Страница 5 из 17
Он весь вымазался в золе и саже; доест одну картофелину и тут же принимается за другую.
Мы съели всю картошку и закурили.
— Значит, охотишься? — говорю.
— Охочусь. Хочешь посмотреть, как я стреляю?
Миклай поднял ружье и прицелился в пролетавшую над поляной ворону. Бу-ух — пронесся по лесу выстрел. Бу-ух! — громыхнуло эхо. Ворона с громким испуганным карканьем взвилась вверх и улетела.
— Дай-ка я постреляю.
— А ты умеешь?
— Попробую.
Миклай перезарядил ружье и дал мне.
— Нажимай на курок.
Я взял в руки ружье. Впервые в жизни я держу в руках настоящее ружье. И радостно и боязно: сейчас нажму на курок, и оно выстрелит.
Но мне не хочется стрелять просто так, и я оглянулся вокруг, ища, во что бы мне выстрелить.
— Вон сорока сидит, — тихо шепчет Миклай. — Только далеко, не попадешь.
Мы стали потихоньку подкрадываться к сороке.
— Стреляй! — шепчет Миклай.
Прицеливаюсь, нажимаю курок. Выстрел! За белым дымом я ничего не вижу перед собой.
Когда дым рассеялся, сороки на дереве не было, ее черно-белые крылья уже мелькали вдалеке между голыми стволами деревьев.
Промазал!
Мы с Миклаем пошли бродить по лесу. Он дал мне еще раз стрельнуть, а потом говорит:
— Приходи сегодня вечером на конный двор, в пристройку для конюхов.
— Зачем?
— Там увидишь. Придешь?
— Не знаю.
— Приходи.
Вечером я пошел на конный двор. Захожу в пристройку, в которой зимой греются конюхи, там сидят за столом Миклай, Сапан, Япык и играют в карты.
— Садись с нами, — позвал меня Миклай, — играть в подкидного дурака.
— Да я не умею играть.
— А ты приглядывайся и научишься.
Я стал играть в паре с Миклаем, а Сапан и Япык — против нас. Первый кон мы остались в дураках.
Сапан и Япык смеются, а меня заело.
— Давай, — говорю, — второй кон.
— Ничего, отыграемся, — подбадривает меня Миклай.
На второй кон мы опять остались дураками, но зато третий и четвертый — выиграли. Тут уж смеяться пришел наш черед.
Мы сыграли конов десять. Я так увлекся игрой, что про все позабыл: и про то, что пора идти домой, и про то, что хочется есть.
Потом в пристройку пришел Кориш. Он посмотрел-посмотрел на нашу игру и говорит:
— Ну что это за игра? Давайте лучше сыграем в очко.
— Давай, — обрадовался Миклай. — Я банкую. В банке полтинник.
Он собрал карты и долго их перетасовывал. Тем временем ребята достали из карманов деньги и положили их на стол перед собой. У меня денег не было, поэтому я хотел было идти домой, но Миклай уговорил меня остаться посмотреть.
Весь остаток вечера я простоял за спиной Миклая.
Очко показалось мне еще интереснее, чем подкидной дурак. Вот выигрывает Япык. Выигрывает раз, другой, третий. Ну и везет же ему! У Сапана не осталось ни копейки, но он не ушел домой, а стал, как и я, смотреть на игру.
Уже наступила ночь, когда Миклай объявил:
— Играем последний кон.
В ту ночь мне все время снились карты — тузы, короли, десятки, шестерки. Они складывались одна к другой, и все время получалось очко. Утром я проснулся с мыслями о картах, о вчерашней игре. Мне очень хотелось самому поиграть в очко. Но где взять денег? Мать на игру, конечно, не даст...
Когда мать ушла на работу, а Нинка еще спала, я открыл крышку сундука и принялся рыться в старых отцовских рубашках. Я сам видел, как мать, завернув деньги в платок, убирала их в сундук.
Роюсь, а сердце бьется часто-часто.
Вог он, сверток. Разворачиваю, в свертке рублевки, трешки, несколько пятерок. Взять? И мне кажется, что кто-то говорит: «Возьми!», а другой голос останавливает: «Не тронь! Нехорошо брать без спросу!»
Конечно, нехорошо, я сам это знаю. А сыграть хочется. Может быть, выиграю, как Япык. А-а, была не была! Я взял два рубля, но потом, подумав немного, один положил обратно. Может быть, мать не заметит, что денег стало на рубль меньше.
Я сложил рубахи, как они лежали прежде, и захлопнул сундук.
Громко хлопнула крышка, я вздрогнул и оглянулся на печку. Слава богу, Нинка не проснулась. Наверное, крышка хлопнула не так уж сильно, как мне показалось.
Теперь рубль у меня в кармане. А на сердце тревожно, как будто я украл этот рубль.
Нет! Я его просто взял, ведь рубль-то наш, да и мать ничего не узнает.
Вечером на конном дворе опять шла игра. Сначала поиграли в дурачка, потом начали играть на деньги.
Чтобы не проиграть сразу все, я пошел на двадцать копеек. У меня сердце замирало, когда Миклай сдавал мне карты. Ну, думаю, прощай мой двугривенный!
Но я выиграл!
После этого я стал играть по гривеннику. Играю, а денежки все идут ко мне. Помаленьку, но накапливаются.
— Везет же Виктору, — с завистью говорит Япык. — Счастливый!
Может, я и вправду счастливый? Бабушка всегда говорила, что я родился в сорочке.
— Он хитрый, — кивнул на меня Миклай, — на много не идет, а по копейке не проиграешься.
Чувствую, что он поддразнивает меня, но не поддаюсь.
— Хватит играть, — говорю, — уже поздно, пора спать.
— Ишь какой хитрый! — дружно закричали ребята. — Сам выиграл, а теперь хочет уйти!
Оказывается, у игроков есть такой закон: если выигрываешь, то не имеешь права выходить из игры, пока другие не отпустят.
Ну что ж, раз так, давайте играть. Мы продолжали игру. Я опять все время выигрывал.
Не знаю, сколько бы мы так играли, да пришел дед Петруш — сторож скотного двора — и прогнал нас.
Веселый, радостный шел я домой. В кармане звенит мелочь, и мой рубль цел.
Дома мать спрашивает:
— Где ты был?
— На конном дворе.
— А чего так поздно?
— Дед Петруш сказки рассказывал, — ответил я и отвернулся, чтобы мать не догадалась, что я вру.
Но мать больше ничего не стала спрашивать, а я сразу лег спать.
Я хотел положить рубль обратно, но на следующий день не сумел, а к вечеру после игры у меня осталось всего семьдесят копеек.
Мать не заметила, что в сундуке стало на рубль меньше.
Глава четвертая
Время идет, как в реке вода течет. Только вода всегда одинакова, а день ото дня чем-нибудь да отличается.
Однажды утром я проснулся, и мне показалось, что в доме стало светлее, чем всегда. Я вылез из-под старой шубы, которой покрывался на ночь, и выглянул в окно.
Все вокруг белым-бело. Землю, крыши, деревья — все покрыл белый пушистый, как гусиный пух, снег.
Пришла зима!
Я смотрю в окно и не могу сдержать улыбки, и сердце наполняет беспричинная радость.
«Ну, теперь лошади легче работать, — подумал я, припомнив поговорку, которую любил повторять дедушка: «Зимою лошадь сани на хвосте увезет».
С наступлением зимы работы не стало меньше: то ездим в лес за дровами, то возим корма для скотины, то навоз на поля. В общем, дела хватает. Иной раз утром проснешься— темно, холодно, так неохота вставать, а приходится.
Отец, уходя на фронт, наказывал мне:
«Ты, Виктор, останешься один мужик в доме, смотри, помогай матери, от работы не бегай».
Я стараюсь, выполняю отцовский наказ, за любое дело берусь, ни от какого наряда не отказываюсь — в лес так в лес, на поле так на поле.
Курить я стал всерьез. Однажды конюх дед Петруш посмеялся:
«Ты, говорит, Витька, стал заправским мужиком, все дымишь да дымишь, как паровоз...»
Меня его слова, честно признаться, обрадовали.
Мать, бывало, ругает меня за курение, но я курить не бросаю, потому что я теперь мужик, сам себе хозяин: что хочу, то и делаю.
В карты мы играем каждый день. Я так пристрастился к игре, что, кажется, дня бы без карт не прожил. Иногда мы играем даже на работе, отойдем куда-нибудь в сторонку и перекинемся разок-другой.
Зима между тем завернула не на шутку. Только выйдешь на улицу, мороз сразу хватает за нос, щиплет за щеки, пробирает до самых костей. Старая одежонка греет плохо.