Долго и счастливо

Так пути Яна разошлись с «идолом» его юности — Юзефом Пилсудским, который после майского переворота 1926 года стал, по существу, диктатором Польши, выразителем и защитником интересов помещиков и буржуазии, знаменем для всех антинародных, реакционных, шовинистических сил. Независимая Польша Пилсудского превратилась в пешку в игре империалистических держав на международной арене. Ее натравливали против «большевистской России», в которой пилсудчики видели «врага № 1», а брошенная на произвол судьбы Англией и Францией Польша стала первой жертвой второй мировой войны, развязанной Гитлером 1 сентября 1939 года.

Ян, герой романа Ежи Брошкевича, не был в Польше почти 15 лет. Он вернулся домой лишь в канун сентябрьской катастрофы. У него за спиной остались не только тяжелые и опасные приключения, морская служба, скитания. Позади у него осталась и гражданская война в Испании в рядах одной из шести Интернациональных бригад. К слову сказать, польские коммунисты, польские патриоты принимали активное участие в защите Испанской республики, а одна из этих Интербригад носила имя Ярослава Домбровского, героя Парижской Коммуны.

Первая «польская» война Яна против Гитлера была недолгой, как и вся сентябрьская кампания 1939 года. «Польский сентябрь» вошел в историю Польши как свидетельство предательства и позора санационной верхушки, пилсудчины, приведшей страну к катастрофе, как свидетельство беззаветного героизма польских солдат и офицеров, оказавших упорное сопротивление гитлеровскому нашествию.

Польша оказалась под сапогом гитлеровских захватчиков. В борьбе с фашизмом на всех фронтах второй мировой войны, в рядах движения Сопротивления, в концлагерях, где регулярно проводились гитлеровскими головорезами массовые казни, погибло около 6 миллионов поляков, каждый пятый. В Польше свято оберегаются 20 000 памятных мест, где отдали свои жизни эти миллионы.

Герой романа Ежи Брошкевича, уже сорокалетний Ян, как и многие его соотечественники, вновь стал скитальцем, повторяя судьбу прошлых поколений борцов за свободу своей страны. Да, он почти не видел Польши в годы гитлеровской оккупации. Он не сражался в одном из сотен вооруженных отрядов Сопротивления, которые только, например, в 1943 году сковывали в Польше около 400 батальонов вермахта, СС, полиции и т. п. Он не был в рядах сформированной в СССР 1-й дивизии имени Тадеуша Костюшки — ядра будущего Войска Польского, — которая 12—13 октября 1943 года в битве под Ленино начала свой героический путь на Берлин, бок о бок с Красной Армией.

Ян сражался на Средиземном море и на Атлантике, среди тысяч и тысяч поляков, воевавших за Польшу на западных фронтах. Их дорога в Польшу была не только длиннее, но и, пожалуй, трагичнее. А возвращение домой, в новую, Народную Польшу, вновь потребовало от поляка сделать ясный и недвусмысленный выбор. Ян этот выбор сделал, он стал коммунистом.

Ежи Брошкевич в последнем своем романе по-прежнему верен себе — он ставит героя перед выбором, но заставляет его выбирать не однажды, а постоянно. Ситуации, в которых оказывается Ян, всякий раз неоднозначны, конкретное «зло» и конкретное «добро» не помечены черным и красным ярлычками. И если Ежи Брошкевич сознательно, нарочито взваливает на плечи своего Яна такое тяжеленное бремя, которое, кажется, не под силу одному, реальному, «из жизни» человеку, то именно этим он и добивается того, что мы верим писателю, верим его герою, верим, что Ян-вымысел и есть самая настоящая правда о поляке, нашедшем единственно правильный путь к добру, когда он становится активным строителем новой, социалистической Польши. Верим, что жил он не только долго, но и счастливо…

В чем секрет этого удивительного эффекта, который в известном смысле можно было бы назвать парадоксальным? Наверное, не только в том, что Ян — сплав многих типических черт поляка, живущего в XX веке. Но может быть, и в том, что Ежи Брошкевичу удалось, смешав и перепутав правду с фантазией, создать тот климат «интеллектуального реализма», к которому, по собственным его словам, он неизменно стремился и в драматургии, и в прозе.

Трудно сказать, насколько точен сам термин «интеллектуальный реализм», более того, насколько он правомерен вообще. Но суть, думается, он раскрывает достаточно ясно.

Кто такой Ян? Прежде всего он не Герой с большой буквы. Он прост, обыден, в чем-то даже зауряден. Ему вряд ли подошла бы роль вожака, организатора, первопроходца. Она ему попросту оказалась бы не по плечу. Однако Ян не песчинка, безвольно влекомая ветрами истории. Он сознательный ее творец.

Само это мироощущение, активное отношение к жизни — в традициях всей передовой польской литературы. В этих же традициях из поколения в поколение — на творчестве Мицкевича, Словацкого, Сенкевича — воспитывались миллионы поляков. И Ян, родившийся в «австрийской Польше» в первые дни нашего века, не был исключением, он стал одним из них, с их обостренным «чувством правды», с их несколько романтическими представлениями о добре и зле, с их самозабвенной жаждой послужить своей отчизне, увидеть ее независимой, сильной, свободной.

И потому его путь от абстрактного «добра» к конкретной правде, единственной и преобразующей жизнь правде — правде революции, тернист, противоречив, иногда трагичен. Ян шел к ней, как пишет Ежи Брошкевич, «через чужую и собственную свою кровь, через голод войн, их тяготы и убийства, а также через собственную свою слепоту и невежество».

Но с детства заложенное в нем стремление увидеть свою родину счастливой, независимой, свободной помогало ему делать правильный выбор и выбирать себе настоящих учителей.

Огородник Мартин, его отчим, и Ян Лях — родной отец, несломленный революционер, повешенный в варшавской Цитадели; горячий патриот сержант Собик, один из тысяч поверивших Пилсудскому и им обманутых; коммунисты Ковалик и Костецкие; отец Антуан, идеалист, священник, далекий от религиозного фанатизма, три десятилетия творивший — по своему разумению — конкретное добро людям; Теофиль Шимонек, несгибаемый, верный боец партии и искренний друг, поддержавший Яна, опекавший его, рекомендовавший его в ряды польских коммунистов; старый мудрец Эйнштейн и Василий Сергеевич Жубин, токарь из Ростова-на-Дону, советский коммунист, товарищ по Интербригаде в Испании — всех их, этих людей, сам сознательно выбирает себе в учителя Ян. И такой выбор предопределяет все остальное — он как бы лепит характер и судьбу Яна.

Это они, его учителя, в самые трудные для Яна дни поддерживали в нем веру, надежду, жажду жить и «потрудиться во имя человека». Это они помогали Яну «отделить зло от зла, отдельную несправедливость от общих законов, отдельную ошибку от общей судьбы». Это они не словом, а делом, примером собственной жизни доказывают Яну, что «человек может быть человеком только среди людей и только в общей с ними борьбе. Только в такой вере, только таким образом рождающийся человеком человек, живя долго и счастливо, может умереть в гордом сознании своей человечности!».

Ян у Ежи Брошкевича не Герой с большой буквы, но он неизменно остается рядовым — отважным, смелым, благородным — великой армии борцов. Может быть, потому он так близок, понятен, человечен и убедителен. Может быть, потому так правдиво это на первый взгляд чересчур экзотическое, чересчур фантастическое повествование, что ведется оно от лица Яна, поляка, сына своей страны и своего века.

Исповедь Яна — наверное, иначе не назовешь роман Брошкевича — исповедь Яна, балагура, жизнелюба, немного романтика, немного сорвиголовы, человека, всей душой преданного делу, которое он нашел с таким великим трудом и которому сознательно всего себя без остатка посвятил. Она, эта исповедь, подкупает своей искренностью, обаянием главного ее героя, обаянием авторской манеры самого Ежи Брошкевича…

Ежи Брошкевич намеревался стать профессиональным музыкантом, пианистом. Однако намерению его, которому ко всему прочему помешала и война, не суждено было сбыться. Брошкевич не кончил курса. В 1945 году, по меткому замечанию одного польского критика, он «бросил музыку ради литературы, чтобы через писательство к ней вернуться». Подтверждением этому служат не только его книги о Шопене, не только редактирование музыкальных изданий, которым писатель занимался в послевоенные годы, не только написанные им статьи о музыке.