Страница 69 из 164
Находясь на равном расстоянии от Парижа и Сен-Клу, он опасался восставших почти так же, как и королевских телохранителей: одни могли провозгласить его вождем, другие могли взять его в заложники.
Луи Филипп укрылся в одном из небольших парковых павильонов, том, что назывался Молочня.
Он оставался в этом павильоне весь день 28-го и все утро 29-го.
Но днем 29-го, после того как он получил письмо от Лаффита, беспокойство его усилилось настолько, что при всей надежности своего укрытия в павильоне он не чувствовал себя там в безопасности и вместе с Ударом уехал в Ле-Ренси.
Он облачился в коричневый сюртук и белые панталоны, а на голову надел серую шляпу с трехцветной кокардой, которую сделала ему сестра.
Двадцать девятого, в три часа пополудни, ему стало известно о захвате Тюильри и победе народа.
Положение было критическим: для герцога Орлеанского речь шла либо о троне, либо об изгнании.
О троне — то есть об извечной честолюбивой цели его рода.
Об изгнании — то есть о постоянном ужасе его жизни.
Утром 30-го все стало еще хуже: он получил послание от г-на Лаффита, предоставлявшего ему выбор между короной и паспортом.
Тем не менее весь день 30-го герцог Орлеанский оставался в своем убежище в Ле-Ренси, не подавая никаких признаков жизни.
В это же самое время, как мы видели, его сын, герцог Шартрский, едва не был расстрелян в Монруже.
В это же самое время комиссия Палаты депутатов отправилась в Люксембургский дворец, чтобы просить для герцога Орлеанского должность королевского наместника.
В это же самое время республиканцы испытали первые разочарования.
В это же самое время королевская власть получила окончательный отказ.
Депутация Палаты депутатов явилась в Пале-Рояль, однако герцога там не было.
Она явилась в Нёйи, однако там его тоже не было.
Декларация была вручена принцессе Аделаиде.
Возможности отступать больше не было.
Вечером того же дня, уведомленный обо всем, что произошло, герцог Орлеанский возвратился в Нёйи.
Декларация была зачитана герцогом Орлеанским в парке замка Нёйи, в окружении семьи, с немалой торжественностью, которая позднее претворилась в нечто вроде памятника во вкусе г-на Фонтена, сооруженного на том самом месте, где герцог эту декларацию зачитал.
Затем, поцеловав жену, сестру и детей, он вместе с господами Бертуа, Эмесом и Ударом отбыл в Париж.
На наших глазах он вступил туда, преодолел баррикады и проник в Пале-Рояль через дверь дома № 216 на улице Сент-Оноре.
Первым делом он позаботился уведомить г-на Лаффита о своем прибытии и поздравить Лафайета с влиянием, которое тот уже приобрел в отношении общественного спокойствия.
Одновременно, зная, что г-н де Мортемар находится в Париже и с какой целью он там находится, герцог Орлеанский отправил ему просьбу немедленно прийти в Пале-Рояль.
Господин де Мортемар уже намеревался вернуться в Сен-Клу, когда он получил это послание; однако дело показалось ему достаточно важным для того, чтобы отсрочить свой отъезд. Он последовал за адъютантом, посланным к нему, около половины одиннадцатого вечера явился в Пале-Рояль и был препровожден к принцу г-ном Ударом.
Принц находился в небольшом кабинете, полностью отделенном от покоев, где жили члены его семьи и он сам, и, поскольку стояла удушающая жара, он, полуодетый, лежал на матрасе, брошенном на пол. По лбу его стекал обильный пот, который нельзя было целиком приписать жаре и причиной которого в значительной степени служили тревоги его души и возбужденное состояние ума; взгляд его был лихорадочным, а речь сжатой и отрывистой.
Определенно, Карл X, находившийся в Сен-Клу и готовившийся утратить корону, был менее возбужден, чем Луи Филипп, находившийся в Париже и готовившийся отнять у него эту корону. Увидев г-на де Мортемара, принц тотчас же поднялся со своего ложа.
— О, входите, господин герцог, — произнес он, — входите, и я скажу вам, чтобы вы передали мои слова королю, насколько болезненно огорчает меня все то, что происходит. Ведь вы увидите его величество в Сен-Клу, не так ли?
— Да, монсеньор.
— Так вот, — взахлеб продолжал герцог, — скажите ему, что они силой привезли меня в Париж. Вчера вечером толпа людей вторглась в Нёйи, и от имени собрания депутатов они стали требовать, чтобы я вышел к ним; узнав о моем отсутствии, эти люди заявили герцогине, что она будет препровождена со всеми нашими детьми в Париж и будет оставаться их узницей до тех пор, пока не появится герцог Орлеанский. Лишь после этого, вся дрожа, герцогиня Орлеанская написала мне письмо, чтобы поторопить меня с возвращением. По прочтении этого письма моя любовь к жене и детям возобладала над всеми другими чувствами. Я приехал в Нёйи, чтобы освободить мою семью, и они привезли меня сюда поздно вечером.
Понятно, насколько правдив был этот лихорадочный рассказ, в котором принц изложил г-ну де Мортемару свою одиссею.
К несчастью, ровно в эту минуту на улице и даже во дворе Пале-Рояля раздались крики «Да здравствует герцог Орлеанский!».
— Вы слышите, монсеньор? — спросил г-н де Мортемар.
— Да, да, слышу, — ответил принц. — Но непременно скажите королю, что я скорее отдам свою жизнь, чем приму корону.
Вслед за этим, как если бы одного его слова могло быть королю мало, герцог Орлеанский сел за стол и поспешно набросал несколько строк, адресованных Карлу X.
То было протестное заявление против предназначения, уготованного ему Палатой депутатов и Палатой пэров.
Господин де Мортемар сложил письмо, спрятал его в складках своего галстука, поклонился принцу и вышел.
Тяжелой, должно быть, была для герцога Орлеанского ночь с 30-го на 31-е, о всех страхах которой мог бы поведать лишь он сам.
Впрочем, мы рассказали все, что о ней вышло наружу; несомненно, за этой беседой между принцем и г-ном де Мортемаром последовала беседа между будущим королем Франции и г-ном Лаффитом, но подробности ее неизвестны.
XLIII
Между тем, за исключением Карла X, который среди все возрастающих страхов его служителей и его семьи сохранял спокойствие, зиждившееся на заблуждении или на упрямстве, Сен-Клу являл собой театр сцен, которые своей то бурной, то непредвиденной стороной дополняли превратности великой драмы, разыгрывавшейся в тот час между народом и королем.
Мармон, роковой человек, козел отпущения, выбранный судьбой для того, чтобы носить как на этом свете, так и на том бремя двух павших монархий, обрушившихся на него, Мармон, пядь за пядью отстаивавший перед этим свои позиции, Мармон, оплакивавший свое поражение не так горестно, возможно, как он оплакивал бы свою победу, Мармон возвратился к королевской семье в Сен-Клу.
Ко времени его приезда Карл X еще имел рядом с собой пять или шесть тысяч человек, которыми он мог располагать и которые, соединившись с остатками отрядов, покинувших Париж, могли составить корпус численностью около двенадцати тысяч человек.
Дофин хотел собрать десять тысяч человек и двинуться на Париж. Его подталкивал к этому решению и поддерживал в нем г-н де Шампаньи, человек храбрый и энергичный, безоговорочно преданный принцу и способный отдать свою жизнь по одному его слову.
Господин де Шампаньи разработал план противодействия, который он был готов привести в исполнение и для запуска которого ему недоставало лишь согласия короля.
Дофин обратился к королю с просьбой встретиться с г-ном де Шампаньи, и на этой встрече г-н де Шампаньи изложил Карлу X следующий замысел:
король немедленно отправится в Орлеан, куда будут стянуты все войска; маршалу Удино и генералу Коэтлоске будет поручено командование лагерями в Люневиле и Сент-Омере, контингенты которых, как предполагается, уже двинулись на Париж; в Тулоне захватят казну алжирского дея, которая только что прибыла туда и достигает не менее пятидесяти миллионов франков; генерал Бурмон, вызванный из Африки, вернется во Францию со всеми войсками, на которые он сочтет возможным полагаться; пройдя через роялистские провинции Юга, он присоединится к роялистским провинциям Вандеи, и таким образом во Франции развяжется гражданская война, причем на более прочных началах, чем когда-либо прежде.