Страница 60 из 64
Принцесса, однако, изумления не выказала.
— Что привело вас в такое волнение?
— Серп, ваше высочество. Вот эта звезда в трубе имеет форму серпа, тогда как прочие остаются точно такими же, какими мы воспринимаем их глазом.
— Да, конечно, я не раз видела его прежде. Но разве вы не знали? Неужели, чтобы заметить полумесяц, вам непременно нужно разглядывать его в трубу?
Оказалось, принцесса обладала куда более острым зрением. Может, впрямь те горы и реки, что вообразила она на лунной поверхности, существовали в действительности, недоступные моему взору?
За разглядыванием небосвода мы провели довольно много времени. В очередной раз передавая трубу принцессе, я заметил, как закоченели ее пальцы.
— Позвольте проводить вас обратно! Я не прощу себе, если вам станет хуже.
— Какая жалость! Пообещайте, что мы еще вернемся сюда.
— Вы можете подниматься на башню в любое время, со мной или без меня. Я дарю вам трубу, а с нею — ключ от двери. Думаю, отец одобрил бы мое решение.
Я вложил в озябшую ладонь принцессы ключ. Она обрадовалась этому изъеденному ржавчиной куску металла, как ребенок, которому подарили сласти.
— Вы не могли сделать мне лучшего дара! Благодарю от всего сердца!
Я уже упоминал о способности Нинедетт рождать отблески света даже в самых порочных душах? Я не мог противиться обаянию ее улыбки, и улыбнулся в ответ.
Тогда, ободренная моим вниманием, она решилась спросить о будущем:
— Откройте, принц, если только это не секрет, чем вы собираетесь заняться после коронации?
— Нет в том никакого секрета, — пожал я плечами. — Объявлю войну вашему соседу.
— Теодорикту? Брат побеждал его не раз, победите и вы. Но неужели война — единственное, что манит вас?
Манила ли меня война? Наверное, да. Как и любому мужчине, мечты о подвигах, богатой наживе, ратной славе были не чужды мне. Но сильнее прочего меня вело желание отыскать Сагитту, которая, как казалось мне, томится в плену хитрого рыжебородого короля. Разумеется, делиться своими намерениями с принцессой я не собирался. Поэтому спросил:
— А что на моем месте стали бы делать вы?
Она ждала этого вопроса, и ответ был у нее наготове. Теперь она выпалила его, то обмирая от собственной смелости, то полностью отдаваясь мечте. Это было легко понять по тому, как голос ее либо сходил на нет, либо набирал высоту и громкость:
— Человеческая жизнь так скоротечна! Мне бы, верно, не хватило ее, чтобы исполнить задуманное, но сколь будет возможно, я бы хотела покровительствовать искусствам, ведь в мире нет ничего прекраснее, чем воплощенная человеческим гением красота. Со всех краев света я бы созвала миннезингеров, пригласила бы зодчих; я бы велела настежь распахнуть двери темниц и бестиариев, а на их месте сажать цветы, какие только существуют в мире! Я бы много путешествовала и обязательно привозила из своих странствий книги. Как бы хотелось мне собрать библиотеку, равной какой не сыщется ни в одном королевстве!
Да уж, забавная из нас получится парочка правителей! Если я ничего не смыслил в управлении государством, то и принцесса, взращенная среди ангелов и лилий, была далека от чаяний простого люда.
Тут от окна ощутимо дохнуло сквозняком, отчего Нинедетт поежилась, а передо мной точно въяве встала лачуга близ Гнилого ручья, где я оставил женщину, давшую мне жизнь. Мне вспомнилась темень глухих подворотен, где вершились столь же темные делишки. Вспомнилось, как мы с Пронырой и Везунчиком заглушали грубыми шутками голодное бурчание живота, и тот прозрачный мальчонка, которого мы тщетно пытались спасти в холодном месяце снегоплясе. Сколько книг нужно было сжечь, чтобы согреть его? Я тряхнул головой, стремясь отогнать непрошенные видения, но разбуженные порывом ветра, они не желали возвращаться в небытие.
— Я хочу отыскать Цветок Смерти, — пробормотал я свое заклинание. Такая малость — всего лишь вернуть колдунью. Мир несовершенен, и одному человеку, даже облаченному королевской властью, не изменить его.
— И вы не хотите даже попытаться? — эхом откликнулась Нинедетт.
Похоже, я думал чересчур громко.
— Спустимся, ваше высочество? Беседы куда удобнее вести в тепле.
За разговорами и мечтаниями, встречами, интригами, сплетнями приближался день коронации. Зарядили унылые осенние дожди, но они не мешали приготовлениям. Добрая сотня плотников уже возводила помост на дворцовой площади, чтобы сановным гостям было где подождать, пока нас с Нинедетт обвенчают в соборе. Перед коронацией этот помост обтянут белым сукном в знак чистоты помыслов собравшихся, а пока голый остов темнел сырым деревом. Такой же помост уже стоял у главных ворот столицы, где под пророчеством о королевском даре должно было состояться второе венчание — венчание на царствование. Искусные вышивальщики загодя расшивали драгоценными нитями свадебные наряды. Невзирая на сочащуюся с небес влагу, горожане украшали дома, ощущая свою причастность к намечающемуся торжеству. По раскисшим дорогам виноделы везли пузатые бочонки из солнечных Вечерних провинций. За ними следом в столицу стекались любители дармовой выпивки — поддавшись на уговоры Браго, я распорядился наполнить фонтаны вином, как прежде это сделал король Максимилиан. Повара совсем загоняли поварят, запасая кушанья для праздничного пира.
Чем ближе становился день коронации, тем сильнее разбирало меня беспокойство: я думал о тысяче совершенно разных вещей как действительно важных, так и вовсе несущественных. Хотя занимавшие меня мысли вряд ли имели значения, важно было лишь то, что происходило в действительности. В эти дни я особенно боялся выдать себя неосторожным словом или поступком, и оттого чаще предпочитал оставаться один. Но невозможно было избежать поздравлений и приторной фальши придворных, их показной радости, таящей подспудные надежды на особую милость. Во мне видели средство реализации честолюбивых намерений и нимало того не стеснялись. Прилюдно мне расточали лесть, а наедине донимали просьбами. Я был бы рад сбежать, но бежать было поздно.
Вечером накануне коронации мне под ноги бросился слуга.
— Их сиятельство граф Эсток просятся до вашего высочества. Я пытался уговорить их повременить, но они грозятся голову мне срубить за промедление.
Несмотря на чудаковатость, Эсток был одним из немногих придворных, искренне нравившихся мне. Да и Мантикоров пособник, помнится, дал графу лестную характеристику в своем письме.
— Где же он?
Слуга воспрянул:
— Дозволите привести?
— Лучше проводи меня к нему.
Эсток ожидал в Охотничьей зале в окружении оленьих голов, медведей со стеклянными глазами, траченых молью вепрей и взъерошенных куропаток. Едва завидя меня, он рухнул на колени. Графская лысина, столь запомнившаяся мне при первой нашей встрече, была надежно укрыта париком, на лбу и висках блестела испарина.
— Разрешите молвить, ваше высочество? Уж коли решите отправить меня на плаху за скверные вести, стало быть, так мне, старому дурню, и надо. Однако трусливо молчать не стану. — Тут он заметил переминавшегося с ноги на ногу слугу и напустился на него. — А ты что здесь позабыл? Проваливай с глаз долой!
В столь сильном душевном волнении я видел графа впервые. Сам того не замечая, он то и дело утирал завитыми локонами пот с лица.
— Батюшку вашего не уберег, теперь вот над вами беда нависла… Прикажите пойти удавиться?
— Да погодите! Объяснитесь толком.
— Я и толкую: герцог Орли не оставляет надежды стать королем. От доверенного источника мне стало известно, что этот супостат тайком вернулся в столицу. Золотом и лживыми обещаниями он собрал вокруг себя таких же предателей и теперь затевает переворот. Во время коронации человек герцога по его знаку пустит в вас стрелу.
Меня смущал вид коленопреклонного старика, и я попытался поднять Эстока с каменного пола, но граф отчаянно противился. Раз уж титулованный упрямец не хотел вставать, мне ничего не оставалось, как самому опуститься рядом с ним. Лица наши оказались вровень. Я положил руки графу на плечи и сказал: