Страница 79 из 164
Уже во второй раз г-н де Полиньяк стал узником этого замка, впервые оказавшегося для него местом заключения в связи с заговором Жоржа Кадудаля.
Волнение, вызванное арестами министров, было огромным, и оно сильно затрудняло первые шаги этой зарождающейся монархии. Станет ли она вступать в противоречие со своими истоками, не разделяя гнева народа против тех, кто подписал ордонансы? Или же будет с самого начала применять суровые меры, рискуя поскользнуться на крови?
Чтобы допрашивать бывших министров, были назначены три комиссара: г-н Беранже (не следует путать его с поэтом, который уже снова ушел в тень и которому предстоит выйти оттуда лишь для того, чтобы своими песнями бороться против им же сотворенного короля), г-н Мадье де Монжо и г-н Моген.
ПРИЛОЖЕНИЯ
№ 1
Письмо герцогини Орлеанской мужу,
написанное в октябре 1790 года
«Вы совершенно правы, друг мой, нам лучше переписываться: Когда человек обсуждает с кем-то, кого любит, важную тему, он вполне рискует распалиться, а я сознаю, что как раз этого нужно избегать между нами, ибо в пылу разговора с языка могут сорваться слова, которые причинят боль в тот момент и будут причинять ее впоследствии. Я была бы рада покончить с тем, что касается г-жи де Силлери [г-жи де Жанлис], да и Вы выказывали мне в этом отношении не меньшее нетерпение. Так что обсудим этот вопрос, друг мой, чтобы впредь к нему не возвращаться, ибо я нуждаюсь не только в покое, но и в том, чтобы пользоваться благами, которыми обязана Вам. Вы уже многое сделали для моего счастья, позволив мне видеться с моими детьми несколько раз в неделю. Это будут счастливые минуты, которыми я буду обязана Вам и которые внесут огромную радость в мою жизнь. Как я Вам сказала, у меня нет желания возвращаться впредь к прошлому; вина, которую я ставлю в упрек г-же де Силлери, существует и не может быть устранена ни благодаря ее дневнику, ни благодаря всему тому, что она сможет Вам сказать: я сама видела и слышала все то, что доставило мне огорчение. Так что лишь будущее может заставить меня изменить мое мнение о ней; она не может оправдаться, однако может загладить свою вину, и если я увижу, что ее манера поведения и манера поведения моих детей стали такими, каких я вправе ожидать и требовать, то как человек справедливый буду рада забыть те поводы жаловаться на нее, какие она мне дала. Вот, друг мой, что у меня на сердце и что я уже начала ощущать. Госпожа де Силлери была в последнее время раздражена, и я это стерпела; однако на другой день она была внимательна ко мне и написала мне вежливое письмо; я поручила моей дочери поблагодарить ее и ответила ей в манере, которой должны быть довольны и Вы, и она; короче, с ее поведением я буду сообразовывать свое. Можете ли Вы желать чего-нибудь лучшего, друг мой? Я не говорю, что верну ей свою дружбу, свое доверие; если они были неоднократно уязвлены, сблизиться по-настоящему уже невозможно; однако г-жа де Силлери может рассчитывать на все возможные знаки уважения и внимания с моей стороны. Я буду рада иметь возможность выказывать уважение особе, которая воспитывает моих детей, однако если такого не случится, моей вины в этом не будет. Вы должны быть довольным мною, и я ожидаю, что в этом вопросе Ваша справедливость даст себя знать; однако повторяю еще раз, друг мой, не будем более обсуждать мою манеру оценивать г-жу де Силлери; теперь я могу позволить себе делать это еще меньше, чем прежде, ибо в прошлом, когда я отдалилась от нее, Вы не пытались оправдывать ее; Вы лишь сказали мне, что имеются существенные причины, которые заставляют Вас дорожить ею. Прежде я радовалась хотя бы мысли о том, что принесла Вам жертву, которую Вы осознавали; но теперь Вы говорите мне, что г-жа де Силлери делает Вас счастливым и что она любит меня. Признаться, когда Вы говорите мне такие слова, они меня убивают. Откинем, друг мой, все то, что может нарушить наш союз, и будем жить, как прежде, не доставляя друг другу помех и затруднений. Вы слишком хорошо знаете, что у Вас не может быть подруги лучше меня, чтобы я это повторяла; однако я надеюсь, что Вы всегда помните это и что никто не сможет разрушить доверие, которого я ожидаю от Вас. Осмелюсь сказать, что я всегда заслуживала его, и меня крайне огорчила бы мысль о том, что у Вас хоть на минуту может возникнуть подозрение, будто я могла измениться. У тех, кто сообщил Вам эту новость, были, несомненно, причины распространять ложь, опровергаемую всем моим поведением, ибо за все время Вашего отсутствия не было, разумеется, ни единого дня, когда я не доказывала бы свою преданность Вам; но, как Вы мне сами сказали, видимо существует замысел разлучить нас…
Мне остается поговорить с Вами об одном весьма важном предмете, и я хочу, чтобы Вы знали мое суждение на этот счет; как Вы догадываетесь, речь идет о г-же де Бюффон. Признаться, в начале Вашей связи с ней я пребывала в отчаянии. Привыкнув видеть у Вас мимолетные прихоти, я была испугана и глубоко огорчена, когда заметила, что у Вас возникает любовная связь, способная лишить меня Вашего доверия. Поведение г-жи де Бюффон с тех пор, как Вы стали дорожить ею, заставило меня отказаться от предубеждения, которое мне внушили против нее; я распознала в ней столь подлинную преданность Вам, столь огромное бескорыстие, да и ее отношение ко мне, как я видела, было столь безупречным, что я не могла не проникнуться к ней участием. Невозможно, чтобы человек, который по-настоящему любит Вас, не имел бы на меня прав, и потому она имеет их, причем подлинные, так что и в этом вопросе Вы можете не испытывать неловкости передо мной; повторяю, друг мой, все, чего я желала бы, все, что сделало бы меня подлинно счастливой, — это чтобы Вам было легко со мной и чтобы Вы находили общество Вашей жены приятным и оно привлекало Вас и доставляло Вам удовольствие.
Вы сказали мне, что намереваетесь чаще приходить ко мне; я напоминаю Вам об этом, поскольку заинтересована в том, чтобы Вы не забывали о своем обещании; к тому же, хочу повторить Вам, в моем доме Вы всегда встретите общество, которое Вас устроит; предупредив меня о своем приходе накануне вечером, Вы всегда обретете компанию, которая сумеет быть Вам весьма приятной, а сказав мне о нем утром, Вы, даже если я не смогу Вам ее обеспечить, будете хотя бы уверены в том, что никто не будет Вам докучать.
После того, что Вы сказали мне, друг мой, по поводу надзора, осуществляемого мною над моим сыном, я понимаю, что поступила бы, вероятно, правильно, сказав ему, что если бы он уведомил меня о Ваших намерениях, то я по первому его слову прекратила бы этот надзор. Дело не в том, что я изменила точку зрения, а в том, что, коль скоро наши дети могут предполагать у нас различные мнения, я хочу, чтобы это не влияло на их поведение; ведь это поставило бы их в крайне неловкое положение, и в этом вопросе, в том, что касается их, я определенно готова подать им пример покорности. Все это должно доказать Вам, друг мой, что в отношении дел, которые не оказывают существенного воздействия на будущее моего сына, я уступаю и всегда буду уступать, однако поступок, который он хочет совершить, чересчур серьезного рода, чтобы я не позволила себе снова сделать замечания по этому поводу; это мой долг по отношению к нему и по отношению к Вам. Повторяю, что он причинил мне вчера смертельную боль, и заявляю, что была также удивлена и огорчена тем, что Вы одобрили подобное решение, не сказав мне об этом ни единого слова. Признаться, я надеялась, что со мной посоветуются по вопросу, имеющему отношение к моему сыну. Коль скоро это не так, я обречена играть пассивную роль, поскольку чересчур уважаю Вас и чересчур предана Вам, чтобы заметить этому ребенку, что не одобряю то, что Вы посоветовали, или то, на что Вы дали согласие, и вследствие чего может случиться нечто досадное для одного или другого, а то и для одного и другого. Возможно, это бессилие с моей стороны нисколько не поразит его вначале, но, подумав, он или сочтет меня слабой по характеру и не будет питать ко мне ни доверия, ни почтения, или же поймет, что у меня отняли права и это бессилие было вынужденным. Стараться в этом случае приблизить его ко мне, просветить его, будет, в некотором смысле, попыткой несколько отдалить его от Вас. Стало быть, придется или закрыть ему доступ в мое сердце, или подвергнуться такой опасности; мысль эта для меня страшна и тягостна, ибо каждое из подобных нежелательных последствий глубоко удручило бы меня. В общем, я говорю Вам о всем том, что может иметь отношение к его поведению; что же касается поднятой темы, то он не сможет не считаться с моим мнением, ибо я совершенно уверена, что мой отец скажет и будет говорить в обществе, что я крайне раздосадована намерением моего сына вступить в Якобинский клуб, и, возможно, потребует, чтобы я сказала об этом сыну сама, дабы он не мог упрекнуть меня однажды в том, что его не предупредили. Согласитесь, друг мой, что это таит в себе весьма неприятные последствия. Обсудим их сами и посмотрим, могут ли они быть уравновешены выгодами. Повторяю снова, если бы Якобинский клуб состоял только из депутатов, он был бы менее опасным, поскольку они стали бы известны своим поведением в Национальном собрании и о нем можно было бы предупредить моего сына. Но как заставить его быть начеку в отношении целой кучи людей, которых там большинство и которые способны сбить с толку семнадцатилетнего юношу? Будь моему сыну двадцать пять лет, я бы нисколько не была взволнована, ведь тогда он мог бы разбираться во всем сам; но быть брошенным в общество такого рода в семнадцать лет! По правде сказать, друг мой, в этом нет никакого смысла; и то, что это мы, родители этого юноши, вознамерились послать его, чтобы завершить его воспитание, в Якобинский клуб, кажется мне и наверняка покажется всем чем-то непостижимым и, по правде сказать, заставит меня пожалеть, что он высвободился из рук г-жи де Силлери. По Вашим словам, это ради того, чтобы он научился красноречию, Вы хотите, чтобы он прошел через все опасности, какие Вы и предусмотреть не в состоянии, и Вы говорите мне, друг мой, чтобы заставить меня воспринимать эти выгоды так же, как и Вы, что какой-то английский оратор не обладал бы красноречием, если бы не научился ему в раннем возрасте. На это я отвечу Вам, что он наверняка овладел этим искусством, присутствуя на заседаниях парламента и слушая судебные прения и речи, и что мой сын мог бы иметь те же самые таланты, не посещая Якобинский клуб. Пусть он ходит в Национальное собрание и в новые суды, когда они будут учреждены, и, если только у него есть дарования, он научится произносить речи ровно так же, как этому учатся в Англии. И к тому же, друг мой, почему бы нам не подождать созыва нового законодательного корпуса? От этого нас отделяют лишь несколько месяцев, и, возможно, во время этого созыва удастся оценить якобинцев, как об этом уже говорилось выше».