Страница 24 из 142
Вслед за г-ном де Менаром в комнату вошла герцогиня Беррийская, и тогда Дёйц заявил, что хочет говорить с ней наедине.
Герцогиня имела неосторожность предложить ему подняться в мансарду, которую мы уже описали и, которая, как было сказано, служила ей тайником.
Принцесса и Дёйц совещались до восьми часов вечера.
Вторая встреча была назначена на 6 ноября, в том же месте.
LX
Утром 6 ноября Дёйц явился к г-ну де Бурмону, сообщил ему, что вечером должен увидеться с герцогиней, и всячески уговаривал его присутствовать на этой встрече.
Дёйц хотел, чтобы маршала задержали одновременно с герцогиней; однако г-н де Бурмон принял решение покинуть Нант и, к счастью для себя, ничего не сказав о своих планах Дёйцу, уехал из города около пяти часов вечера, хотя болел в то время горячкой и, чтобы держаться на ногах, нуждался в дружеской руке.
Между тем власти приняли все необходимые меры, поскольку как раз в этот вечер предстояло арестовать герцогиню Беррийскую.
В назначенный час Дёйц был допущен к принцессе. На сей раз он был совершенно спокоен, и герцогиня не заметила в нем никакого волнения. В ходе их беседы в комнату вошел какой-то молодой человек и вручил герцогине письмо, в котором ей сообщали, что она предана.
Герцогиня передала письмо Дёйцу.
Негодяй настолько хорошо владел собой, что ни одна черточка в его лице не дрогнула, и он удалился, заверяя принцессу в своей преданности и верности.
Однако дом был оцеплен, и уличная дверь, затворившаяся за спиной Дёйца, тотчас же распахнулась снова, открывая проход для солдат во главе с комиссарами полиции, которые с пистолетами в руках бросились в дом.
Тем не менее дом был захвачен не настолько быстро, чтобы герцогине Беррийской, мадемуазель Стилит де Керсабьек, г-ну де Менару и г-ну Гибуру не хватило времени укрыться в их тайнике.
Когда жандармы ворвались в комнату, все четверо исчезли.
На первый взгляд казалось, что в доме никого нет, кроме сестер Дюгиньи, г-жи де Шаретт и мадемуазель Селесты де Керсабьек.
Господин Морис Дюваль тотчас же распорядился провести самый тщательный обыск дома.
Местом самых настойчивых поисков стала прежде всего комната, указанная Дёйцем как приемная герцогини.
В итоге никого так и не нашли, но, поскольку все были уверены, что герцогиня не покидала дом, было решено, что он будет занят солдатами до тех пор, пока ее не обнаружат.
В мансарде остались два жандарма; генерал Дермонкур, военный комендант города Нанта, его секретарь Рускони и префект, г-н Морис Дюваль, обосновались на втором этаже.
Герцогиня Беррийская и ее товарищи, отделенные от тех, кто их искал, простой перегородкой, незримо присутствовали на состоявшемся совете и с подлинным отчаянием услышали принятое решение.
Вскоре тайник заполнила невыносимая жара. Это двух жандармов, оставшихся караулить в комнате, начал одолевать холод и, пытаясь бороться с ним, они разожгли камин, пустив в ход пачки «Ежедневной», обнаруженные ими на маленьком столике возле окна.
Какое-то время узники все же держались; они дышали при помощи небольшого отверстия, к которому каждый из них поочередно прижимался губами; но в конце концов противостоять долее огню стало невозможно: от раскаленной докрасна чугунной доски он перекинулся на подол платья герцогини.
Мадемуазель Стилит де Керсабьек крикнула первой: — Мы выходим, уберите огонь!
Жандармы сильно удивились: им было непонятно, откуда доносится голос. Тем не менее, подчинившись приказу, они выгребли огонь из камина, и каминная доска, по которой ударил ногой г-н Гибур, распахнулась.
Еще несколько минут, и узники задохнулись бы.
Пока они покидали свое укрытие, переползая через обжигающий очаг, генерала Дермонкура известили о случившемся, и, когда он вошел в комнату, все четверо уже выбрались из тайника.
Герцогиня была одета в платье из зеленой шерстяной материи, которую называют неаполитанской; его подол, как мы уже говорили, полностью обгорел.
Поверх этого платья на ней был фартук из черного шелка. В карманах фартука и платья находилось тринадцать с половиной тысяч франков золотом, которые она поспешила отдать жандармам.
Ноги ее были обуты в плетеные домашние туфли.
Она провела в этом тайнике шестнадцать часов.
Увидев генерала, она бросилась к нему и воскликнула:
— Генерал, я вверяю себя вашей порядочности!
— Сударыня, — ответил генерал, — вы находитесь под охраной французской чести!
Через день, 8 ноября, герцогиня поднялась на борт небольшого военного брига «Капризница», находившегося под командованием капитана Молье.
Ее сопровождали г-н де Менар и мадемуазель де Керсабьек.
Все, чем принцесса владела, она несла в носовом платке.
О королева Мария Амелия, какие горькие слезы вам суждено будет пролить, когда вы узнаете, что, получив оскорбление от префекта, не снявшего в ее присутствии шляпу, ваша племянница, сноха Карла X, по настоянию которой ваш муж получил титул королевского высочества, была препровождена в крепость Блай, где ей готовился позор прилюдных родов.
Тем не менее у герцогини были и приятные минуты в крепости Блай, где она получала немало знаков преданности.
Из Женевы г-н де Шатобриан писал ей:
«Женева, 12 ноября 1832 года.
Сударыня!
Не сочтите дерзостью с моей стороны то, что я докучаю Вам в подобную минуту, умоляя Вас даровать мне милость и осуществить мою последнюю в жизни честолюбивую мечту: я горячо желал бы быть избранным Вами в число Ваших защитников. У меня нет никаких личных прав на высокую милость, которую я добиваюсь от Вашего величия, явленного снова, но я осмеливаюсь просить ее в память о принце, историком которого Вы удостоили меня назначить. Я надеюсь получить ее и как награду за кровь, пролитую моей семьей. Мой брат обрел славу умереть вместе со своим знаменитым дедом, г-ном де Мальзербом, защитником Людовика XVI, умереть в тот же день, в тот же час, за то же дело и на том же эшафоте.
Остаюсь с глубоким почтением, сударыня, Вашим покорнейшим и преданнейшим слугой. ШАТОБРИАН».
Эти свидетельства преданности были для нее тем более драгоценными, что у нее отняли двух ее добрых друзей, г-на де Менара и мадемуазель Стилит де Керсабьек, заменив их г-ном де Бриссаком и г-жой д’Отфор; последние тоже были ревностными роялистами, преданными слугами принцессы, но, тем не менее, их не связывали с ней настолько близкие отношения, как это было у тех, с кем ее разлучили.
Арест герцогини Беррийской произвел громадное впечатление в Париже и поставил в весьма затруднительное положение правительство, которое его осуществило.
И в самом деле, что будет делать теперь король? Отдаст ли он принцессу под суд? Призовет ли он на ее голову, повинную в том же преступлении, ту же кару, какую по его приказу обрушили на головы республиканцев?
Или же, уступая семейным соображениям и родственным связям, согласится выдворить безнаказанной на берега Италии женщину, только что поднявшую мятеж в Вандее?
В случае, если король отдаст принцессу под гласный суд, он поссорится со всеми монархами Европы.
В случае, если король отпустит принцессу, никак не наказав ее, он подвергнется справедливым обвинениям со стороны не только республиканской партии, но еще и левого крыла Палаты депутатов.
В Палате депутатов состоялось заседание, не повлекшее за собой ничего, кроме усиления распрей между партиями и угроз между противниками.
Неожиданно в Тюильри пришла телеграфная депеша; это случилось 17 января 1833 года, днем. В депеше говорилось:
«В ночь с 16-го на 17-е у госпожи герцогини Беррийской была рвота.
Полагают, что Ее Королевское Высочество беременна».
Это была скверная, почти позорная возможность выйти из затруднительного положения, но все же это была возможность выйти из него.
Новость встретили с радостью.