Страница 66 из 67
— И не выясните, — невесело хмыкнул Иванов. — Полковник затевал непонятную игру-многоходовку, и ему зачем-то потребовался внук. А вот зачем, никто уже нам не скажет… Значит, говоришь, другим стал… — он виновато вздохнул. — Прости, Сань, всё выложить не могу, уж больно серьезный гриф секретности.
— Переживу, — улыбнулся Лазаренко.
В южном полушарии зацветала весна, хотя Рио-де-Жанейро не знал смены времен года. Там, где «в лесах много-много диких обезьян», круглый год — лето, даже зимой. Теплынь то спадает, то жарит, вот и вся разница.
Так было и в Мехико. Измученные долгим перелетом из Лондона, покинули «Боинг» — и окунулись в разреженный воздух и неистовое солнце. Пока летели до Гандера, кудахтали от восторга — мы здорово расшевелили избалованную публику в «Уэмбли Арене». А как сделали пересадку, увяли, хотя тур только-только начался.
Так было и в Буэнос-Айресе. Пусть и «Крайний Юг», и ледяное дыхание Антарктиды порой достигает Ла-Платы, а жарко. В отеле «Савой» хоть кондиционеры спасали, в концертных же залах по семь потов сходило.
А Барбадос — конечный пункт турне. Именно сюда зимой умотали Бенни с Бьорном, и сочинили «Happy New Year»…
…Мы с Томой лежали в бунгало, разметавшись по смятой постели. Ветерок с океана свободно гулял, продувая спальню сквозь щелястые бамбуковые стены, и шуршал пальмовыми ветвями крыши, будто листая одновременно десятки старых книг.
Тур подходил к концу. Еще один концерт — и домой. А от копившегося напряжения, застарелой усталости, суеты бесконечных перелетов и переездов, лучше всего избавляла девушка.
Мне было хорошо — и грустно. Уж больно она ласкова и податлива сегодня… Как в последний раз.
— Дань…
Я давно был готов к разлуке, и все же… Этот ее голос, приятный и до боли знакомый, стал мне не просто привычным, а почти родным. И знать, что Тома станет вот так же окликать другого… Неприятно. Но было же ясно, что наша близость не навсегда. Любая нормальная, здоровая девушка хочет выйти замуж, как велит ей природа. И что? Брать в мужья подростка? Не смешно. И не умно. Только все равно жаль…
Не отзываясь, я заелозил по шелковым простыням, и молча обнял Тому, привлекая к себе.
— Дань… — выдохнула она, напрягаясь. — Я замуж выхожу…
Мои губы нежно-нежно коснулись бархатистой девичьей щеки, ощущая соль.
— Ты плачешь, что ли? Томик, не надо! Я же всё-всё понимаю. Ты была для меня… извини за напыщенность… подарком судьбы.
— А ты — для меня… — всхлипнула подруга.
— Ты очень, очень дорога мне…
— А ты мне… Ох, Данечка… — поплакав, Тома успокоилась, и глубоко, хоть и прерывисто вздохнула.
— За Бенни? — вытолкнул я.
— Ага… Он хороший, хотя и швед. Добрый… Эгоист, конечно. Да все они на Западе такие. Ничего, я его перевоспитаю! А не получится, так разведемся… И ты не думай, у нас с ним ничего не было! Он, правда, подкатывал тогда, в Монтевидео. Помнишь? Когда напился? Я сразу с ним серьезно поговорила… Бенни со всем соглашался — и сделал мне предложение. А я сказала, что подумаю… когда будешь свободен! А он, дурачок, бац на колени, и давай мне руки целовать… — девушка затихла. — И группу я не брошу. Буду в Москву летать, как Высоцкий в Париж!
— А Бенни — за тобой, — негромко фыркнул я, — не то отобьют еще.
Тома хихикнула, и прижалась ко мне теснее.
— Давай?.. — шепнула она. — На прощанье…
— Давай! — согласился я.
Физматшкола слеплена из трех желтых «кубиков» — учебного корпуса и пары жилых. На каждом этаже, по-моему, семнадцать комнат — где вчетвером живут, где втроем. Со мной в комнате двое — смуглый, юркий Саид из Ташкента, помешанный на санитарии с гигиеной, и малость заторможенный Вилиор, истинный ариец — рослый, синеглазый блондин-ленинградец. И, если с них брать клятву, оба присягнут, положив руку на томик Фихтенгольца…
И мне здесь нравилось! Я попал в тот самый мир, который искал — светлый, чистый, безопасный мир без склок и дрязг, без тупости или изврата. Правда, душ и туалет — в конце коридора, и я терпеть не мог шаркать туда после отбоя, сонно кивая «ночнушке» — ночному дежурному, но все равно…
Чем-то смахивает на теорему Рамсея — любая хаотическая система содержит в себе упорядоченную подсистему. Как «глазки» в «рыбках» инь-янь.
В принципе, денег у меня хватало, чтобы купить кооперативную квартиру, а уж снять — тем более. Но нет. Променять атмосферу жадного поиска и познания на персональные удобства? Да ни за что.
И населяли школу-интернат вовсе не задохлики-ботаны. Да, очкариков хватало, но физкультурой тут занимались всерьез, а на зимних каникулах бегали на лыжах в Комаровку — там, на даче, проживал Колмогоров, сам не дурак обновить лыжню.
А до чего ж роскошные уроки! Сначала нам читали лекции профессора и доктора наук, а затем мы разбирали, изучали, усваивали материал на семинарах в классе. Между рядами ходил и сам препод, и пара помощников из студентов или аспирантов — они втроем помогали, проверяли, подталкивали к более простым решениям. Вот, как сейчас.
Витя Бубликов, пятикурсник мехмата МГУ, отрастил себе бородку, наверное, чтобы скрыть малышовую пухлость щек. Он отдаленно походил на изваяние крылатого быка из Персеполиса…
Склонившись, Витя уютно сопел, а пальцами теребил курчавую поросль на щеке.
— Угу… — затянул он. — А что, очень даже… Только… Вы же этого не проходили еще?
— Да вот… — развел я руками. — Прошлось как-то. Иначе не упростить.
— Ну, да… О-очень даже!
Незаметно окончился урок, но ни шума, ни гама. Ни толчеи в дверях. Да половина еще и задержится, будет доканывать учителя вопросами… А вот мне пора.
Словно подтверждая наступление обещанного срока, в класс заглянула знакомая «супериха». Очень серьезное, хотя и симпатичное существо с толстенной русой косой. Катя, кажется.
— Скопин, к тебе пришли! — объявила она, и расцвела.
— Иду! — отзеркалил я ее улыбку.
Закинув портфель в комнату, где Саид строчил в тетради нечто дифференциальное, я спустился вниз, и вышел на улицу.
«Рановато она что-то», — мелькнуло у меня.
Обычно Алла приходила часам к четырем, и мы отправлялись бродить по Москве, целоваться в укромностях… В общем, жить и радоваться жизни.