Страница 40 из 164
Сударыня, я связан с королем Франции, старшим в нашей семье и моим повелителем, всеми клятвами, какие могут связывать человека, всеми обязательствами, какие могут связывать принца. Я связан с ним как в силу ощущения долга перед самим собой, так и в силу присущей мне манеры воспринимать мое положение, мои интересы и в силу того честолюбия, что руководит мною.
Я не намерен выдвигать здесь напрасные возражения: моя цель чиста, и мои слова будут просты. Я не буду носить корону, пока меня не призовут к ней по праву рождения и в порядке наследования. Я счел бы себя УНИЖЕННЫМ, ОПОЗОРЕННЫМ, опустившись до того, чтобы стать преемником Бонапарта, и поставив себя в положение, которое презираю и достичь которого мог бы лишь путем самого возмутительного клятвопреступления, и где иметь надежду удержаться хоть какое-то время мог бы лишь путем ЗЛОДЕЙСТВА и ВЕРОЛОМСТВА, чему нам было дано столько примеров. Мое честолюбие иного рода: я стремлюсь к чести участвовать в ниспровержении его империи, к чести быть одним из орудий, которыми Провидение воспользуется, чтобы избавить от него род человеческий, восстановить на престоле наших предков короля, старшего в нашей семье и моего повелителя, и вернуть на их троны всех государей, которых он свергнул.
Но еще больше, возможно, я стремлюсь быть тем, кто показывает миру, что, если люди являют собой то же, что являю собой я, они гнушаются узурпации и презирают ее, и что лишь безродные и бездушные выскочки способны захватить то, что обстоятельства могут давать им в руки, но честь запрещает присвоить. Военное поприще — единственное, подобающее моему происхождению, моему положению и, коротко говоря, моим склонностям. Мой долг согласовывается с моим честолюбием, наделяя меня страстным желанием подвизаться на этом поприще, и других целей у меня нет. Я буду вдвойне счастлив вступить на него, если оно будет открыто для меня благодаря милостям Вашего Величества и короля, Вашего супруга, и если мои скромные услуги смогут когда-нибудь принести некоторую пользу Вашему делу, которое, осмелюсь сказать, является нашим делом и делом всех государей, всех принцев и всего человечества.
Соблаговолите принять, Ваше Величество, уверения в моем глубочайшем уважении к Вам и т. д. Л. Ф. ОРЛЕАНСКИЙ».
Письмо герцога Орлеанского пришло в момент тем более благоприятный, что Совет регентства Испании, возглавлявшийся Кастаньосом, незадолго до этого обратился к королю Неаполитанскому с просьбой, чтобы какой-нибудь принц его августейшего дома соблаговолил взять на себя командование испанской армией и чтобы ему сопутствовал светлейший герцог Орлеанский, чье участие в событиях на Пиренейском полуострове не может не разжечь восстания во Франции.
Так что предложение герцога Орлеанского, призывавшего воспользоваться его шпагой, было принято, и он приготовился отбыть в Испанию в качестве наставника своего будущего шурина.
Но, поскольку герцог Орлеанский не хотел ничего предпринимать без согласия главы семьи, он отправил Людовику XVIII копию письма, написанного им королеве Каролине, и сопроводил его следующим посланием:
«Палермо, 19 июля 1808 года.
Государь!
Мне наконец-то позволено отдаться надежде, что вскоре у меня появится возможность проявить рвение к службе Вашему Величеству и мою преданность Вашей особе. Последние события, имевшие место в Испании, пленение обоих королей и их детей и общий бунт всей испанской нации против тирании Буонапарте и незаконного присвоения им власти, побудили короля Обеих Сицилий послать в Испанию своего второго сына, принца Леопольдо, дабы осуществлять там королевскую власть в отсутствие государей, своих старших родственников. Находясь в это время при дворе Их Неаполитанских Величеств, я поспешил воспользоваться этим неожиданным случаем, чтобы выйти из тягостного бездействия, к которому мы уже так давно были принуждены. Я настоятельно прошу, Государь, разрешения сопровождать в Испанию этого юного принца, чьи личные качества и руководящий им благородный пыл делают его достойным великого дела, которое будет на него возложено. Я просил быть допущенным к чести служить в испанской армии, чтобы сражаться против Буонапарте и его подручных, и Их Величества удостоили меня своего согласия. Понимаю, что мне следовало предварительно испросить согласия Вашего Величества, но я полагал, что в нем не может быть сомнений. Я льстил себя надеждой, что мое рвение послужит мне извинением и Вы поймете, государь, что я не смог бы дождаться Вашего согласия, не дав ускользнуть одной из тех редчайших возможностей, какие обычно тщетно пытаются воскресить, когда имеют несчастье упустить их.
Я осыпан милостями со стороны Их Неаполитанских Величеств, и у меня недостает слов, чтобы выразить признательность, которую они мне внушают. Многие пытаются, государь, сдержать и парализовать мое рвение, изо всех сил стараясь вызвать в сознании Их Величеств оскорбительные подозрения в отношении моего нрава; королева, проявляя благороднейшую откровенность, соблаговолила сообщить мне об этом, и мне не составило никакого труда полностью устранить эти подозрения, ибо возвышенная душа Ее Величества смогла взять верх над предубеждениями, когда ей стало понятно, что они ни на чем не зиждутся. Тем не менее, помня, что verba volant et scripta manent, я решил вручить королеве письменное подтверждение того, что имел честь изложить ей словесно, и надеюсь, что Ваше Величество простит меня за то, что я осмелился послать Вам копию этого письма.
О государь, если б я мог поскорее обрести счастье сражаться с Вашими врагами, если б я мог обрести еще большее счастье вернуть их под отеческую власть Вашего Величества, под Ваше крыло и покровительство! Мне известно, государь, что восстановление Вашего Величества на престоле является одним из самых заветных желаний, вынашиваемых Их Сицилийскими Величествами, и принцем Леопольде руководят те же чувства. Мы не можем проникнуть в замыслы Провидения и знать судьбу, ожидающую нас в Испании, однако я вижу лишь одно из двух: или Испания потерпит поражение, или ее победа повлечет за собой падение Буонапарте. Я буду всего лишь одним из испанских солдат до тех пор, пока обстоятельства не приобретут характера, который позволит с выгодой развернуть штандарт Вашего Величества; однако мы не упустим благоприятной возможности, и если, прежде чем я получу Ваши приказы и распоряжения, нам удастся побудить армию Мюрата или армию Жюно повернуть оружие против узурпатора; если нам удастся преодолеть Пиренеи и вступить во Францию, то это всегда будет совершаться исключительно во имя Вашего Величества, что прозвучит перед лицом всего мира, и совершаться таким образом, что, какой бы ни оказалась ожидающая нас судьба, на наших могилах можно будет начертать: "Они погибли за своего короля и ради того, чтобы избавить Европу от всех незаконных захватов власти, какими она запятнана".
Соблаговолите, Ваше Величество, принять с Вашей обычной добротой уверения в моем глубочайшем уважении и моей полнейшей преданности. Остаюсь, государь, Вашим смиреннейшим, покорнейшим и преданнейшим слугой и подданным, Л. Ф. ОРЛЕАНСКИЙ».
Однако английское министерство рассудило совершенно иначе, нежели два принца. По прибытии в Гибралтар они встретились с лордом Коллингвудом, комендантом крепости, который предъявил им имевшийся у него приказ.
Приказ содержал требование оставить принца Леопольдо пленником в Гибралтаре, а герцога Орлеанского немедленно возвратить в Англию.
В Лондоне принц остановился лишь на короткое время и тотчас же стал настойчиво испрашивать позволения встретиться со своей матерью в Пор-Маоне, однако ему удалось добиться лишь разрешения отправиться на Мальту, причем без захода в какой бы то ни было порт Испании.
В Портсмуте, перед тем как герцог отправился в плавание, к нему присоединилась его сестра; бедные изгнанники не виделись пятнадцать лет, и эта встреча стала огромной радостью для двух наболевших сердец; скорее всего, именно в этот момент они поклялись никогда больше не разлучаться, и свою клятву они твердо сдержали как на этом свете, так и на другом.