Страница 25 из 142
Двадцать второго января министерские газеты сообщили, что господа Орфила и Овити отбыли в Блай, куда их вызвали в связи со случаем из области судебной медицины.
Читателей этой пугающей заметки она приводила в сильное волнение. Что это за случай из области судебной медицины, который должны удостоверить двое прославленных выразителей научного мнения?
Двадцать четвертого января господа Орфила и Овити прибыли в Блай, были приняты принцессой и в докладе, составленном ими совместно с господами Жинтраком и Бартесом, удостоверили следующее:
что принцесса, рожденная родителями, страдавшими чахоткой, демонстрирует симптомы легочного заболевания;
что она предрасположена к воспалению легких и кишок;
что почти всегда после прогулок по крепостному валу ее охватывает небольшой сухой кашель тревожного характера;
что ее здоровье требует серьезных мер предосторожности;
что она должна взять себе за правило выходить на воздух лишь около полудня, особенно в крепости, где стужа крайне сильна, а туманы, вызванные близостью реки, густы и опасны для здоровья.
Это был вовсе не тот доклад, какого ожидало правительство, и потому его упрятали в папки министерства внутренних дел, где г-н д'Аргу только что сменил г-на Тьера.
Однако пресловутая фраза «Чтобы разобраться со случаем из области судебной медицины», мелькнувшая в министерских газетах, оказала действие. «Корсар», выступая в своей роли застрельщика, решил, что он первым разгадал тайну, скрытую под этой фразой, и выдвинул предположение, что за этим случаем из области судебной медицины вполне может таиться беременность.
Уже на другой день г-н Эжен Бриффо дрался на дуэли с каким-то роялистом и получил пулю в плечо.
Наутро «Корсар» воспроизвел обвинение, причем в более утвердительной форме, и получил новый вызов на дуэль.
Однако политика запугивания была негодным средством для того, чтобы принудить к молчанию республиканскую партию, которая отличалась прежде всего безумной храбростью, толкавшей ее навстречу опасности.
И потому в тот же день «Национальная газета» и «Трибуна» пренебрежительным жестом бросили перчатку легитимистам.
Арман Каррель, в такого рода делах всегда первым бросавшийся в атаку, написал в «Национальной газете»:
«По-видимому, настал момент испытать на прочность пресловутый карлистско-республиканский союз. Что ж, сделать это нетрудно! Пусть господа верные рыцари скажут, сколько их есть; встретимся с ними один-единственный раз, и на этом все разговоры закончатся; искать себе помощников среди сторонников золотой середины мы не станем».
Одновременно Годфруа Кавеньяк, Марраст и Гардерен отправили от имени республиканской партии следующий вызов на дуэль газете «Привидение»:
«Мы посылаем вам первый список, включающий двенадцать персон, и вызываем вас не на двенадцать одновременных дуэлей, а на двенадцать последовательных поединков в те дни и в тех местах, о которых мы легко договоримся. Не надо никаких извинений, никаких предлогов, которые не в состоянии спасти вас ни от проявления трусости, ни, главное, от тех последствий, какие она за собой повлечет. Отныне между вашей и нашей партиями начата война, в которой это сражение будет первым: никакого перемирия до тех пор, пока одна из них не склонится перед другой».
Второго февраля состоялся первый из этих поединков, в котором встретились г-н Ру Лабори и г-н Арман Каррель; всегда рыцарственный до крайности, Арман Каррель не захотел никому уступать первенства.
Дуэль была на шпагах и длилась три минуты; г-н Ру Лабори получил два легких ранения в руку, а г-н Арман Каррель — серьезное ранение в правый бок.
Шпага прошла насквозь через печень.
Трудно представить себе, какое впечатление произвел этот первый поединок; г-н де Шатобриан и г-н Дюпен столкнулись у дверей дома раненого, придя справиться о состоянии его здоровья.
Было решено, что поединки продолжатся, и состоялись переговоры о выборе места дуэлей и рода оружия.
LXI
Однако правительство, ощутившее, возможно, радостное волнение при виде того, что ее враги готовы взаимно уничтожить друг друга, было всерьез испугано впечатлением, которое произвела эта первая пролитая кровь, и приняло все меры для того, чтобы стать хозяином положения; было произведено несколько арестов, и республиканцы и роялисты оказались под таким сильным надзором, что два уже назначенных поединка оказались сорваны из-за присутствия жандармов в условленном месте.
Наконец, 26 февраля все прочитали в «Вестнике» следующее заявление, переданное герцогиней Беррийской в руки генерала Бюжо, коменданта крепости Блай:
«Под давлением обстоятельств, а также мер, предписанных правительством, я, хотя и имея самые серьезные причины для того, чтобы держать заключенный мною брак в тайне, полагаю своим долгом по отношению к самой себе, равно как и к своим детям, заявить о том, что тайно вышла замуж во время своего пребывания в Италии.
МАРИЯ КАРОЛИНА».
Это заявление, которое еще не являлось официальным сообщением о беременности, но явно было шагом к такому сообщению, привело в растерянность легитимистскую партию, не нашедшую никаких других доводов для возражений, кроме как решительно отрицать, что это заявление было написано самой герцогиней Беррийской.
Те же, кто пошел на самую большую уступку правительству Луи Филиппа, согласились признать, что это заявление действительно исходило от нее, однако настаивали на том, что она подписала его по принуждению.
И тогда, дабы заставить замолчать даже самых недоверчивых, правительство решило, что герцогиня Беррийская, безоговорочно признанная беременной, рожать будет прилюдно и об этих родах будет составлен протокол.
Соответственно, г-н Денё, акушер герцогини, был отправлен в Блай, куда он и прибыл 24 марта 1833 года.
Трудность заключалось в том, чтобы добиться от узницы согласия на такие прилюдные роды.
Удерживали ее два обстоятельства:
во-первых, позор, к тому же наносивший смертельный удар ее партии;
во-вторых, страшно сказать, опасение, что, когда этот позор станет публичным, награда за него, то есть свобода, ускользнет от нее.
В отношении второго обстоятельства генерал Бюжо попытался успокоить ее; он дал слово, а все знали, что данное им слово никогда не нарушалось, и заявил, что если король не сдержит своего обещания, то он сдержит свое, откроет ворота цитадели, захватит корвет «Капризница» и самочинно доставит герцогиню Беррийскую на Сицилию.
Несмотря на это обещание, герцогиня отвергла все предложенные ей пути соглашения и написала генералу следующее письмо:
«Я могу быть лишь благодарной Вам, генерал, за те побудительные причины, какие продиктовали Вам предложения, которые Вы мне сделали; при первом чтении я решила ответить на них отказом и, поразмышляв над ними, не изменила своего мнения: я определенно не буду обращаться ни с какими просьбами к правительству; если правительство полагает обязательным выставить условия для моего освобождения, столь необходимого для восстановления моего здоровья, полностью разрушенного, то пусть оно сообщит мне о них письменно; если эти условия окажутся совместимы с моим достоинством, я решу, можно ли мне будет согласиться с ними, В любом случае, я не могу забыть, генерал, что Вам всегда удавалось присоединять к исполнению возложенных на Вас обязанностей уважение, которое следует оказывать несчастью, и хочу выразить Вам за это свою признательность. МАРИЯ КАРОЛИНА».
Понятно, почему узница требовала, чтобы об условиях, которыми правительство обставляло ее освобождение, ей было сообщено письменно.
И тогда было решено обойтись без ее согласия.
Утром 24 апреля в комнату герцогини вошел генерал Бюжо, держа в руках нечто вроде протокола, с содержанием которого он ее ознакомил; это было решение о том, что роды будут прилюдными.