Страница 8 из 137
Между прочим мои предшественники забыли предупредить об одной очень важной вещи для людей; отправляющихся в Африку, что ни один путешественник не должен и думать о поездке в Занзибар, не имея при себе золотой монеты. Такие продукты цивилизации, как кредитные или банковые билеты опередили цивилизацию занзибарского населения на целое: столетие. Я вынужден был терять на каждый доллар двадцать и двадцать пять процентов, что было крайне неприятно. Занзибар слишком отдален от всяких торговых европейских трактов и потому золото пользуется здесь высокой премией. Напрасно вы будете говорить, что у вас есть банковые билеты, кредитивы, чеки, словом carte blanche для приобретения всего необходимого. Вас не поймут. Как досадно, что здесь не существует отделения банка!
Я намеревался проехать в Африку инкогнито. Но тот факт, что белый человек, да еще американец, отправляется в Африку, стал известен всему Занзибару. Этот факт передавался тысячу раз на улицах, о нем говорили в лавках и в таможне. Туземный базар особенно был им заинтересован и волновался день и ночь до самого моего отъезда. Все желали знать куда и зачем я еду?
Я отвечал на все скромные и нескромные вопросы, что я еду в Африку. Хотя на моей визитной карточке и стояли слова:
Генри Стэнли.
New-York-Gerald.
однако немногие, я думаю, подозревали связь, существовавшую между «New-York-Gerald» и поисками за «доктором Ливингстоном».
Увы! Как тяжело отправляться в экспедицию одному! С какою поспешностью перебегал к из лавки в лавку под палящими лучами немилосердно жгучего солнца, заручившись нечеловеческим терпением для торговых сделок с буролицыми индусами; мне нужно было призвать все свое мужество и остроумие, чтобы уломать плутов ганезцев и сговориться с хитрыми банианами. Сколько я переговорил в продолжение дня, сколько переверил счетов! Я должен был сам наблюдать за переноской купленных вещей, вымерить их и свесить, для того чтобы убедиться в верности их веса и меры. Затем мне нужно было присмотреть за Фаркугаром и Шау, которые снаряжали ослов, прилаживали седла, паруса, палатки и приготовляли ботики для экспедиции. К концу дня я чувствовал, что руки мои и голова отказываются мне служить. Такая работа предстояла мне в продолжение целого месяца без передышки. Истратив несколько тысяч долларов, взятых у Джемса Гордона Беннета на холст, бусы, проволоку, ослов и тысячу других необходимых предметов и, уплатив вперед деньги членам моей свиты, потом утомив более чем следует Вэбба и его семейство суматохой, при которой происходили мои приготовления к путешествию и завалив весь дом его покупками — мне уже оставалось только пойти проститься с европейцами и поблагодарить султана и моих знакомых за услуги, которыми я пользовался до отъезда в Багамойо.
Накануне моего отъезда из Занзибара американский консул, облекшись в черный сюртук и таковую же шляпу, составлявшие его официальный костюм, отправился со мной во дворец султана. Султан был ко мне весьма милостив; он подарил мне арабскую лошадь, снабдил рекомендательными письмами к своим агентам и представителям во внутренней Африке, и вообще старался выказать мне свою благосклонность.
Дворец султана представляет высокий, большой и красивый четырехугольный дом, выстроенный из коралла, с толстым слоем штукатурки из известкового цемента. Внешний вид его напоминает наполовину арабскую наполовину итальянскую архитектуру. Оконные ставни сделаны в виде венецианских жалюзи, выкрашенных ярко-зеленой краской, что представляет разительный контраст с ярко выбеленными стенами. Перед высоким и широким крыльцом стояла, выстроившись двумя полукругами, султанская гвардия, в которой служили наемники из балухов и персиян, вооруженные кривыми саблями и длинными щитами из кожи носорога. Одежда их состояла из грязновато-белой бумажной рубашки, доходившей до лодыжек, и кожаного пояса, в изобилии разукрашенного серебряными бляхами.
Когда они нас завидели, то тотчас дали знать кому-то внутри здания. В ту минуту, когда мы были в двадцати ярдах от входа, султан, ждавший нас стоя, спустился с лестницы и, проходя мимо рядов своей гвардии, приблизился к нам и протянул нам правую руку с добродушной, приветливой улыбкой на лице. В свою очередь, мы сняли шляпы и пожали ему руку, после чего, по его желанию, мы прошли вперед, пока не очутились на самой верхней ступеньке, у входной двери. Султан сделал нам знак идти далее; мы поклонились и, дойдя до площадки некрашеной и узкой лестницы, снова остановились в недоумении. «Идите дальше», сказал султан и мы поднялись по лестнице, причем чувствовали себя весьма неловко, имея позади себя государя. Я заметил, что консул всходил по лестнице боком с намерением соблюсти и приличие и свое достоинство. Я подражал ему, насколько мог, но не находил своего положения особенно приятным. На верхней ступени лестницы мы остановились, и повернулась лицом к входившему султану. Нас опять стали любезно приглашать идти дальше, и мы наконец очутились в тронной зале. Это была высокая комната, разрисованная в арабском вкусе; пол был устлан толстым персидским ковром, а вся мебель заключалась в дюжине позолоченных кресел и люстр.
Нас посадили; по правую руку султана сел Лудга Дамджи, банианский сборщик таможенных пошлин, почтенный с виду старик, с умной и пытливой физиономией; рядом с ним поместился магометанский купец, Тариа Топан, пожелавший присутствовать при свидании — не потому только, что он был одним из советников его высочества, но и потому, что принимал живое участие в американской экспедиции. Против Лудги сидел капитан Вэбб, а рядом с ним и как раз против Тариа Тапан сел я. Султан поместился на золоченом кресле — между американцами и своими советниками. Драгоман Джогари почтительно стоял перед султаном в выжидательной позе, готовый немедленно перевести султану обращенные к нему слова. Султана, по костюму можно было принять за мингрельца, если бы на голове его не было тюрбана, широкие складки которого представляли смесь красного, желтого, коричневого и белого цветов. Платье на нем было из темного сукна, очень длинное и перехваченное на талии богатой портупеей, на которой висел палаш с золотым эфесом. Ноги его были обнажены и носили на себе следы элефантиазаса — бича Занзибара. На них были надеты только арабские туфли, на толстой подошве, перевязанные на подъеме кожаным ремнем. Прекрасное телосложение и безукоризненные черты умного лица говорили за его аристократическое арабское происхождение. Но трудно было определить характер султана по чертам его лица, имевшего, впрочем, любезное выражение; видно было только, что султан совершенно доволен собой и всем окружающим.
Таким мне показался Сеид Бургаш, повелитель Занзибара и Пемба, и восточного берега Африки, от Сомали до Мозамбика.
Нам подали кофе, а потом предложили кокосового молока и превосходного шербета.
Разговор начался с вопроса, предложенного султаном нашему консулу:
— Как ваше здоровье?
Консул: «Благодарю вас, я совершенно здоров. Как чувствуете себя ваше высочество?»
Султан: «Прекрасно!» Султан обращаясь ко мне: «А ваше здоровье?»
Ответ: «Превосходно, благодарю вас!».
Затем консул коснулся дел, после чего его высочество стал расспрашивать меня о моих путешествиях.
— Как вам нравится Персия? Что вы думаете о Кербеле, Багдаде, Масре, Стамбуле? Много ли у турок солдат? Плодородна ли Персия? Как вам понравился Занзибар?
Получив удовлетворительные ответы, его высочество вручил мне рекомендательные письма к своим представителям в Багамойо и Каоле и общее рекомендательное письмо ко всем арабским купцам, которые могли встретиться на моем пути. Султан заключил свою беседу со мною выражением надежды, что какого бы рода ни было данное мне поручение, я наверно буду иметь полный успех.
Затем мы раскланялись и вышли тем же порядком, как и вошли.
Мистер Гудгу из Салема, американский купец, долго живший в Занзибаре, подарил мне на прощанье лошадь, вывезенную им с Мыса Доброй Надежды и стоившую в Занзибаре по меньшей мере 500 долларов.