Страница 13 из 17
— А помнишь, сколько мы с крыльями мучались?
— Ну, с крыльями еще ничего, а вот как центр тяжести выверяли...
Мы наперебой стали вспоминать те далекие времена, богатые радостями и огорчениями. Я почувствовал себя с Аликом, как тогда — просто и хорошо, как будто наша дружба и не прерывалась, как будто между нами не было этого последнего года: ни ежедневной карточной игры на конном дворе, ни ворованного хлеба, торопливо съедаемого в лебеде, ни пасеки деда Арпика, ни сегодняшнего позора...
Но тут мой взгляд упал на припорошенную сенной трухой старую фуражку, вымазанную в глине. «Видно, когда мы убегали, кто-то из нас наступил на нее», — подумал я.
Фуражка вернула меня к действительности.
Алик продолжал говорить что-то про фюзеляж, плоскости, но я уже не слушал его.
— Алик, скажи, что мне теперь делать?
Алик замолчал на полуслове. Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза.
— А ты сам-то как думаешь?
— Я не знаю... По мне, сейчас уж лучше бы помереть, чем показаться людям на глаза...
И тут я рассказал ему все-все, ничего не скрывая: и про украденный у матери рубль, положивший начало игре в карты, и про муку, и про то, как мы с Коришем и Миклаем лазили за медом.
Когда я кончил свой рассказ, у меня как будто бы камень свалился с сердца. Теперь мне уже не надо было ничего скрывать от Алика, не надо было бояться, как бы он не узнал про мои дела. Теперь он знал все.
— Алик, ты теперь не будешь со мной дружить? — тихо спросил я.
— Буду, — так же тихо ответил Алик.
— Ведь ты комсомолец, а я... — Я запнулся, мне было трудно выговорить слово, которое слышалось со всех сторон, но я все-таки выговорил его: —А я... — вор...
— Ты не вор, ты просто глупый, безвольный мальчишка, — сказал Алик.
Он говорил, что я испугался трудностей, что у меня нет силы воли, нет своей головы. Ох и костил же он меня! В другое время я бы за такие слова полез в драку, но сейчас я их слушал и радовался.
«Значит, Алик еще верит мне! — думал я. — Пусть я ошибся, но я докажу ему и всем, на что способен!»
— Знаешь, Алик, — сказал я, — я уеду куда-нибудь из деревни, заработаю денег, заплачу за украденную муку, а потом совершу что-нибудь замечательное и напишу домой...
— Ну и дурак, — сказал Алик, — а еще ты трус, нашкодил — и в кусты. Ты здесь оправдайся!
— Трудно ведь...
— А я и не говорю, что легко. Конечно, потерять доверие легко, а вернуть трудно. Только если ты захочешь — вернешь. Все в твоих руках. Будешь работать, пойдешь учиться, глядишь, еще твой портрет увидим на Доске почета...
Я представил свой портрет на Доске почета возле правления, веселое лицо матери, одобрительные улыбки колхозников, бригадира тети Натали, нашего председателя дяди Васлия, вернувшегося с фронта без правой руки... Я бы сейчас отдал полжизни, чтобы все было именно так, как рисовалось мне в воображении.
Но как далеко все это было сейчас от меня!
— Ну ладно, — сказал Алик на прощание, — завтра утром я к тебе зайду, вместе на работу пойдем...
Алик ушел, а я еще долго лежал с открытыми глазами и все думал, думал.
Та жизнь, о которой говорил Алик, представлялась мне большой, широкой дорогой, по которой идет много людей — и Алик, и моя мать, и дядя Васлий, и дед Петруш, и все наши колхозники. Они идут, ни от кого не скрываясь, вместе радуясь, вместе печалясь, вместе преодолевая трудности.
И я когда-то тоже был с ними. И сейчас мог бы быть...
Я еще не знал, как это получится, но я твердо знал одно: я должен выйти и выйду на широкую дорогу, где настоящая жизнь, настоящие друзья, и меня уж больше никогда не прельстит кривая тропинка, какой бы заманчивой она ни показалась с первого взгляда.
МИЛАЯ МОЯ
Наконец-то наступил вечер.
Как я ждал его! Еще в ту самую минуту, когда ранним утром до меня донесся озабоченный голос матери: «Сынок, вставай, пора на работу». Я, как всегда, с сожалением подумал: «Ну почему не бывает двух ночей подряд? Спал бы и спал, пока не выспался...»
А как хотелось спать после обеда! Прислонившись к горячей от солнца стене конюшни, я стоял и ждал, пока наестся лошадь, и у меня просто не было сил шевельнуться. Кругом тишина, одни воробьи чирикают, прыгая в пыли посреди двора. Нещадно печет солнце, а моя голова сама клонится на грудь, и глаза слипаются, как будто запорошенные песком...
И вот вечер!
Большое красное солнце, бросая на землю прощальные, уже нежаркие лучи, опускается за темные зубчатые вершины далекого леса. Словно оно тоже устало от дневных забот и теперь спешит на отдых, туда, где за лесом начинается большое мшистое болото, мягкое, как пуховая перина. Дышать стало легко и свободно. Слабый ветерок доносит с лугов запах свежего сена.
И странное дело: всю мою усталость и сонливость как рукой сняло.
После ужина меня снова, как и вчера и позавчера, потянуло на улицу, откуда слышались веселые голоса и звонкие удары по волейбольному мячу.
В тот вечер игра была особенно веселой и шумной. Ребята азартно били по мячу, а девчата, столпившись на краю площадки, только смотрели на игру. Они встречали шумным одобрением каждый ловкий удар и смеялись, когда кто-нибудь мазал. Мы старались изо всех сил — ведь каждому хотелось показать, какой он ловкий и сильный.
Но я зазевался, и тяжелый мяч больно ударил меня по носу. Все засмеялись, а я, торопливо смахнув выступившие слезы, вприпрыжку побежал за мячом, стараясь всем своим видом показать, что ничего особенного не случилось и что мне вовсе не больно.
Мы играли до тех пор, пока в наступивших сумерках совсем не стало видно мяча.
Тем временем девчата на луговине затеяли игру в горелки. Мы пошли к ним.
Мне с самого начала выпало водить.
Я замер, как кошка перед мышиной норой, готовый в любое мгновение сорваться с места и броситься в погоню. Смотрю, не спуская глаз, кто же побежит. Вдруг слышу — бегут. Мимо меня справа и слева мелькнули две тени, я едва успел разглядеть, что это Эрик и Маюк. За кем бежать? Кого ловить? Ясное дело, девчонку поймаешь скорей, и я погнался за Маюк.
Но оказалось, что догнать ее не так-то просто. Я несся что было силы. Вот совсем близко ее белое платье, только протяни руку. Но Маюк изогнулась, у меня перед глазами мелькнули две косы, и рука повисла в воздухе.
— Не догонишь! Не догонишь! — звонко крикнула Маюк, засмеялась, оглянулась, и тут я схватил ее за плечо.
— А вот и догнал! — торжествующе закричал я, не снимая руки с ее плеча.
Эрик, увидев, что его пара поймана, побежал обратно. Теперь водить ему. А мы с Маюк стояли друг против друга, тяжело дыша и улыбаясь, и я все держал ее за плечо, словно боялся, что она снова убежит от меня.
Вдруг из-за тучи выплыла луна и осветила Маюк с ног до головы — ее белое платье, длинные косы, черные блестящие глаза.
Неужели это Маюк, с которой я семь лет учился в одном классе, которую, сколько себя помню, видел каждый день — наши дома стоят друг против друга, с которой еще в детстве играл в снежки и шлепал босиком по лужам?..
Я раньше на нее внимания-то почти не обращал: девчонка как девчонка. Даже сегодня, вот только что, когда я играл в волейбол, а Маюк с подружками стояла у края площадки, она еще ничем не отличалась от своих подруг, и вдруг в одну минуту превратилась в такую красавицу, какие бывают разве только на картинах или в кино.
— Что ты на меня уставился? — тихо спросила Маюк, и ее голос тоже показался мне каким-то особенным, не таким, каким он был всегда.
«Какая ты красивая!» — хотелось мне сказать, но вместо этого я сказал:
— Ты быстрая!
— Это я еще не шибко бежала, а то бы не догнал...
— Догнал бы! Умер бы, а догнал!