что в дни выборов в тридцатые годы между нашими селами возникли противоречия, и отказала. Нет, мол, и нет! Ни в какую. Тогда мои земляки безо всякого спроса взяли что требовалось при попустительстве козопаса, пообещав, что примут его вне очереди в Общество охотников и рыболовов.
Надежды, возлагавшиеся на свата в Лилково, не оправдались: оказывается, по каким-то причинам авторитет у него пошатнулся, и посланный в Лилково гонец притащил через перевал одного-единственного козла.
Как бы то ни было, козлов набралось сколько следует, все это были бородатые ветераны, разные по виду и по нраву.
Бачковские козлы, полученные в обмен на табачную рассаду, ходили как пьяные. Шофер ехал быстро, и на крутых поворотах, которыми изобилует дорога, ведущая в село, животных сильно растрясло в обитом жестью кузове. Один из них был зрелого возраста, с длинной бородой, а второй — трехлеток, они смахивали на деда с внуком.
Самым диким нравом отличался приведенный на веревке из Красных Скал монастырский козел, — он был недоверчив, глядел исподлобья и никого к себе не подпускал.
Бросалась в глаза красота одного из добралыкских козлов — каштановая борода украшена белыми кудряшками, длинная шерсть висит до самых копыт, точно ряса. Его сотоварищ, у которого один рог был сломан, семенил за стариком на почетном расстоянии, будто служка за священником.
В самом аховом положении был доставлен лилковский житель. Его вели на привязи за кооперативным мулом, и то ли козел не желал за ним идти, то ли его не устраивала скорость, но от ошейника вся его шерсть вздыбилась в обратную сторону, и когда ошейник сняли, она так и осталась торчать, придавая ему угрожающий вид. К тому же козел оказался гордецом и голову держал высоко. За это и за белые полосы на груди его окрестили Гвардейцем.
Народ был доволен успешным завершением операции, а кое-кто даже сказал, что если бы мы всегда действовали дружно, то в селе не закрыли бы общественную пекарню, продовольственный магазин, баню и школу, и молодежь не уехала бы в город. Этим поучением и закончилась церемония встречи. Козлов роздали на ночлег тем, кто их привез, хорошо накормили, взъерошенного лилковца причесали, и впервые за много дней жители села уснули спокойно.
Утро было встречено бодро. При первом крике козопаса улицы заполнились взволнованными козами, которых гнали на площадь. Овдовевшее стадо, почуяв козлиный запах, нетерпеливо фыркало и постукивало копытами.