Страница 47 из 59
Отгоняя нахлынувший на него ужас, Сказкин минут пять бубнил мне про какой-то огромный вертлюжный гак.
Гак этот, пуда на два весом, совсем не тронутый ржавчиной, блестящий, как рыбья чешуя, валялся в песке. Помня, что хозяйственный Агафон за любую отбитую у океана вещь дает чашку немытых сухофруктов, Серп Иванович сразу решил: гак — Агафону!
И опомнился.
При чем тут, в сущности, гак? При чем тут сухофрукты, пусть и немытые… Вон ведь в воде, омываемая ленивым накатом, торчит, как белый валун, рогатая голова несчастной коровы.
«Ну не повезло медведю! — вслух подумал Серп, хотя если по справедливости, то не медведю тут не повезло, а Агафону. — Этого медведя Агафон где хочешь найдет!..»
Не сразу пришла в голову Серпа Ивановича простая мысль: медведь-муравьятник, обитающий на островах, он, этот медведь, хоть ты его зеленым овсом корми, на корову горбатого Агафона никогда не пойдет — рога у нее, что морские кортики, а нрав — в хозяина.
Страх сковал Сказкина.
Слева — океан, бездна, тьма, в бездне этой что-то огромное копошится; справа — глухие бамбуки, бездна, ужас, в бездне этой что-то свирепое пыхтит, ухает…
Бросил Сказкин бамбучину и дал деру. Кусок мяса, правда, схватил.
Серп, он свое откусает!
— Что ж она, дура, — хмыкнул я, жалея корову, — на мине, что ли, подорвалась?
— Ну ты даешь! — хрипло вскричал Серп. — Ну ты даешь! Да тут тральщики каждую банку вычесали. В лоцию чаще заглядывай. Если и есть тут опасности, то лишь не учтенные лоцией!
— Акула?
— Да где это слыхано, — возмутился Серп, — чтобы акула коров по пляжу гоняла!
— Ну что ж, — подвел я итог. — Нет тут неучтенных опасностей! Если не медведь, не мина, не акула…
Сказкин замер.
— Значит, ты?
— Начальник!
— Хватит! Проваливай! Прямо к Агафону! Ему это все объясни! — Я глянул в окно: — Впрочем, тебе и тут повезло: вон он, Агафон, сам идет к нам…
Агафон Мальцев, единственный постоянный житель поселка, используемого рыбаками под базу, действительно был горбат. Но горб не унижал Агафона. Он, конечно, пригнул Агафона к земле, но зато утончил кисти рук — они стали хрупкие, веснушчатые, совсем женские; сгладил характер. Лицо — обветренное, морское, оно почти не знало морщин, а белесые, навыкате, глаза время от времени схватывались влажным блеском, будто он, Агафон, вспоминал что-то такое, о чем и друзьям вспоминать не след… И сейчас, выкатив влажные, нежные свои глаза, Агафон, переступив порог, сразу поставил у ног транзисторный приемник «Селга», с которым не расставался ни при каких обстоятельствах. «Мало ли что, — пояснял он. — Вот буду один, в расщелине там, в распадке, в бамбуках, и станет мне, к слову, нехорошо… Так со мной, же приемник! Я его никогда не выключаю. По шуму меня и найдут, по песенке Пугачевой!» — «Ерунда! — не верил Серп Иванович. — Ну неделя, ну две, сядут твои батареи!» — «А я их часто меняю», — настаивал Агафон.
— Коровы нет, — пожаловался с порога Мальцев. — С ночи ушла, а я за ней рыскай, будто и не хозяин.
— Да чему мы в этой жизни хозяева? — лицемерно вздохнул Сказкин. — Тьфу, и нас нет!
— Ты, Серп, вроде как с океана шел. Не встретил корову?
— Да встретил, встретил, — еще фальшивее вздохнул Серп.
А я обернулся и ткнул кулаком в сторону столика:
— Твоя?
«…на этом, — громко сказал голос из «Селги», — мы заканчиваем нашу передачу. До новой встречи в эфире!»
И смолк.
Однако не насовсем.
Где-то через минуту из темных, таинственных недр «Селги» донеслось четкое, явственно различимое икание. «Прямо как маяк-бипер», — определил позже Сказкин.
А Агафон приблизился к столу и растопыренными, как у краба, глазами уставился на мясо, добытое Серпом:
— Моя!
— Ну бери, раз твоя, — разрешил Сказкин. — И ходить, искать теперь не надо.
— Но кто ее так?
— Ну уж не знаю. Такую встретил.
Агафон ошеломленно молчал.
— Да ты не переживай, — хихикнул Серп. — Другую купишь. Подкинут транспортом. Не такую, как эта, а получше— добрее, спокойней, молочнее. Будет у порожка травку щипать, тебя ожидать с прогулок. Сам говорил: эта тебя вконец загоняла.
— Осиротили! — взвыл Агафон. — Осиротили! Сперва собаки, теперь вот корова! Что же я, должен в одиночестве жить?
— Почему же в одиночестве? — не поверил Сказкин. — Знаешь, сколько в океане живности? Ты вот поди, сядь на бережку, обязательно кто-то вынырнет!
— Мне чужого не надо, — плакался Агафон. — Мне без молока хуже, чем тебе без бормотухи. — И потребовал — Веди! Показывай — где! Я все разгадаю!
Пока мы брели по убитым пескам, Агафон, припадая на левую ногу, в гроб и в мать клял жизнь на островах, шалых собак и дурную корову. Вот были у него две дворняги, без кличек, как и корова, — и жизнь у Агафона совсем по-другому шла. Он даже в бамбук ходил без приемника — с собаками не страшно, найдут. Но однажды, перед самым нашим приходом в поселок, ушли собаки гулять и с той поры ни слуху о них, ни духу.
— И ничего от них не осталось? — не поверил Сказкин. — Ни хвостов, ни когтей?.. Это ты, Агафон, брось. Уж я о зверье все знаю. Я, Агафон, конюхом был… Просто запустил ты тут свой участок. Чертом у тебя тут пахнет.
Но пахло не чертом.
Пахло водорослями, йодом, душной сыростью.
Длинные, перфорированные ленты морской капусты путались под ногами, туманно, влажно отсвечивали плоские луны медуз, как разваренные полопавшиеся сардельки валялись в песке серые голотурии.
— Вот, Агафон… Нравится?
Песчаная отмель выглядела так, будто кто-то зло, не по-человечески резвясь, устроил тут самое настоящее побоище. Куски раздробленных белых костей, обесцвеченные обрывки мяса. Печально торчал из воды рог, прямой, как морской кортик. Вокруг белой коровьей головы суматошно возились крабы. Уже нажравшиеся сидели в стороне, огорченно разводили клешнями — вот, дескать, не лезет больше, вот, дескать, и хозяин уже объявился!
Плоскую полосу пляжа, такого плоского, что поднимись врда буквально на сантиметр и его затопило бы целиком, тяжело, мерно подпирал океан — белесый вблизи, тяжкий, голубоватый на горизонте, где воды его смыкались со столь же тяжким обезвоженным небом.
Ни души…
Лишь над далеким домиком Агафона курился тусклый дымок.
Небо, тишь, ленивый накат, душное равнодушие бамбуков.
И — океан, смирение, рогатая белая голова.
— Осиротили! — вскричал Агафон и, как кузнечик, отпрыгнул к самой кромке воды — кружевной, шипящей, мягко всасывающейся в белый песок пляжа.
Мы замерли.
Казалось, сейчас вскинется над берегом липкое щупальце, сейчас рванется оно к небу, зависнет в воздухе и одним движением вырвет из мира сироту Агафона Мальцева.
Но ничего не случилось.
Суетливо ругаясь, Агафон шугнул крабов и выловил из воды тяжелую коровью голову. Он уже простил Сказкина, он уже понял — не под силу такое Сказкину. Видимо, тут впрямь вмешалось то неясное, темное, что бывалые моряки всех стран определяют двумя словами: Акт оф готт — действие бога.
Сказкин кивнул. Сказкин обрадовался. Сказкин оценил жест Агафона.
Кто-кто, а он, Сказкин, знал: далеко не все в жизни соответствует нашим возможностям и желаниям. Он, Сказкин, и в мой Пятый Курильский попал волею обстоятельств. Не дан мне шеф лаборанта (все заняты), а полевые на полагающегося мне рабочего разрешил расходовать только на островах (экономия!). Смешно! В инвалидах я не нуждался, а здоровые мужики (лето — это путина!) давно ушли в океан. Вот почему две недели я провел на острове Кунашир. Осел в Менделееве, пил чай, вытирал потное лицо полотенцем и терпеливо, как паук, следил за очередью, опоясавшей крошечное здание аэропорта. Если я мог найти рабочего, то только здесь.
Погода не баловала.
Изредка с Сахалина прорывался случайный борт, но забрать он не мог и десятой доли желающих, вот почему в обычно пустых бараках кипела сейчас жизнь — пахло чаем, рыбными шашлыками, икрой морского ежа.