Страница 53 из 164
Как только г-н Деказ пришел во дворец, его тотчас провели к королю, и Людовик XVIII, согласно все тем же «Запискам», на которые мы ссылаемся, дал ему приказ спуститься в крипту церкви святой Женевьевы и принести оттуда тот предмет, какой он обнаружит на гробнице кардинала Капрары, что бы это ни было.
Поручение было странным, но у Людовика XVIII порой случались странные причуды, и фаворит лучше кого-либо другого знал, что по натуре король был человеком несколько взбалмошным. Господин Деказ повиновался и принес королю обломок восточного алебастра: это был единственный предмет, обнаруженный им на указанной гробнице.
К его большому удивлению, Людовик XVIII, казалось, был доволен.
— Ну а теперь, — произнес король, с самым пристальным вниманием осмотрев принесенный ему обломок, — пошлите кого-нибудь в Королевскую библиотеку; пусть ваш посланец попросит там выдать ему собрание сочинений святого Августина, изданное в тысяча шестьсот шестьдесят девятом году в формате ин-фолио, и в седьмом томе, между страницами четыреста четыре и четыреста пять, он обнаружит листок бумаги. Именно этот листок мне и нужен, но, для большей безопасности, велите принести не сам по себе листок, а весь том.
Герцог Деказ вызвался лично исполнить и второе поручение, как он уже исполнил первое, однако Людовик XVIII остановил его, сказав, что эти два задания не должны быть приведены в исполнение одним и тем же человеком.
И потому министр ограничился тем, что послал в Королевскую библиотеку одного из своих секретарей; спустя четверть часа указанный том был в руках короля, который и в самом деле обнаружил между страницами 404 и 405 обещанный листок бумаги.
Король поблагодарил министра и жестом руки отпустил его.
Как только г-н Деказ вышел, король вытащил из папки другой листок бумаги, испещренный беспорядочными буквами, и, наложив на него тот, что был обнаружен в книге, сумел с помощью отверстий, прорезанных в верхнем листке, прочитать следующую фразу:
«Король, ты предан своим министром… Только я могу спасти тебя. МАРИАНИ».
На другой день вся полиция была брошена на поиски вышеупомянутого Мариани.
В следующее воскресенье Людовик XVIII обнаружил в своем молитвеннике записку такого содержания:
«То, что я написал, стало кому-то известно, и меня разыскивают. Поторопись увидеться со мной, если ты хочешь избежать великих несчастий в своей семье. Я узнаю, желаешь ли ты принять меня, по трем облаткам для запечатывания писем, которые ты приклеишь изнутри к стеклам окон твоей спальни».
Король не решился подать этот знак, и в тот же вечер по Парижу разнеслась страшная весть: герцог Беррийский убит!
Не стоит и говорить, что, по нашему глубокому убеждению, равно как и по убеждению любого порядочного человека, герцог Орлеанский совершенно непричастен к этой кровавой трагедии: глубокая, подлинная дружба, доказательства которой у меня есть, и я приведу их в нужное время и в нужном месте, связывали герцогиню Орлеанскую с ее племянницей, герцогиней Беррийской.
В тот вечер, когда был убит герцог Беррийский, 13 февраля 1820 года, герцог Орлеанский находился в Опере; его жена и его сестра проводили герцогиню Беррийскую домой, а сам он, сокрушенный горем, вернулся в Пале-Рояль.
Спустя месяц газеты официально сообщили о беременности герцогини Беррийской.
Сегодня, когда страсти, волновавшие всех в то время, улеглись, ни у кого, за исключением людей подозрительных, не остается никакого сомнения в подлинности этой беременности; но далеко не так обстояло дело в то время, и нам доводилось слышать, как люди серьезные и незаинтересованные в этом вопросе вполне серьезно говорили, что герцог Бордоский, которому император Александр I дал имя Дитя Европы, был подмененным ребенком.
Странная бестактность официальных газет, сообщивших подробности родов герцогини Беррийской, не в малой степени содействовала вере в то, что в весьма модной тогда песенке, ибо ее ошибочно приписывали Беранже, называлось ловким трюком.
Нетрудно понять, что, какое бы горе ни испытал герцог Орлеанский, когда почти на глазах у него убили принца, его кузена, он, как только этот принц умер, при всем спокойствии своей совести и при всей невиновности своей души вполне естественно должен был с радостью подумать о тех изменениях, какие эта трагедия привнесла в его собственное положение.
Корона, с которой на протяжении двухсот лет Орлеаны не спускали глаз и которую едва не унаследовал регент, не могла теперь ускользнуть если и не от самого герцога Орлеанского, ибо, в конце концов, он мог умереть раньше герцога Ангулемского, то, по крайней мере, от одного из трех его сыновей.
И потому новость о беременности герцогини Беррийской он встретил с раздражением, а известие о ее родах — с недоверием.
Принц опровергал подлинность этих родов.
Кто бы сказал ему тогда, что спустя двенадцать лет он заставит самым жестоким образом удостоверять в Блае третью официальную беременность этой несчастной принцессы?
Лишившись короны и пребывая в убеждении, что он лишился ее обманным путем, герцог Орлеанский выступил с протестом в газете «Монинг Кроникл», которая в ноябре 1820 года опубликовала на своих страницах следующий документ, датированный 30 сентября того же года:
«ПРОТЕСТНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ ЕГО СВЕТЛЕЙШЕГО ВЫСОЧЕСТВА
ГЕРЦОГА ОРЛЕАНСКОГО.
Настоящей нотой Его Светлейшее Высочество герцог Орлеанский заявляет, что он категорически возражает против протокола, датированного 29 сентября сего года и якобы удостоверяющего, что ребенок, получивший имя Шарль Фердинанд Мари Дьёдонне, является законным сыном Ее Королевского Высочества герцогини Беррийской.
Герцог Орлеанский представит в нужное время и в нужном месте свидетелей, которые могут удостоверить происхождение ребенка и личность его матери; он представит все документы, необходимые для того, чтобы сделать очевидным, что герцогиня Беррийская никоим образом не была беременна после трагической смерти своего супруга, и назовет зачинщиков хитроумного замысла, чьим орудием явилась эта крайне безвольная принцесса.
В ожидании наступления момента, благоприятного для разоблачения всей этой интриги, герцог Орлеанский не может воздержаться от того, чтобы не обратить внимание на невероятную сцену, разыгравшуюся, согласно вышеназванному протоколу, в павильоне Марсан.
"Парижская газета", которую все знают как доверенный орган правительства, 20 августа сего года сообщила о скорых родах герцогини Беррийской в следующих выражениях:
"Лица, имеющие несть быть приближенными принцессы, заверяют нас, что роды Ее Королевского Высочества случатся не ранее чем между 20 и 28 сентября".
Но что же произошло в покоях принцессы, когда наступило 28 сентября?
В ночь с 28-го на 29-е, в два часа пополуночи, вся семья спала и свечи были погашены. В половине третьего ночи принцесса подала голос, но тщетно: г-жа де Ватер, ее старшая горничная, спала; г-жа Лемуан, ее сиделка, отсутствовала, а г-н Денё, акушер, не был одет.
И тут сцена изменилась: г-жа Буржуа зажгла свечу, и все лица, пришедшие в спальню герцогини, увидели ребенка, еще не отделенного от лона своей матери.
Но как лежал этот ребенок?
Врач Барон заявляет, что он увидел ребенка, лежащего на матери и еще не отделенного от нее.
Хирург Бугон заявляет, что ребенок лежал на матери и был еще связан с ней пуповиной.
Оба практикующих врача сознают, насколько важно не объяснять подробности того, каким образом ребенок оказался лежащим на матери.
Однако герцогиня де Реджо сделала следующее заявление:
"Меня немедленно поставили в известность о том, что Ее Королевское Высочество ощутила родовые схватки; я тотчас же прибежала к ней и, войдя в спальню, увидела ребенка, лежащего на кровати и еще не отделенного от матери".