Страница 22 из 82
— Вот! — торжественно произнес он. — Посмотрите, какой красавец! С сегодняшнего дня он ваш!
Мужики, подойдя поближе, стали наперебой хвалить Карачакала.
— Куно! — сказал Хаджи-Зафир оборванному малорослому пастуху (он тоже был там). — Бери Карачакала, отныне он твой, береги его, как родное дитя.
Куно весело захихикал.
— Да я пылинке не дам на него упасть; коли что случится — перед всем селом головой отвечу.
Пастух держал длинную кизиловую палку, нижний конец которой заканчивался гладко обтесанным корневищем. Он вскинул палку на плечо и прикрикнул на Карачакала. Молодой буйвол покорно направился к воротам. Сперва он не понял, куда его гонят. Но, дойдя до распахнутых ворот, повернул голову и остановился. Похоже, ему не хотелось покидать своих собратьев. И в то же мгновенье у самых его глаз просвистела кизиловая палка, еще немного, и Карачакал бы на своей шкуре испытал ее тяжесть. Услышав резкий окрик пастуха, буйвол побрел дальше.
Широкую площадь запрудило деревенское стадо. Сюда-то и пригнали Карачакала. Он остановился в стороне и с любопытством поднял голову: ему еще никогда не приходилось видеть такое множество буйволов. Зачем их сюда согнали? Куда поведут? Но вот прозвучал властный окрик человека, буйволы встрепенулись, подняли головы и покорно двинулись в сторону поля.
Карачакал побрел за ними.
С этого дня его жизнь резко переменилась. Его отогнали в стадо. Карачакал, разумеется, не понимал всей сути происходящего. Он с утра до вечера бродил по полю, держался особняком, сердито косясь на своих новых товарищей, и часто поглядывал в сторону села, где остались его сородичи.
Весь день пастух не отходил от него ни на шаг. Карачакал знал, что стоит ему повернуть голову в сторону села, как пастух тут же огреет его тяжелой палкой. И потому он смирно щипал траву. Главной преградой был пастух. Карачакал понимал, что ему предстоит тяжкая борьба с ним.
И вскоре началось.
Когда вечером стадо вернулось в село, Карачакал повернул к дому Хаджи-Зафира. Ненавистный ему человек перегородил дорогу и погнал его в другую сторону. Они миновали одну улицу, потом другую и остановились посреди широкой площади перед высокой белой постройкой. Там размещалась сельская управа. За ней стояло другое строение, пониже, с распахнутой настежь дверью. Человек погнал его туда. Карачакал перешагнул порог, но из мрака на него дохнуло холодом. Он остановился и повернул голову назад, но кто-то силой втолкнул его в этот мрак. Карачакал подскочил как ошпаренный и оглянулся. На пороге неподвижно стоял пастух, крепко сжимая в руках палку.
В глазах Карачакала засверкали злые огоньки. Он наклонил голову, фыркнул и ринулся вперед, готовый поднять ненавистного человека на рога. Но сильный удар по носу оглушил его, буйвол закружился на месте и чуть не упал на колени — так страшен и внезапен был удар. В следующую минуту тяжелая дверь захлопнулась, и в наступившей темноте раздался свист бича. На бедное животное посыпались тяжелые частые удары. Один, два, пять, десять. Обезумевший от страха Карачакал метался по хлеву, натыкаясь на ясли и двери. Но яростные удары все обрушивались на него. Когда буйволу удавалось спрятать голову в угол, пастух хлестал его по ногам. Стоило Карачакалу обернуться, как тот начинал охаживать его по морде и по голове. Вконец обессилевшее животное, дрожа всем телом, упало на колени, а из груди его вырвался глухой, отчаянный рев. Тогда пастух накинул ему на рога веревку и, привязав Карачакала к толстому железному кольцу, распахнул дверь. Забрезжил свет. На пороге все так же молча возникла зловещая тень пастуха. Карачакал поднялся с колен и покорно сунул голову в ясли.
Здесь провел он первую страшную ночь в полном одиночестве. Он скоро забыл о ней, но страх перед пастухом Куно остался навсегда.
Теперь Карачакал жил в поле со стадом. Медленной чередой тянулись дни. Прошла весна, засмеялось с кеба июньское солнце, и на зеленые поля надвинулось желтое лето. За пятьдесят дней Карачакал повзрослел, отогрелся под солнцем, и в жилах его забурлила неистовая сила. Он стал крупнее и сильнее всех своих сверстников. Над шеей взметнулся крутой загривок с невысокой жесткой шерстью. Голову украшали короткие острые рога, которых боялись все.
Карачакал выжидающе обходил стадо, присматриваясь к молодым буйволам. Задирал их и выжидал — осмелится ли кто дать ему отпор. А когда это ему надоедало, вскидывал голову и уходил к реке.
Войдя в реку, он погружался в ее холодные струи, пил воду, поглядывал по сторонам, отдыхал. Потом перебирался на другой берег, топтал нивы, бродил где ему вздумается и к вечеру возвращался в стадо.
Однажды над широким полем нависли тучи. Они спустились с далеких синих гор, распластались над землей, навалившись на нее всей своей тяжестью. Отдельные облака с освещенными солнцем белыми гребешками слились в мутную серую, а затем — в черную клубящуюся массу, окутанную белой фатой тумана.
Чабаны погнали овечьи отары к селу. В поле остался один только Куно со своим стадом. Темные силуэты животных четко вырисовывались на фоне желтого поля и свинцового неба.
Карачакал пасся как всегда поодаль, в сотне шагов от остальных буйволов. Время от времени он останавливался, поднимал голову и тревожно прислушивался. К чему он прислушивался? К притихшей земле, клокочущему небу или к дрожи, пробегающей по его могучему телу?
Он поднял голову и, вздернув верхнюю губу, стал нюхать насыщенный озоном воздух. Прохладные струи хлынули ему в легкие, распирая их, разжигая кровь. Глаза горели как угли, но он ничего не видел. Он, как это взбунтовавшееся небо, был готов греметь, грохотать, извергать молнии. Потоптавшись на месте, порыв ногою землю, Карачакал издал два-три коротких зловещих мычания, понюхал теплую почву и опять вскинул кверху голову о раздутыми ноздрями. Теперь-то он все видел и слышал. Он слышал далекие, глухие удары копыт. Устремив взгляд вперед, буйвол увидел вдалеке на поле, за которым лежало соседнее село, какую-то черную точку. Она неслась напрямик через нивы с невероятной быстротой, о каждой минутой нарастая. Вот он уже различил силуэт буйволицы. Низко пригнув голову к земле, выбрасывая вперед попарно передние и задние ноги, она скакала бешеным галопом, и земля гудела под ее копытами.
Карачакал встретил ее насторожено. Он еще не знал, кто это — друг или враг. Но вот буйволица остановилась и встрепенулась в нежном, жарком призыве. Когда это было? Когда он слышал этот страстный зов? Давным-давно, в далеком прошлом, или, может, во сне?
Буйволица прошла рядом, коснувшись его морды своими ноздрями, обдав горячим дыханием, и он опять услышал короткий, затаенный призыв. Карачакал весь встрепенулся, глаза налились кровью. Казалось, неистовый вихрь вырвался из недр теплой земли и подхватил его, как перышко. Он поднялся на задние ноги и, как слепой, ринулся вперед…
По небу прокатились глухие раскаты грома, застучали крупные капли, хлынул ливень.
С тех пор прошло два года. В тот грозовой вечер Карачакал почуял свою силу. Он единственный — непокорный и непобедимый. Один-единственный, и при нем стадо.
То, что было запрещено другим, — разрешалось ему. Даже пастух Куно стал другим — не врагом, не хозяином, а другом и защитником. Он ухаживал за ним в зимние дни: кормил и поил. Чистил по утрам круглой железной скребницей, ласково поглаживал, говорил ему нежные слова. И Карачакал отвечал пастуху такой же лаской. Он обнюхивал руки Куно, терся лбом о его грудь, покачивая короткими рогами, и его светло-карий глаз весело смеялся.
С наступлением весны двери хлева распахивались, и Карачакал мчался в поле, вольный как птица. Никто ему не перечил, не вставал поперек дороги. Он бродил по зеленым нивам, пасся, где хотелось, ночевал, где его заставали сумерки, возвращался в хлев, когда заблагорассудится…
Он был не похож на других буйволов. Так думали люди, об этом кричало его огромное могучее тело. Воплощение безграничной силы — темной, первобытной, корни которой уходили в глубину веков. Представьте себе летнюю южную ночь. Звездное небо, полнолуние, тишина, зной. Над безбрежными кукурузными полями слышится лишь тихий шепот широких листьев. И вдруг в мистическом свете луны вырастает силуэт чудовища. Появляется неизвестно откуда, шаги его бесшумны, походка медлительна и неуклюжа. Идет, останавливается, к чему-то прислушивается, идет дальше, проходит мимо… И чудится, будто раздались века, канули в небытие тысячелетия, и над землей воцарилась, воскреснув, одна из тех доисторических ночей, когда по этим же самым полям бродили страшилища — далекие прапрадеды Карачакала. Разве он — не их последний отпрыск, разве не чудится ему в ночи их далекий зов через века?..