Страница 31 из 59
— …понял… женщина… — сказал ТУБ.
— Вот как? — усомнился Алешкин. — А что же ты понял?
По паузе он догадался, что киберлогика ТУБа опять включила блоки условных понятий.
— …о женщины… ничтожество вам имя…
— Вот это да! — опешил Алешкин. — Ай-да программисты! Слушай, ты этого Евгении Всеволодовне не скажи. Она, как я знаю, хотя Шекспира и любит, но после такой цитаты ты вряд ли ей понравишься. А мне нужно, чтобы ты ей понравился, понял?
— …нужно понравиться… — хрипнул ТУБ.
— Вот именно. Тогда все будет хорошо. Ох, боюсь я за тебя, ТУБ. Давай-ка я твою голову еще от копоти очищу.
Пока Алешкин чистил и мыл ТУБа, наступил вечер.
Но откладывать встречу с Евгенией Всеволодовной у него уже не хватило терпения.
— Садись в машину! — сказал он.
5
Космика собиралась ложиться спать.
Она уже разделась и сидела на стуле, болтая ножками, дожидаясь, когда Евгения Всеволодовна приготовит ей постель.
Бабушку свою Космика сокращенно называла «б'уш»…
— Скажи, б'уш, у меня всегда такое брюхо будет?
И Космика похлопала ладошками себя по голому животику.
— Какое брюхо?
— Ну живот, видишь, какой толстый. Никакой фигуры нет.
— А какую тебе нужно фигуру?
— Вот такую… — Космика показала руками. — Как у нашей хореографички. Чтобы — красивая. Я хочу всем нравиться.
— Ты мне и такая нравишься.
— Тебе — это не считается. Я хочу другим нравиться. Чтобы за мной ухаживали. Как за хореографичкой.
Евгения Всеволодовна искоса взглянула на Космику.
— Знаешь, посмотри-ка там, который час?
— И смотреть нечего. Сейчас ложусь.
Она слезла со стула, забралась под одеяло и закинула ручонки за голову. Некоторое время разглядывала потолок, зевнула.
— Б'уш, ты опять мне гипнопедию ночью включишь?
— А что?
— Надоела мне твоя гипнопедия.
— Должна же ты знать иностранные языки. Французский ты знаешь. Теперь должна выучить английский.
— Не интересно во сне учить. Ложусь спать и не знаю, как по-английски «стол». А просыпаюсь и уже знаю: «тейбл». Скучно.
Она повернулась на бок и положила под щеку сложенные ладошки.
— Ладно уж, я сейчас засну, только ты сразу не включай. Может быть, я сон какой-нибудь интересный успею посмотреть.
Евгения Всеволодовна в задумчивости постояла над кроваткой, посмотрела на засыпающую Космику, покачала головой, вздохнула и направилась в свою оранжерею проверить молодые саженцы и установить температуру на ночь…
Алешкин своего «Кентавра» оставил на улице. Вместе с ТУБом он подошел к оранжерее, но спустился в нее пока один.
На него пахнуло теплым влажным воздухом. Автощетки высунулись из-под ступенек и быстро обмели ему ботинки. Евгения Всеволодовна боялась не пыли, а посторонней цветочной пыльцы, которую могли случайно занести с улицы и тем самым испортить всю ее отборочную селекцию.
Она встретила Алешкина возле дверей.
— Смотрите, какая прелесть! — сказала она.
На деревянной скамеечке стоял большой цветочный горшок, из которого торчал здоровенный зеленый шар, унизанный длинными рубиновыми колючками.
— Красавец, не правда ли?
Алешкин решил согласиться.
— Из Англии получила, из ботанического сада. Ваша милая Мей помогла мне его достать. Гибридный кактус — не буду называть по-латыни, и длинно, и не поймете. Редкость у нас. Скоро зацветет… Но вы ко мне зачем-то за другим, конечно?
— Да. И я не один.
Евгения Всеволодовна с готовностью повернулась к дверям. Вздрогнула и отступила на шаг.
— Мой бог! — сказала она.
Конечно, это был тот же Шекспир, но здесь он совсем не понравился Алешкину.
— Не пугайтесь, — сказал он мягко. — Это же обыкновенный ТУБ.
Широкоплечая прямоугольная фигура закрывала весь просвет дверей. Евгения Всеволодовна до этого встречалась с ТУБами только по телевидению и относилась к ним, как и ко многим техническим новинкам, с предубеждением, считая их чем-то вроде заводных кукол — игрушек.
— Не то чтобы я их боялась, — сказала она. — Просто эта подделка под человека вызывает у меня неприязнь.
— Жаль… Мне так хотелось, чтобы эта подделка вам хоть чуточку бы понравилась.
— Зачем?
— Так, — уклонился Алешкин. — Нужно же привыкать к ним когда-нибудь. Ведь это наши будущие помощники.
— Думаю, это произойдет не скоро.
— Кто знает… Можно, я приглашу его спуститься сюда?
Евгения Всеволодовна пригляделась к Алешкину. Помолчала.
— Он ничего не сломает, надеюсь.
— Нет. Он более безопасный посетитель, чем я. Иди сюда, ТУБ!
Евгения Всеволодовна чуть вздрогнула, когда коричневая махина переступала порог и спустилась по лестнице.
— Познакомься, ТУБ! Это — Евгения Всеволодовна.
— …здравствуйте…
ТУБ сделал еще шаг и протянул руку. Алешкин смутился вначале от такой навязчивой невежливости ТУБа, и тут разглядел в его руке цветок.
— Что это? — удивилась Евгения Всеволодовна.
Сказать правду, Алешкин удивился цветку больше, чем она. А он-то считал, что знает пределы сообразительности ТУБа. Ай да программисты! Ну и молодцы…
— Он просто дарит вам цветок… и знаете, Евгения Всеволодовна, это не инсценировка, поверьте. Я здесь ни при чем, хотя мне и стыдно в этом признаться. Я только сказал, что мне хотелось, чтобы он вам понравился. А в его программу, очевидно, заложили, что женщинам дарят цветы. И он сорвал этот цветок еще дома, перед тем как нам поехать сюда. Клянусь Ганимедом, это так.
Евгения Всеволодовна осторожно приняла цветок. Она прикоснулась к руке ТУБа и удивилась невольно — пальцы его были теплые.
— Спасибо! — сказала она. — Спасибо, ТУБ… Да, это цветок из вашего садика. Я сама давала саженцы Мей. Лилия — лидиум кандидум.
Алешкин раздумывал, как дальше вести разговор, и тут Евгения Всеволодовна помогла ему сама.
— Так зачем же вы его ко мне привели?
— А вы не догадываетесь?
— Ничуть.
— Ну… у нас же ушла Виктория Олеговна.
Вот только сейчас Евгения Всеволодовна испугалась по-настоящему.
— Вы сошли с ума, Алешкин! Вы забыли, что у нас дети.
— Вот о них я только и думал все эти дни. Если бы не наши детки, я бы за него не беспокоился. Да, да, я беспокоился только за него. Он безопасен, он никому не причинит вреда, не наступит на ногу, не толкнет. Он так сконструирован. У него две ступени биозащиты…
— Вы хотите сказать, что его могут обидеть дети?
— Ну в переносном смысле, конечно. ТУБ предельно правдив и доверчив — если можно применить такие слова к машине, которая сама не понимает их смысла. Его доверчивость легко использовать ему во вред. Вот этого я и боюсь.
— Ах, вот что.
— Да! Ему у нас будет куда труднее, нежели на какой-то там Луне. Но у него уже нет другого выбора. Он списанный.
— Как списанный?
— Очень просто, как негодный для дальнейшего употребления. Это же не живое существо, а только техническая подделка. На него распространяются строгие законы. Он подлежит разборке и уничтожению, как некачественный механизм. Только мы и сможем… Фу, чуть не сказал: спасти ему жизнь!
Евгения Всеволодовна молча вертела в руках цветок, осыпавший ее пальцы желтой пыльцой.
— Вам не следовало так говорить, — сказала она наконец, — Это — нечестный прием. Подождите, не оправдывайтесь… Хорошо, мы попробуем.
Она улыбнулась задумчиво.
— На самом деле, нельзя же отправлять в разборку машину, которая сохранила в памяти то, что забывают иногда живые люди — дарить женщинам цветы… Ладно, Алешкин, не принимайте это за упрек. И не благодарите меня за вашего протеже. Лучше помогите переставить этот кактус вон туда, в угол.
— ТУБ! — сказал Алешкин. — Не беспокойтесь, Евгения Всеволодовна, он сделает это лучше меня. Возьми это, осторожно.
— …понял… осторожно…
Он поднял цветочный горшок своими ручищами и двинулся следом за Евгенией Всеволодовной, плавно и мягко перекатывая свои рубчатые подошвы. Она убрала с его дороги скамейку.