Страница 10 из 84
Эти слова очень характерны: я владелица места и, следовательно, оно мое; ни о каких правах, ни о каких доказательствах обыватель не хочет думать, у него все еще старый афоризм: «кто палку взял, тот и капрал».
Выставив свои доводы, почему она, обывательница, права, а ее «злокозненные враги» виноваты, титулярная советница как бы вскользь замечает: «говорят, что мой дом стар — но, конечно, этот говор — неправда и вот почему: «когда ломали крышу, он выдерживал тяжесть может быть 20 человек». Особенно хорошо по наивности это выражение: «может быть двадцати человек» — но и это доказательство крепости своего дома обыватель привел так для полноты доказательства, потому что, как он говорить дальше: «дом для меня хорош и я надеюсь в нем иметь сухой и теплый приют до конца моей жизни». Говорят, он некрасив, но... — обыватель вспоминает Ювенала и разражается следующей тирадою: «но некрасивые дома никому не делают бельма на глаза, а слезы разоренных доводят до слепоты.»
Пусть дом стар, некрасив, пусть он безобразит город, не соответствует требованиям строительного устава, все это пустяки: «дом для меня хорош, говорит обыватель, и вы меня не троньте. Мне дела нет, что я живу не на необитаемом острове, что я гражданин города, что я должен подчиниться правилам, при исполнении которых только и возможно совместное жительство». Все это не укладывается в мозгу обывателя, он помнит лишь одно: «дом его», хотя кроме голословного утверждения он никаких доказательств не может привести, и как он завладел этим домом, обыватель не хочет и вспоминать, и что лишить этого дома его хотят по злобе врагов... Ведь для обывателя враг — каждый, кто его окружает, с кем он живет, с кем он видится ежедневно. Лучшей характеристики психологии обывателя, чем данное прошение, трудно найти. Докончим это цитирование: «купец Деев вызвался наградить меня Но ему ли сделать это? Конечно, он будет ценить мой дом по купечески. Когда его собственный великолепный дом составляет незначительную часть его состояния, то признает ли он, настоящую стоимость моего бедного дома. А между тем мой дом доставляет мне при том без всякого стеснения доходу 7 рублей серебром в месяц: если капитализировать этот доход, то выходит сумма, которую никогда не назначат присяжные оценщики и которую купец Деев не захочет дать».
Опять место вполне обывательского суждения; оно характеризуется: мое мне дорого, ну а другим оно дешево и, конечно, не может быть правильной оценки. Ведь купец Деев богат и сможет повлиять на оценщиков. Сам обыватель так бы поступил, если бы мог, весьма понятно, что и другие должны поступать так же.
Заканчивается прошение следующей тирадою: «Может быть, господа, принимающие прямое и косвенное участие в проектировании одумаются и не осмелятся представить Вашему Высокопревосходительству такой пристрастный проект, но моя совершенная беспомощность и бессилие доводят мои опасения почти до отчаяния и совершенно против воли заставляют беспокоить Ваше Превосходительство просьбою обратить внимание на все вышеизложенные мною обстоятельства, Вашим сильным покровительством оградить меня от удара, который намереваются нанести моей жизни и всему моему состоянию, так что я останусь совершенно нищею, наконец, дозволить мне поправить мой дом, оказав достаточное к тому вспоможение?».
Последние строки прошения есть именно, тот последний удар кисти который придает картине законченность и полноту. И жаловалась титулярная советница, и доказывала свою правоту и клеветала на кого могла, и свела речь на обычную просьбу обывателя — окажите пособие. Почему, зачем пособие? Разве кто либо виноват в случившемся бедствии? Виноват исключительно обыватель: — он не соблюдал меры предосторожности от пожаров, он пренебрегал правилами строительного устава, словом, он делал все, чтобы вызвать беду, — но раз наступило несчастие, обыватель противится всеми способами, до клеветы включительно, принять те меры, которыми он хотя на будущее время застрахуется от возможности повторения несчастия, и в тоже время не только просит, но даже требует от кого-то помощи. Обыкновенно роль «кого то» в глазах обывателя исполняет город. Обыватель не понимает, что город и городской капитал, есть тот-же обыватель и обывательский капитал, сложенный из налогов на обывателя. Для него город является какой то фикцией. Странно подобное непонимание, но оно было и говорить о том низком умственном уровне, на котором стоял обыватель, о том убожестве, за которое становится и больно и обидно.
Но попробуйте отказать обывателю в его незаконной просьбе; обыватель сейчас-же начнет отыскивать свои мнимые права и здесь нет границ стремлению обывателя. Он идет с своими просьбами все выше и выше, чувства приличия, чувства меры нет у оскорбленного обывателя. Он как оренбургская вдова унтер офицерша Романова и солдатка Трофилова, которые думали, что их обидели после пожара и посылали прошения «к особам Императорского дома», не указывая к кому именно, но ко всем огульно...
С урегулированием площади у церкви Покрова произошла еще одна история. Эпилог ее разыгрался много позже, именно в 1879 году. Позволим себе напомнить читателю и эту историю, так как в ней характеризуется тот же обыватель, но более высокой пробы.
Дело состоит в следующем.[30] 22 марта 1879 года было доложено оренбургской думе, что после пожара 1864 г. для урегулирования площади около церкви Покрова у некоего мещанина Волжского было приобретено городом его дворовое место за 1440 р. или по 8 р. 50 к. за квадр. сажень. Через три года после этой покупки, именно в 1872 г. оренбургский купец Дмитрий Дегтярев дом которого находился в соседстве с местом Волжского, ходатайствовал уступить ему часть этого дворового места, в количестве 42 1/2 кв. с. по цене 75 к. за кв. сажень.
Управа составила доклад, внесла его в думу, а дума, конечно, забыв, что это же самое место куплено городом по 8 р 50 к., уступила Дегтяреву по 75 к., т. е. с убытком на каждую сажень по 7 р. 85 к. Сделка могла быть названа вполне выгодною. Но выяснился курьез еще больший. На месте Волжского с 1863 по 1869 год была недоимка государственного налога 15 р. 46 к. и однопроцентного сбора 11 р. 60 к., а всего 27 р. 06 к. Конечно, на недоимку росла и пеня. Управа, совершая акты сначала с Волжским, а потом с Дегтяревым забыла про эту недоимку, — но в 1879 году о ней вспомнил пристав 3-ей части и обратился в управу — как быть? с кого получать недоимку государственного сбора?
Однопроцентный сбор дума, конечно, могла сложить, ну а государственный налог надо было платить.
Но и всего этого мало. Г. Дегтярев начал строиться и по обыкновению российского обывателя с нарушением строительного устава; на это обратила внимание, паче чаяния, полиция и воспретила постройку. Дегтярев обращается в управу (нового состава, а не того, которая ему продала место) и дело об убытках города, убытках, конечно, незначительных, всего в размере до 300 рублей, всплыло из архивной пыли.
Конечно, в этом случае интересны не убытки, а те обстоятельства, которые показывают, как велись в старину и какие обделывались дела.
Что-же оставалось делать новой думе? С кого искать убытки? Дегтярев владел землею, имел данные, оспаривать их нельзя, — пропущен законный срок; управа выбрана новая, — следовательно, по русскому обыкновению, вина хотя и есть, но виноватых не найдешь. И дума порешила покончить дело миром: об убытках забыть, а государственный налог и пеню за 10 лет уплатить из экстраординарных сумм. Так и сделали.
XII.
В пожар 1864 года имущественные убытки выразились в сумме 692894 р. 85 к. и выдано было пособий из государственного казначейства, городских сумм и частных пожертвований на сумму 28328 р., кроме того выдавался лес; размер пособия определялся в сумме от 50 до 200 р. и выдавался особым комитетом.
13 августа 1864 года комиссия по распланировке города окончила свои занятия. Улицы и площади в слободке, насколько было можно, были выпрямлены, дворовые места были разбиты и отданы владельцам и кроме того комиссия постановила отвести 16 кварталов на сенной площади и прирезать к новой слободке со стороны магометанского кладбища — всего 320 мест.