Страница 33 из 82
И сегодня можно увидеть его стоящим в гордом одиночестве на бурой скале. На белых рогах сверкают яркие солнечные блики.
Перевод М. Качауновой.
СТАРЫЙ ОРЕЛ
Старый орел глядит с высокой скалы на долину. Много лет он плавно кружил над прозрачной рекой, воды которой с шумом катятся в мшистых берегах сквозь заросли медуницы и шалфея.
Орлу знаком каждый валун, каждый изгиб этой прекрасной долины. Сияет ли солнце над быстриной, гремит ли гром над черными хребтами — горы, лес, все вокруг исполнено чарующей прелести.
Старый орел помнит времена, когда сюда наезжали ловчие султана — пострелять диких коз и косуль, а за ними шли порабощенные болгары с домоткаными мешками за плечами. Набрав по росе белых грибов, они несли на жердях добычу султанских ловчих. Вспугнутая дичь забиралась в лесную чащобу, а голодные волки выли на голых утесах.
Орел не раз терпеливо дожидался, когда ловчие спустятся в долину, разведут буйные костры, — и начнут пировать, запивая жареное мясо и грибы фракийским вином. Тогда он вылетал из своего поднебесного укрытия и высматривал в лесу раненую косулю, припавшую губами к студеной воде. Ловчие пировали в долине, а орел — наверху, среди скал. А затем туда слетались с окрестных вершин другие орлы — доедать остатки растерзанных животных.
Орел помнит, как через долину прошли русские — славный и храбрый народ. Они прогнали султанских ловчих и освободили болгар.
Над Болгарией взошло ясное солнце, люди запели свои вольные песни.
Больше века орел зорко взирал окрест с этой скалы. Состарился, весь поседел.
Однажды утром он слетел вниз и сел на высокую сосну, что росла на краю росистой поляны. Вдали залаяла собака. Она гнала зайца. Заяц, искусно петляя меж кустов можжевельника, выскочил на поляну. Орел взлетел с дерева и накрыл его своей могучей тенью. Заяц заметался во все стороны, но тень неотступно следовала за ним. А собачий лай все ближе. Куда бедняге деваться — то ли от тени прятаться, то ли от собаки спасаться!
Сердце у зайца зашлось от страха, он на миг остановился, прислушался, и тень тяжелым камнем упала на него — орел вцепился в него когтями и взмыл в небо. Ему вослед раздался выстрел. Молодую росистую траву обагрила кровь… Но не довелось охотнику завладеть добычей — его опередил молодой орел. Он ухватил мертвого зайца и унес его.
А старый орел был смертельно ранен.
Умирая, он печально глядел в синее небо.
Перевод М. Качауновой.
ИЛИЯ ВОЛЕН
РАДОСТЬ
В домишке дяди Стамена — радость! Было время, когда они хорошо жили в своем селе, но отец да братья позарились на привольные земли Добруджанской равнины и переселились туда. Потом румыны захватили те места и закабалили живших там. Тогда дядя Стамен надумал тайно покинуть Добруджу, продал без ведома других родных хозяйство одному турку и темной ночью перебрался со своей семьей в Болгарию.
Он опять осел в родном селе. Кое-как с чужой помощью состряпал на краю села домишко с соломенной крышей, огородив его терном. Летом вся семья трудилась исполу на чужом поле, зимой же, когда другие мужики не вылезают из корчмы, дядя Стамен, купив по дешевке овечьи кожи и выдубив их, садился перед печкой за работу — тому полатает одежду, тому тулуп сошьет — глядишь и накопит немного деньжат.
Соседи говорили о нем:
— Добруджанец вон безземельный, а лучше нашего живет! И все своим трудом!.. И все-то у них есть! Буйволицы дают молока — залейся, караваи в печи по грудь растут!
Ночью в оконцах домишки дяди Стамена замерцал огонек. Вся его семья поднялась ни свет ни заря.
— Одевайся, сходи глянь, как там буйволица… Может, отелилась уже. Кого-то она принесет? Хоть бы телушку! Да живее поворачивайся, как бы буйволы не затоптали теленка! Не замерз бы на холоде, — ворчала тетка Иванка на мужа.
— Еще чего! Отгородим ему здесь, в углу, местечко, соломки постелем, кол забьем для привязи, поживет зиму с нами. Разве не так было прошлой зимой?.. Рассвело уже или нет?
Дядя Стамен, зашлепав босиком по полу, прижался лицом к разрисованному морозом окошку.
— Батя, я погляжу! — крикнул Маринчо и распахнул настежь сбитую шкурами дверь.
Холодный воздух клубами хлынул в комнату.
— Эй, дверь закрой, холоду напустишь!
— И у тети Цанки светится, батя!
Дядя Стамен обулся, отряхнул штаны, зажег закоптелый фонарь и вышел.
— Если отелилась… — начала было напутствовать тетка Иванка, но ее муж уже захлопнул дверь.
Ветер швырнул ему в лицо пригоршню снега. Ушам стало холодно. Задержавшись на пороге, дядя Стамен поднял воротник, спрятал фонарь под полу тулупа и, нагнув голову, пошел вперед навстречу ветру. Одна из сосулек, свисавших со стрехи, задетая его шапкой, обломилась и бесшумно упала в глубокий пушистый сугроб. Дядя Стамен распахнул дверь в хлев, где ночевали буйволицы, и в нос ударил тяжелый теплый воздух. Животные зашевелились, повернули головы в его сторону и перестали жевать.
— Что, не холодно? — спросил хозяин, подняв фонарь на уровень глаз и окинув взглядом место около стельной буйволицы. — Пока нет ничего, — ответил он сам себе, повесил фонарь на перекладину, положил в ясли охапку соломы и остановился перед буйволицей.
— Вранка, Вранка, голубушка моя! — сказал дядя Стамен и погладил буйволицу по голове, а она доверчиво лизнула ему руку.
Дядя Стамен ласково похлопал ее по спине. Вот-вот отелится. Хорошо бы буйволицу принесла. Будет в доме масло — купят и соли, и керосина, и обувку детям справят. А через два-три года, как станет та сама приносить буйволят, он старую продаст и купит землицы. Хоть маленькую полоску да чтоб своя была… Дядя Стамен встретился взглядом с большими темными глазами Вранки, которая смотрела на него как-то по-особому. Ему стало жаль ее:
— Э, чего там… Можно и не продавать тебя. Поживем — увидим…
Буйволица заволновалась, начала переступать с ноги на ногу, время от времени ненадолго ложилась, постанывала, уже не обращая внимания на ласку хозяина, сосредоточившись на том, что творилось у нее внутри. Вдруг, когда она опять прилегла, дядя Стамен заметил, что сзади появились и вновь спрятались крошечные белые копытца, но когда он подошел ближе, Вранка испуганно вскочила, и копытца скрылись, уже не появляясь. Она была по-прежнему неспокойна, глаза потемнели от боли.
— Видать, несподручно при мне, — подумал дядя Стамен. — Уж не впервой, а чего-то страшновато мне! — Привязав двух других буйволиц подальше от стельной, он вышел.
На улице еще порошил снежок. На востоке — над побелевшим полем, над густым лесом — зарождался новый зимний день. Холодное небо порозовело — занималась заря.
Свинья, почуявшая хозяина, захрюкала; куры в курятнике заклохтали, петух захлопал крыльями и одобрительно закукарекал.
Дядя Стамен потопал у порога, стряхивая снег, и легонько толкнул дверь ногой.
— Ма-а-ам, — лениво тянул Маринчо, согревшись возле затопленной печки, — хлеба хочется!
— Вот отелится буйволица, молочка парного дам, совсем свеженького.
— Ладно, тогда подожду.
— Хоть бы отелилась быстрей, а то уж и не знаю чем вас кормить. А когда молоко есть, нальем в миску — пей на здоровье… Зовут на крестины, на поминки — пойти к людям не с чем!
Пенка, сидевшая за ткацким станком, склонилась над кроснами и мечтает о том как продадут масло, купят пряжи, а то не хватает на полотенца…
За окном посветлело. Через разрисованное морозом стекло пробивался голубой утренний свет, озаряя неубранную постель, разбросанные кожи, поленья — только в углах комнаты затаился мрак. Свет керосиновой лампы, висевшей над станком, побледнел…