Страница 39 из 164
Примите, дорогой граф, самые искренние заверения в моем уважении и моих лучших чувствах к Вам. Л. Ф. ОРЛЕАНСКИЙ».
XXIV
Примерно в это же самое время умер несчастный герцог де Монпансье, беспрерывно болевший после своего тюремного заключения в Марселе. Страдая чахоткой, тихо и медленно угасая, он скончался в Солт-Хилле близ Виндзора. Его похоронили в Вестминстере, где мы поклонились его гробнице, приехав на погребение Луи Филиппа.
Граф де Божоле пережил его всего лишь на несколько месяцев. Поскольку он страдал той же болезнью, что убила его брата, ему посоветовали переехать в более теплые края. Однако положение дел в Европе оставляло изгнанникам лишь два места, лишь два пристанища с умеренным климатом: Мальту и Мадейру. Граф де Божоле выбрал Мальту, ибо Мальта принадлежала Англии. Герцог Орлеанский сопровождал его туда; однако жара на Мальте была настолько удушающей, что какой-то врач посоветовал им перебраться в Николози, то есть в среднюю зону Этны. Братья написали королю Фердинанду IV, и он дал им на это разрешение, но, когда оно пришло, граф де Божоле был уже мертв.
В первых числах июня 1808 года молодой принц был с величайшими почестями похоронен в церкви святого Иоанна.
В 1829 году, во время своей поездки в Англию, герцог Орлеанский установил в Вестминстере памятник герцогу де Монпансье, а в 1843 году исполнил тот же благочестивый долг по отношению к графу де Божоле.
По странной прихоти судьбы, он и сам позднее вернулся умирать на чужбину, подобно двум своим братьям.
Семнадцатого апреля 1808 года, находясь на Мальте, у изголовья своего умирающего брата, принц Луи Филипп написал следующее письмо генералу Дюмурье (увы, страшная пословица «Verba volant, scripta manent»[10] придумана главным образом для политических деятелей):
«… Мое своеобразное положение дает определенные преимущества; которые я могу преувеличивать, но из которых, мне кажется, можно было бы извлечь пользу, а это все, чего я хочу. Я французский принц, но, тем не менее, я англичанин, и прежде всего по необходимости, ибо никто лучше меня не знает, что Англия является единственной державой, которая хочет и может защитить меня; я англичанин по своим моральным устоям, убеждениям и всем своим привычкам…
В наших разговорах с королевой мы заходим с ней намного дальше того, что я могу изложить Вам в письме, и вследствие этих разговоров она высказывает мне сожаление, что я не могу приняться за осуществление шагов, необходимость которых стала понятна ей из моих слов; однако я отвечаю ей, что мой каррикл (да благословит его Господь!) дожидается меня на дороге в Хэмптон-корт и что я должен буду снова сесть в него в июне, поскольку иначе в том же июне утрачу и свое денежное содержание, и покровительство Англии, от которых ни в коем случае не намерен отказываться.
Тем не менее, дорогой граф, Вы прекрасно понимаете, что если война, которая разгорается в Италии, даст мне какую-нибудь возможность впутаться в нее, то каррикл подождет…
Здесь находится английская армия, небесполезным которой можно было бы стать, будь я неаполитанцем; но, для того чтобы мое содействие оказалось полезным ей или, возможно, лишь для того чтобы она захотела его или разрешила, необходимо, чтобы английское правительство высказалось по этому поводу; необходимо, по крайней мере, чтобы оно удостоило одобрить мою кандидатуру или решительным образом дало всем знать, подхожу я им или нет.
Вы доставите мне истинное удовольствие и окажете огромную услугу, если сообщите все это г-ну Каннингу, ознакомите его с положением, в котором я нахожусь, и дадите ему знать, что я могу, вероятно, быть годным им для чего-нибудь и что это самое искреннее, равно как и самое горячее из моих желаний…
Англии важно вырвать Ионические острова из рук французов; она найдет там более чем шеститысячный гарнизон, включающий две тысячи итальянцев, а также полторы тысячи албанцев и эпиротов, которые тотчас же сделаются отличнейшими солдатами в ее борьбе против французов. Они окажутся в ее распоряжении, ну а Австрия согласится на все, лишь бы французы были устранены оттуда.
Если Англия сочтет меня приемлемой фигурой для захвата этих островов, я буду очень рад этому и готов действовать. Ручаюсь Вам, что вскоре буду иметь там небольшое сплоченное войско и наделаю с ним немало шуму. Если же Англия не пожелает принять меня во внимание, я буду крайне огорчен этим и попытаю счастье в другом месте; однако я действительно считаю, что это может произойти; обдумайте все это в своей умной голове, и я уверен, что Ваши дружеские чувства ко мне заставят Вас сделать все, что будет возможно».
XXV
К несчастью, и на сей раз быстрота военных побед Наполеона помешала герцогу Орлеанскому получить ответ на его письмо: Тильзитский мир разрушал замыслы 1808 года, подобно тому как Пресбургский мир разрушил замыслы 1805 года. В разгар всех этих событий, в период достаточно долгого пребывания герцога Орлеанского в Палермо, были достигнуты предварительные договоренности о его браке с Марией Амелией, дочерью Фердинанда Неаполитанского и Каролины Австрийской, которая приходилась сестрой Марии Антуанетте и в то время нисколько не подозревала, что двумя годами позднее Наполеон сделается ее племянником, равно как и племянником Людовика XVI, женившись на Марии Луизе.
Но в чем не было более никаких сомнений, так это в войне с Испанией.
Желая наказать Жуана VI за его союз с Англией, Наполеон приказал Жюно вторгнуться с двадцатичетырехтысячной армией на Пиренейский полуостров.
Жюно вступил в Лиссабон 30 ноября 1807 года и объявил династию Браганса отрешенной от власти.
Девятнадцатого марта 1808 года, то есть в тот самый момент, когда герцог Орлеанский и его брат находились на пути к Мальте, Карл IV был принужден отречься в Аранхуэсе в пользу своего сына, который к великой радости испанского народа в тот же день был под именем Фердинанд VII провозглашен королем Испании и Индий.
Причина столь великой радости испанского народа заключалась в том, что он избавился от всевластия Мануэля Годоя и королевы Марии Луизы.
Однако это отречение нисколько не устраивало Наполеона; несомненно, император французов и король Италии уже положил глаз на Испанию, намереваясь преподнести ее в дар какому-нибудь принцу из своей семьи, подобно тому как он уже поступил с троном Неаполя и с Голландским королевством. Отстранить от власти молодого государя, вознесенного на трон вследствие народного бунта, было намного труднее, чем старого короля, слабоумного и немощного.
В итоге Наполеон выступил посредником между отцом и сыном, вызвал их обоих в Байонну и вынудил Фердинанда VII вернуть Карлу IV корону, которая была отнята у того 19 марта и которую Карл IV уступил Наполеону по условиям договора, заключенного 5 мая 1808 года.
После этого произошли перемены во владении коронами: Мюрат стал королем Неаполя, а Жозеф Бонапарт — королем Испании.
И вот тогда король Фердинанд IV, который и сам находился в Палермо на положении беженца, решил послать своего второго сына, принца Леопольдо, получить боевое крещение, защищая суверенитет Испании.
На сей раз герцог Орлеанский принял решение сделать все возможное, чтобы принять действенное участие в войне; мы приводим полностью и дословно письмо, которое он написал в это время своей будущей теще:
«Палермо, 18 июля 1808 года.
Сударыня!
Милости, которыми Ваше Величество осыпало меня, и столь благородное и столь достойное Вас чистосердечие, с каким Вы соблаговолили расспрашивать меня о причине, по которой мне не терпелось иметь возможность открыто выразить свои убеждения, заставляют надеяться, что Вы простите меня за то, что я докучаю Вам письмом, в котором могу повторить их и удостоверить самым категорическим, самым определенным и самым торжественным образом. К тому же я испытываю удовлетворение от того, что могу воспользоваться разрешением, которое Ваше Величество соблаговолили мне дать, и сделать Вас хранительницей убеждений, которые мною руководят и которые я исповедую уже давно, а кроме того, я хочу изложить их письменно и таким образом, чтобы не опасаться всякого рода клеветнических измышлений и проявлений зависти, какова бы ни была успешность моих усилий и участь, уготованная мне Провидением. Поэтому я надеюсь, что Ваше Величество простит меня за то, что я буду говорить о себе столько, сколько мне придется говорить, чтобы достичь этой цели.