Страница 13 из 142
Не напоминает ли вам это Мазарини, показывающего свои иссохшие ноги Анне Австрийской и умирающего от изнурения через год после мирных переговоров в Испании?
И заметьте, что все это происходило еще до того, как стали поступать новости о волнениях в Ниме, Алесе, Клермоне, Каркасоне и Гренобле; в том самом Гренобле, где впервые проявил себя г-н Морис Дюваль, которому предстояло полностью лишиться популярности после того, как он арестовал в Нанте герцогиню Беррийскую.
Все знают, что произошло в Гренобле: из-за карнавальной шутки, из-за кошачьего концерта у дверей префектуры были ранены двадцать пять или тридцать человек.
Три или четыре дня волнений закончились уходом из города 35-го пехотного полка, которому горожане ставили в вину то, что он исполнял приказы префекта.
Для Казимира Перье это было поражением, а Казимир Перье не допускал поражений.
Генерал-лейтенант Сен-Клер, позволивший, дабы избежать дальнейшего кровопролития, передать сторожевые посты национальной гвардии, был отстранен от должности.
Господина Леспинасса, начальника гарнизона, перевели в резерв.
Полковника Шантрона, начальника артиллерии, сместили с его поста.
И, наконец, генерал-лейтенант Юло, доверенный человек короля в Шербуре, получивший в свое время поручение поднять народ в Нормандии и следить за тем, чтобы Карл X бесповоротно покинул землю Франции, генерал-лейтенант Юло, давший 35-му пехотному полку приказ покинуть Гренобль, был по этой причине отправлен в Мец, что стало перемещением, равносильным опале.
Совсем напротив, г-н Морис Дюваль получил поздравление непосредственно от Луи Филиппа, а маршал Сульт в приказе по армии поблагодарил 35-й полк от имени короля и Франции.
Так стоит ли после этого удивляться ярости 35-го полка, проявленной им на улице Транснонен? Не штыки становятся причиной побоищ, а подобные приказы.
В Палате депутатов поднялся большой шум. Казимир Перье заявил, что волнения в Гренобле устроило сборище, замыслившее убийство короля. По его утверждению, какие-то люди кричали под окнами префекта: «Долой правительство!» и «Да здравствует республика!»
Затем, выступая в поддержку министра, г-н Дюпен-старший заявил, со своей стороны, что солдат оскорбляли, что на них нападали и что они пустили оружие в ход лишь будучи доведенными до последней крайности и в тот момент, когда его стали вырывать у них из рук.
Совсем напротив, Гарнье-Пажес, лучше осведомленный, заявил, что солдаты пошли в штыки на граждан, не сделав полагающегося предупреждения, и, следовательно, граждане подверглись избиению.
Так что никто из депутатов не знал, на чьей стороне правда, и даже самые пылкие из них не решались обвинить во лжи премьер-министра и председателя Палаты, как вдруг был обнародован доклад городской администрации Гренобля, удостоверяющий:
что участники маскарада 11 марта никоим образом не замышляли убийства короля;
что нигде не звучали крики «Да здравствует республика!» и «Долой правительство!»;
что префект, г-н Морис Дюваль, действительно отдал полицейским комиссарам приказ окружить и арестовать собравшихся;
что никакого установленного законом предупреждения сделано не было;
что после событий 12 марта лишь один солдат 35-го полка был доставлен в госпиталь, причем 16 марта и вследствие воспаления, ставшего следствием полученного им удара ногой;
что на месте скопления людей не имелось камней, которые можно было бы бросать в солдат;
что среди ранений, полученных гражданами, четырнадцать были получены сзади;
и, наконец, что события 13 марта стали неизбежным следствием сильного раздражения умов, вызванного очевидным нарушением законов.
Однако это не помешало 35-му полку вернуться в Гренобль под гром барабанов, с оркестром впереди, с пушками в середине и с зажженными фитилями.
В разгар этих тревог куда более страшная новость заставила вздрогнуть столицу.
Холера, дочь Ганга, распространившаяся вначале к востоку до Пекина, к югу до Тимора, а к северу до границ Сибири, опустошившая затем Москву и Санкт-Петербург, вступившая вслед за русскими в Польшу, истребившая десятую часть населения Богемии и Венгрии и побывавшая в Лондоне, холера обрушилась на Париж и на улице Мазарини сразила свою первую жертву.
Страшная дата этого события известна точно: первый крик умирающего раздался 26 марта 1832 года, в разгар карнавального веселья.
На сей раз болезнь была беспристрастна: она быстро перешла от бедняка к богачу, но, тем не менее, когда была подведена статистика смертей, выяснилось, что в кварталах Тюильри, Вандомской площади и Шоссе-д’Антен насчитывалось восемь умерших на тысячу душ, в то время как в кварталах Ратуши и Сите на тысячу душ насчитывалось пятьдесят умерших.
Все помнят об этой эпохе скорби, когда дома были закрыты, по пустынным улицам днем двигались лишь похоронные процессии богачей, а по ночам — похоронные процессии бедняков и Париж являл собой зрелище не живой столицы, а мрачного некрополя, откуда бежали многие богатые люди, депутаты и пэры: одни только дилижансы Королевской почты увозили более семисот человек в день.
Затем, как если бы одной причины для печали было недостаточно, к моровому поветрию присоединяется бунт. Однажды в народе распространился слух — бывают времена отчаяния, когда народ легко верит любым слухам, — так вот, в народе распространился слух, будто никакой холеры на самом деле нет, что это всего лишь вымысел газетчиков, а в действительности существует обширный заговор негодяев, которые отравили водоразборные фонтаны.
Во все времена, когда пришедшее с Востока великое бедствие, именуемое моровым поветрием, обрушивалось на Францию, народ, который не мог поверить в невидимую и неощутимую заразу, воспринимал и повторял эту страшную выдумку об отравлении фонтанов.
Возможно, тем не менее, что этот слух стих бы и прекратился сам собой, как вдруг г-н Жиске, ставленник г-на Казимира Перье, обнародовал циркулярное письмо, в котором были поразительные по своей опрометчивости слова:
«Мне стало известно, что, дабы придать достоверности чудовищным предположениям, какие-то презренные негодяи вознамерились обойти кабачки и мясные лавки, имея при себе склянки и пакеты с ядом, то ли для того, чтобы насыпать его в воду в фонтанах или кувшинах и на мясо, то ли для того, чтобы устроить видимость отравления, и быть задержанными на месте преступления своими сообщниками, которые, выдав их за агентов полиции, затем помогут им бежать и проделают все это для того, чтобы доказать правдивость гнусного обвинения, выдвинутого против властей».
Таким образом, оппозицию обвиняли без всяких на то оснований в этом неслыханном злодеянии.
Когда нынешние правительства включают в арсенал своих средств подобные приемы, они оказываются в положении тех больных, которые, видя, что от них отказались врачи, кидаются к знахарям и лекарям-шарлатанам.
Неосторожный шаг префекта полиции принес свои плоды.
Молодой человек был без всякого повода убит возле Каирского пассажа, потому лишь, что кто-то стал вопить об отравителе.
Другой был заколот ножами на улице Понсо за то, что остановился у дверей винной лавки, чтобы спросить время.
Еще одного по столь же вздорному поводу разорвали на куски в предместье Сен-Жермен: как говорили, он заглядывал в колодец.
Наконец, какой-то еврей лишился жизни на рынке за то, что, торгуясь о цене рыбы, странно рассмеялся, и, когда его обыскали, при нем нашли маленький мешочек с белым порошком, которой был не чем иным, как камфарой.
На Гревской площади какой-то несчастный, обвиненный в таком же преступлении, был спасен от гнева толпы и препровожден в караульное помещение Ратуши, но его тотчас же вытащили оттуда по наущению нескольких женщин и растерзали на клочки, как это делали во времена Фулона и Бертье; однако в 1789 году народ сам пожирал окровавленные куски трупов, а в 1832 году какой-то угольщик скормил обрывки плоти убитого своему псу.