Страница 42 из 44
Мы все в один голос закричали:
– Да! Папочка, мы очень хотим с тобой туда поехать на нашей машине!
Мама, увидев наше огромное желание и решимость ехать, согласилась, правда, меня она пыталась уговорить остаться с ней дома. Я видела, как она боится меня отпускать, понимала, как ей будет скучно без нас, но моё желание ехать на машине оказалось в тот момент сильнее привязанности к мамочке. Мама перед отъездом строго наказала папе быть осторожным на дороге и всё время смотреть за нами там, на Украине. Мне она несколько раз строго сказала, чтобы я ни в коем случае не ходила в ту сторону, где стоит дом бабки Параски (той женщины, которую в деревне считали человеком с «дурным глазом», той, которая когда-то плюнула на папу, после чего папа упал на пол и бился в судорогах). Мама просила, чтобы я как старшая сестра смотрела за младшими (Любой и Петей), чтобы они тоже не ходили в ту сторону, где живёт эта Параска, и чтобы ни с кем из чужих людей не разговаривали. Перед отъездом мама рассказала мне страшную историю про эту бабку, поэтому я стала её очень бояться ещё дома, а уж разговаривать и встречаться с ней не хотела вовсе.
Как только мы приехали на родину к папе, в село Шевченково (Конотопского района Сумской области), я сразу захотела вернуться обратно домой к маме. Дом был старый, с деревянными ставнями на окнах, на печи лежала старая больная бабушка (папина мама), которая постоянно кряхтела и, как мне казалось, была всем недовольна, правда, жалко мне её было всё равно. Папина сестра тётя Вера была к нам всегда добра, но постоянно ругала своего мужа Митю и своих сыновей Вовку и Андрея. У неё было большое хозяйство – утки, гуси, поросята, куры, на полях росли кукуруза и подсолнухи, да и по дому было много забот и хлопот. Муж дядя Митя приезжал домой на лошади с телегой, иногда он нас катал в этой телеге. Я видела, что он часто возвращался навеселе, думала, что наверно из-за этого тётя Вера на него постоянно злится, хотя он был очень тихим и добрым человеком. Его было даже жалко, когда тётя Вера начинала его ругать, я заме чала, что между ними нет взаимопонимания, что живут они как соседи, я не слышала, чтобы они разговаривали по душам, каждый из них жил своей жизнью. Тётя Вера оттого, что много работает, устаёт и злится, а дядя Митя молча делает свои дела и не обращает на её крик никакого внимания. Счастья в этом доме не было. Когда я слышала, как тётя Вера ругает мужа и сыновей, мне было не по себе, хотелось спрятаться или сказать папе:
«Папочка, поехали быстрей домой к маме!» Я понимала, что у тёти Веры много дел по хозяйству, да ещё работа на ферме с коровами, но её крик меня пугал, ведь дома я никогда не слышала, чтобы мои родители так кричали друг на друга и матерились.
Однажды мой двоюродный брат Вова (сын тёти Веры) позвал меня и мою сестру в сарай, сказав нам, чтобы мы шли быстрее, пока никто не видит. Он был старше нас с сестрой на несколько лет, мы пошли за ним, но мне уже заранее было страшно: я понимала, что если его постоянно ругает мать, если он хочет, чтобы нас никто не увидел, значит, ничего хорошего ждать не приходится. Когда мы зашли в этот сарай, он сразу попросил нас снять трусы, а потом сам пытался их снять, тогда мы с сестрой закричали и выбежали из сарая. Мне казалось, что я сгорю от стыда, когда навстречу из дома вышла тётя Вера.
Она спросила:
– Что случилось? Что этот паразит вам сделал?
Я не смогла ей признаться и забежала в дом. Больше я никуда с ним не ходила, так как боялась. Однажды он пришёл со своим другом, который жил по соседству, этот мальчик был выше двоюродного брата, и показался мне очень красивым и стройным, он не был похож на украинского мальчика. Он посмотрел на меня и улыбнулся, а потом застеснялся, покраснел и отвернулся.
Вова это заметил, засмеялся и закричал:
– Всё понятно! Влюбились друг в друга, ха-ха-ха! Как-то раз папа поехал по делам и взял меня с собой,
с нами поехали Вова и его друг. Всю дорогу я чувствовала, как друг Вовы смотрит на меня, я тоже тайком пыталась смотреть на него. Мне хотелось, чтобы этот день длился как можно дольше и чтобы нас с ним не разлучали. Я прятала от него свою руку, боялась, что он увидит мой изъян и перестанет после этого на меня смотреть, чувствовала, что я ему очень нравлюсь. Это чувство влюблённости, как яркая вспышка, осталось в моей памяти на всю жизнь. Когда папа объявил, что мы завтра поедем домой, мне совсем не хотелось уезжать, мне хотелось остаться там, на Украине, с этим соседским мальчиком, я не хотела с ним расставаться никогда. Я видела, что он тоже грустит из-за того, что мы уезжаем, он сказал, что напишет письмо, и позже я это письмо от него получила через папу, когда папа ездил на родину второй раз. Но тогда у меня уже не было чувств к этому мальчику, который когда-то мне так нравился, и я не ответила… Но вернёмся в тот день, когда началась наша дорога с Украины домой к маме. Утром, упаковав все вещи и взяв с собой все гостинцы от родственников, папа сказал нам, чтобы мы садились в машину и вели себя тихо. Попрощавшись с родными, мы поехали. Папа решил заехать по дороге в гости. Точно не помню, были эти люди нашими родственниками или просто папиными знакомыми, мы были там недолго. Когда тронулись в путь, через какое-то время у меня вдруг стал сильно болеть живот, потом началась тошнота, а потом стало совсем плохо. Всю дорогу я лежала без сил с высокой температурой, у меня началась диарея и рвота, я мечтала только об одном: быстрее до- ехать домой к маме, казалась, что эта дорога не закончится. Когда мама увидела меня в таком состоянии, она была очень напугана, и я слышала, как она ругала папу. Ко мне она пыталась не подпускать никого; я видела, что в случившемся мама винит отца, но мне казалось, что виновата я сама, что отравилась я, наверно, немытым помидором. Мучения были невыносимыми, сильные резкие колики в животе не давали покоя. Мама поила меня рисовым отваром; длилось всё это больше недели. Когда я лежала без сил, мамой овладел страх: она, как всегда в минуты опасности, боялась меня потерять и держала возле себя, думая, что так сможет уберечь. Она много молилась, и эта её мольба о моём спасении, обращённая к Всевышнему, всегда возвращала меня к жизни. Так было и в этот раз, когда подходила к концу вторая неделя болезни, в моём организме начала усваиваться жидкость, и я стала выздоравливать. Мама была счастлива, что я поправляюсь, но для себя решила, что пока я маленькая, она меня больше никуда ни с кем не отпустит.
Но всё равно потом как-то отпустила к бабушке Кате Зайцевой с ночёвкой. Я помню её уютную комнату и большой стол, на котором она делала чудесные бумажные цветы. Она была очень полной, и уже тогда я понимала, что это было причиной того, что бабушка Катя почти совсем не ходила по квартире, а сидела и целыми днями делала разные цветы – гвоздики, розы, незабудки и другие, и все они были как живые. Она показывала мне как их надо делать, иногда я ей помогала и что-то даже сама пыталась сотворить, и её умению, тому, как она ловко и быстро делает эти цветы, я поражалась. Она жила в одной квартире со своими детьми, но мне всегда казалось, что она очень одинока. Мне хотелось зайти в комнату её детей и внуков, но я так и не осмелилась туда зайти, так как чувствовала, что бабушке Кате это не понравится. Ей нравилось, когда я была с ней рядом, она с удовольствием разговаривала со мной и пыталась меня чему-то научить. Я не раз приезжала к этой доброй бабушке Кате, которая умела своими руками творить чудеса, и всегда чувствовала, что она меня очень любит. Когда к нам приезжала мамина двоюродная сестра тётя Аня (я уже упоминала её), она каждый раз настойчиво советовала маме отдать меня в музыкальную школу.
Тётя Аня говорила:
– Элечка, у Верочки талант к музыке от Бога, его нельзя зарывать в землю. Пока не поздно, отдай Верочку учиться!
Мама говорила:
– Подумаю, но пока, после всего случившегося, доченька ещё слабенькая. Вот когда немного подрастёт, когда ей будет полегче в школе с уроками, тогда непременно пойдёт в музыкальную школу и будет учиться игре на аккордеоне.