Страница 15 из 142
В свое время, под диктовку человека, участвовавшего в развязке этой драмы, бывшего адъютанта моего отца, я описал во всех подробностях и под названием «Вандея и Мадам» авантюрную одиссею герцогини Беррийской. Я рассказал, как после провала ее попытки поднять мятеж в Марселе она попросила приюта у республиканца, и он оказал ей гостеприимство; как затем, следуя от замка к замку, оставаясь на месте днем и передвигаясь по ночам, она пересекла весь юг Франции и добралась до запада страны. Рассказал, как, прибыв без всяких происшествий в замок Плассак возле Сента, она назначила там начало вооруженного восстания на 24 мая. Рассказал, как, переодевшись крестьянином и укрывшись под именем Малыш Пьер, она искала убежище на хуторе Мелье. Рассказал, как г-н Беррье отыскал принцессу на этом хуторе и напрасно растратил свое красноречие, умоляя ее покинуть Вандею. Рассказал о сражениях, ставших следствием ее решения остаться там, об обороне замка Ла-Пенисьер, где сорок пять вандейцев сражались с целым батальоном так храбро, что пришлось пустить в ход огонь, чтобы выбить их из этой наспех устроенной крепости. Рассказал об убийстве Кателино, казни Башера и смерти Бонешоза, моего бедного товарища по купаниям в Трувиле. Я проследовал за герцогиней, перебегавшей из убежища в убежище до тех пор, пока, наконец, переодетая крестьянкой, она в сопровождении мадемуазель де Керсабьек не вошла в Нант. Это произошло в ночь с 9 на 10 июня, в то самое время, когда в Нанте стали известны подробности погребального шествия с гробом генерала Ламарка и кровавых столкновений, которые оно вызвало.
Перейдем, однако, к этому погребальному шествию, где, по поручению семьи покойного, мне следовало обеспечить для артиллерии национальной гвардии место, назначенное ей в программе траурной церемонии.
Смерть генерала Ламарка наводила на мысль, что в грандиозной дуэли оппозиции и правительства он и Казимир Перье нанесли друг другу удары одновременно.
Два непримиримых противника умерли с интервалом в шестнадцать дней.
В дни революции все служит предлогом не только для ненависти, но и для гордости партий; королевский двор обрел победу в день погребения Казимира Перье, оппозиция намеревалась обрести победу в день погребения генерала Ламарка.
Впрочем, благородный солдат умер так же, как и жил: со шпагой в руке и словами об отчизне на устах; эта шпага, которую, умирая, он прижимал к своим губам, была той самой, что ему подарили офицеры, воевавшие во время Ста дней. И потому у гроба прославленного воина сошлись три партии: либералы, бонапартисты и республиканцы.
За прошедший год республиканская партия добилась огромного успеха; никто не сеял слова, и, тем не менее, плод вырос сам собой. В особенности это было заметно по артиллерии национальной гвардии: еще столь расколотая во время суда над министрами, 5 июня 1832 года она была уже почти полностью республиканской.
Однако в буржуазной среде и в народе успех партии был невелик. Буржуазия видела в республике лишь красный колпак на конце пики и гильотину на площади Людовика XV.
Народ еще не видел в ней ничего, и это слово было почти лишено для него смысла.
Так что подлинную силу партия обрела в среде интеллигенции, хотя к ней присоединилось и определенное число армейских офицеров и унтер-офицеров, инстинктивно привлеченных традициями карбонаризма 1821 года.
Для многих четверо сержантов из Ла-Рошели были не только мучениками, но еще и апостолами.
И потому республиканские организации множились; на глазах у Общества друзей народа, материнского общества, которое во время суда над министрами было единственной республиканской организацией, подле него возникли Общество прав человека, Галльское общество и Организационный комитет самоуправлений.
Правда, все эти организации, не имевшие сильных руководителей и плохо связанные между собой, отличались слабостью по части управления, хотя и были сильными по части начинаний.
Совсем напротив, правительство, предотвращая опасность, угрожавшую ему в виде ежедневных вспышек недовольства со стороны общественного мнения, имело заранее разработанный план действий и, чтобы не быть застигнутым врасплох, как это произошло с Карлом X, всегда держало под рукой, как в Париже, так и в его окрестностях, от сорока до пятидесяти тысяч солдат.
Уже 4 июня, хотя республиканская партия не предприняла еще никаких действий и не имела никакого разработанного плана, по тем раскаленным и заряженным атомам, какие носятся в воздухе, предвещая политические грозы, подобно тому, как они предвещают грозы небесные, все догадывались, что следующий день займет место среди зловещих дат.
Вечером все республиканцы собрались и попытались получить от кого-либо приказ, выработать какую-либо линию; однако Каррель, самый великий скептик из всех, каких я знал, в отношении революционных толчков, проповедовал спокойствие и осторожность, а Бастид, Гинар и Кавеньяк не осмелились ничего взять на себя, опасаясь увлечь всю партию в какую-нибудь необдуманную затею. В итоге ничего решено не было, если не считать предписания не начинать атаки самим, но быть готовыми к обороне.
Местом встречи была назначена площадь Людовика XV.
Придя на площадь Людовика XV, ее застали под охраной четырех эскадронов карабинеров.
Все направились к дому на улице Сент-Оноре, в котором был установлен гроб с телом покойного. Улица была запружена людьми; с верхних этажей домов можно было видеть в одной стороне плотную толпу, растянувшуюся до Пале-Рояля, а в другой — все возрастающее людское скопление на Королевской улице, на улице Предместья Сент-Оноре и на площади Мадлен.
Толпа эта состояла из учащихся, простолюдинов, отставных солдат, депутатов, различных ремесленных цехов Парижа и беженцев из всех стран.
Однако бесполезно было бы искать в ней учеников Политехнической школы: их лишил увольнения генерал Толозе.
От всей этой толпы, дрожавшей от еле сдерживаемых страстей, исполненной внезапных тревог, исходил невнятный гул; казалось, что это людское сборище испытывало тот озноб, что сотрясает члены больного лихорадкой за мгновение до того, как его охватывает приступ.
Люди, прибывавшие из всех кварталов Парижа, рассказывали о мерах предосторожности, принятых повсюду. Эскадрон драгун занял позицию у Винного рынка; батальон 3-го полка легкой пехоты расположился на Гревской площади; весь 12-й полк стоял на площади Бастилии в ожидании погребального шествия; двор Лувра был полон солдат. Весь квартал, простиравшийся от префектуры полиции до Пантеона, был отдан городским стражникам, сильный отряд которых охранял Ботанический сад; наконец, в Целестинской казарме находились солдаты 6-го драгунского полка, готовые в любую минуту вскочить в седло.
По всей линии бульваров, где предстояло проследовать погребальному шествию, были расставлены полицейские.
В тот момент, когда погребальная колесница подъехала к дверям генерала, из нее выпрягли лошадей; тотчас же в нее впряглись молодые люди, в то время как другие, заняв место служащих похоронного бюро, погрузили тело покойного на катафалк.
Некоторый порядок в погребальном шествии установился, лишь когда оно подошло к бульвару.
Четыре ленты на концах погребального покрывала поддерживали генерал Лафайет, маршал Клозель, г-н Лаффит и г-н Моген.
Колесница была украшена трехцветными знаменами и покрыта венками из бессмертников.
Сразу после колесницы шли члены обеих Палат.
Затем национальные гвардейцы, вооруженные только саблями.
Затем артиллеристы со своими карабинами, причем незаряженными; патроны были только у знаменосцев.
Затем беженцы из всех стран со своими знаменами.
Затем Общество Июльского союза с траурным флагом, украшенным черной лентой и бессмертниками.
Затем Школы права, медицины, фармации, а также Альфорская школа, каждая со своими знаменами, на которых было начертано: «Генералу Ламарку»,
Вся эта процессия выдвинулась на бульвар, без какой бы то ни было сумятицы, сохраняя полный порядок, но мрачная, словно войско, идущее в бой.