Страница 60 из 142
Дело в том, что флаг, поднятый королевой Помаре, на самом деле не был ее личным флагом, флагом ее народа или флагом ее старших вождей: этот флаг, подаренный ей английскими миссионерами и украшенный короной, являлся геральдическим штандартом, который она никогда не объявляла своим.
И потому адмирал написал королеве следующее письмо:
«Вы хотите иметь флаг, флаг Ваших отцов? Хорошо. Вы хотите, чтобы он был того или другого цвета? Хорошо, я согласен. Возьмите тот флаг, что был у Вас в момент заключения договора. Вы хотите другой? Пожалуйста, это не имеет значения. Дайте мне знать о его размере и цвете. Я стану отдавать ему честь как знаку Вашего суверенитета. Но что касается флага, полученного Вами от англичан, флага, являющегося символом независимости от нашего протектората, флага, куда английские советчики поместили корону, о значении которой Помаре не догадывается и которая в Европе является знаком преобладания и суверенитета, то, хотя Вы его и отстаиваете, это не Ваш флаг и не флаг Ваших отцов; это флаг Вашей прихоти, это флаг Англии, явно или скрытно, и такой флаг я не потерплю».
Это означало говорить гордо, это означало говорить так, как устраивает Францию, но не так, как устраивало короля и его министров; и потому правительство открестилось от действий адмирала Дюпти-Туара. Перед Англией извинились, английским миссионерам выплатили вознаграждение за убытки, на островах Общества был восстановлен обычный протекторат, и Франции плеснули новое унижение в ту горькую чашу обид, какую великие нации уготавливают нациям второстепенным.
У г-на Тьера был Незиб, у г-на Гизо — Таити, так что ни одному из них не следовало бросать упрека другому. Эти две пощечины подряд, которые нам влепила Англия, наша подруга, сблизила их, и теперь у них появилась возможность сформировать кабинет министров сообща, как им когда-то уже удалось сделать.
По запросу г-на Карне, сделанному 29 февраля 1844 года, Палата депутатов приступила к дискуссии о Таити, единственной, кстати говоря, серьезной дискуссии за все время сессии.
В результате голосования — двести тридцать три черных шара против ста восьмидесяти семи белых — действия правительства были оправданы.
Оставшаяся часть сессии прошла в дискуссиях, посвященных проектам законов о секретных фондах, о среднем образования и о патентах, и в рассмотрении финансовых законодательных инициатив, касающихся почтовой реформы, изменения доходности государственных ценных бумаг и дополнительных кредитов.
За исключением нескольких дней душевного подъема, вызванного спорами по поводу Таити, Палата депутатов на протяжении всей сессии пребывала в глубочайшей безучастности.
К счастью, у нас был Алжир, эта своего рода военная школа, данная Франции для того, чтобы показать, что в тот момент, когда ей приходится держать в руках шпагу, она всегда достойна самой себя.
Однако и сюда Англии предстояло роковым образом вмешаться.
Потерпев поражение повсюду, Абд эль-Кадер с остатками своих регулярных войск отступил к марокканской границе.
В Марокко правил султан Мулай Абд ар-Рахман; это был естественный союзник эмира и естественный враг Франции.
Тем не менее мы пребывали в мире с Марокко; однако известно, на какой неощутимой нити держится мир между христианскими нациями и варварийскими государствами.
И в самом деле, видя, что враг укрылся в соседнем государстве, Франция сосредоточила несколько отрядов на пограничной территории, принадлежащей Алжиру, и построила форт в Лалла-Марниа.
Марокко, со своей стороны, стянуло несколько тысяч бойцов к Уджде. Среди этих бойцов был и Абд эль-Кадер с пятью сотнями солдат своего регулярного войска.
Тридцатого мая 1844 года, внезапно, без всякого объявления войны, многочисленный отряд марокканской конницы переправляется через Мулуйю, продвигается на два льё от французской границы и нападает на обсервационный корпус генерал-лейтенанта Ламорисьера, поддерживаемый зуавами генерала Бедо и кавалерией полковника Морри.
Марокканцы были отброшены и потеряли триста или четыреста бойцов.
Это сражение было названо стычкой, и правительство, опасавшееся, что, поссорившись с Марокко, оно поссорится с Англией, желало видеть в нем всего лишь случайное столкновение, нечто вроде тех схваток, под рубрикой которых в конце восемнадцатого века подразумевались дуэли.
И действительно, война между Францией и Марокко могла прервать активную торговлю, которую сама Англия вела с Марокко.
Кроме того, продовольственное снабжение английского гарнизона в Гибралтаре, полностью осуществлявшееся из Марокко, могло иссякнуть в самом своем источнике.
Британское правительство, чье национальное чувство отчасти построено на ненависти к Франции, не удовольствовалось нашей сдержанностью; ему требовалось, чтобы эта сдержанность не только была признана всей Европой, но и предстала в своем истинном свете и была названа своим истинным именем.
Из заявлений, сделанных сэром Робертом Пилем, следовало, что о содержании инструкций, которые были даны нашему дипломатическому агенту г-ну Ньону, предварительно сообщили лорду Каули.
Для оппозиции это стало очередным свидетельством жертв всякого рода, которые мы приносили пресловутому сердечному согласию.
Проводили сравнение между тем, как г-н Гизо ведет себя в 1844 году, и тем, как г-н де Полиньяк вел себя в 1830 году.
И действительно, тогда, в ответ на требование Англии сделать заявление по поводу дальнейших планов Франции в случае войны с Алжиром, г-н де Полиньяк во всеуслышание и надменно ответил, что Франция будет следовать своей политике и в этой политике никому не должна давать отчета.
Так что руководитель английской политики заявил с трибуны:
— Мы полностью удовлетворены объяснениями, которые нам дала Франция в отношении Марокко, и мы получили все сведения об инструкциях, данных королем Франции своим дипломатическим агентам и даже своему сыну, принцу де Жуанвилю.
Когда же г-на Гизо стали с запальчивостью допрашивать по этому поводу, он ответил, что сведения, переданные им Англии, носили лишь самый общий характер; что же касается его политики в отношении Марокко, то вот что он намерен делать.
Правительство не вынашивает против Марокко никаких враждебных замыслов, никаких планов территориальных завоеваний; все, что требуется от султана Марокко, это мир и надлежащая безопасность наших земель и наших поселений.
В соответствии с этим от султана потребовали:
удалить Абд эль-Кадера от нашей границы;
отозвать и наказать виновных во вторжении на нашу территорию;
распустить войска, нарушающие нашу границу.
Если же долг мусульманина диктовал султану необходимость оказать гостеприимство его брату по вере Абд эль-Кадеру, то он был праве предоставить ему резиденцию на берегах океана.
Таковы были весьма умеренные, но одновременно весьма определенные требования, предъявленные султану Марокко.
Но в то самое время, когда все ждали от султана требуемых уступок, сын султана предъявил маршалу Бюжо дерзкий ультиматум вывести войска из форта Лалла-Марниа в качестве условия мира.
Одновременно от г-на Ньона потребовали отозвать и наказать высших офицеров французской армии, то есть ровно того, чего мы добивались в отношении марокканских командиров.
Между тем в марокканском лагере открыто заговорили о начале священной войны против нас, вследствие которой марокканцы уже видели себя хозяевами Тлемсена, Орана, Маскары и даже Алжира.
Министр настолько связал себя обещаниями в отношении Палаты депутатов, что у него не было возможности пойти на попятный. Господину Ньону отправили ультиматум, который было приказано вручить султану, и принц де Жуанвиль подошел со своей эскадрой к Танжеру.
Пятого августа принц получил депешу, предписывавшую ему начать военные действия, если ответ на ультиматум не будет приемлемым.
Шестого августа, после полутора часов бомбардирования, укрепления города были полностью разрушены.