Страница 13 из 164
Кроме того, городские власти Вандома решили, для того чтобы награда была полной, присуждать впредь лавровый венок всякому гражданину, который спасет своего ближнего.
Наделив это решение обратной силой, первый лавровый венок поднесли герцогу Шартрскому.
Два протокола, датированные 10 и 11 августа 1791 года, увековечивают эту торжественную церемонию.
Между тем 6 июля, в своем циркулярном письме, помеченном Падуей, император Леопольд II призвал других европейских монархов присоединиться к нему, дабы заявить, что все они воспринимают дело христианнейшего короля Франции как свое собственное дело и требуют, чтобы этот государь и его семья были немедленно отпущены на свободу; что они объединятся, чтобы нещадно отомстить за все дальнейшие покушения на достоинство и личную безопасность Людовика XVI и его семьи; что они признают в качестве конституционных законов, легитимно установленных во Франции, лишь те, какие будут добровольно одобрены королем, пользующимся полной свободой, и, напротив, совместно употребляют все средства, какие будут в их распоряжении, чтобы положить конец возмутительному захвату власти, который носит характер открытого мятежа и пагубный пример которого всем европейским правительствам крайне важно искоренить. То было настоящее объявление войны. Национальное собрание так к этому и отнеслось, и герцог Шартрский получил приказ отбыть в Валансьен.
— О! — воскликнул он, получив этот приказ. — Вот теперь мне наверняка удастся послужить отечеству и поработать саблей!
Четырнадцатого августа герцог Шартрский покинул Вандом, сделал остановку в Париже, 17-го поставил свою подпись в ведомости клуба дорогих его сердцу якобинцев и направился в Валансьен, где его ожидала, ввиду старшинства его чина полковника, должность начальника гарнизона.
Двадцать седьмого августа, в то самое время, когда юный принц вступил на свой новый пост, Леопольд II и Фридрих Вильгельм встречаются в Пильнице.
Некоторое время спустя, с 3 по 13 сентября, Национальное собрание завершило работу над конституционным актом, позднее известным под названием Конституции 91 года, и 14 сентября король отправился в Национальное собрание, принес клятву этой конституции и взял на себя обязательство отстаивать ее всей властью, какая была ему доверена.
Впрочем, герцогу Орлеанскому тоже представилась возможность открыто высказать Национальному собранию свои убеждения. 24 августа в Собрании обсуждался вопрос об общественном положении членов королевской семьи.
Одна из статей документа, представленного конституционным комитетом, гласила, что они не могут пользоваться ни одним из прав активного гражданина.
Эта статья дала герцогу Орлеанскому возможность выставить себя настоящим гражданином.
— Мне надо сказать лишь пару слов, — воскликнул он, — по поводу второй части статьи, которую вы предложили: речь идет о параграфе, сразу же отклоненном вами несколько дней тому назад. Я спрашиваю, ваше предложение лишить родственников короля звания активных граждан делается ради их выгоды или нет? Если ради их выгоды, то этому безоговорочно противоречит подготовленная вашим комитетом статья, которая звучит так: «Впредь ни для какой-либо части нации, ни для какого-либо отдельного человека нет никаких привилегий и исключений в отношении общих прав французов». Если же это делается не ради выгоды родственников короля, то я утверждаю, что вы не имеете права вводить подобное изъятие. Вы объявили французскими гражданами тех, кто родился во Франции от отца-француза. Так вот, те, о ком идет речь в проектах ваших комитетов, родились во Франции и от отцов-французов. Вы пожелали, чтобы посредством легко исполнимых условий всякий человек на свете мог бы стать французским гражданином; так вот, я спрашиваю, являются ли родственники короля людьми? Вы заявили, что звание французского гражданина может быть утрачено только вследствие добровольного отказа от него или приговора, предполагающего совершение преступления. Но если быть родственником монарха не является преступлением с моей стороны, то я могу утратить звание французского гражданина лишь вследствие своего добровольного волеизъявления. И пусть мне не говорят, что я буду французским гражданином, но не смогу быть активным гражданином, ибо, прежде чем пускать в ход эту жалкую уловку, необходимо разъяснить, каким образом может быть гражданином тот, кто ни при каких обстоятельствах, ни при каких условиях не может пользоваться гражданскими правами. Необходимо разъяснить, вследствие какой странности самый дальний родственник монарха не может быть членом законодательного корпуса, в то время как ближайший родственник члена законодательного корпуса может, нося звание министра, осуществлять всю власть монарха. Более того, я не думаю, что ваши комитеты намерены лишить кого-либо из родственников короля возможности выбирать между званием французского гражданина и либо близкой, либо отдаленной надеждой занять в будущем трон. Стало быть, я веду к тому, чтобы вы просто-напросто отклонили статью, представленную вашими комитетами; однако я заявляю, что в том случае, если вы ее одобрите, я положу на стол президиума мой безоговорочный отказ от всех прав члена правящей династии, дабы сохранить за собой права французского гражданина.
Герцог Орлеанский спустился с трибуны под гром аплодисментов. И, после речей Силлери и Робеспьера, Национальное собрание постановило, что члены королевской семьи не будут лишены их гражданских прав.
Затем были немедленно решены два других вопроса, являвшихся следствием этого постановления.
1°. Могут ли члены королевской семьи занимать должности по представлению исполнительной власти?
Ответ. — Да, за исключением должностей в кабинете министров; командовать войсками и исполнять обязанности послов они могут только с согласия законодательного корпуса.
2°. Будут ли они носить какие-либо особые звания и какими будут эти звания?
Ответ. — Члены королевской семьи, призванные к возможному наследованию трона, будут носить то имя, какое указано в их свидетельствах о рождении, и звание французского принца.
Документы, законным порядком удостоверяющие их рождение, смерти и браки, будут представлены законодательному корпусу и должны храниться в его архивах.
Эти два решения сохранили за герцогом Шартрским возможность занимать с согласия законодательного корпуса командные должности в армии.
Вместо одной должности он получил целых две.
Одиннадцатого сентября 1792 года он был назначен генерал-лейтенантом и начальником гарнизона Страсбурга. Ему было в то время восемнадцать лет.
Он согласился на звание генерал-лейтенанта, но отказался стать начальником гарнизона Страсбурга.
И тогда, в соответствии с его собственным желанием, он был возвращен в Мецскую армию, под начальство генерала Келлермана.
Юный принц поспешил отправиться к месту назначения и предстать перед своим новым начальником, который оглядел его с головы до ног и, обратив внимание на его возраст, не мог удержаться от слов:
— Черт побери, сударь! Вы первый восемнадцатилетний генерал, которого я когда-либо видел; и что же вы такого чертовски важного сделали, чтобы стать генералом?
— Я всего лишь родился сыном того, кто сделал вас полковником, — ответил юный герцог.
— Ну, если дело обстоит так, — промолвил Келлерман, — я рад видеть вас под своим начальством.
Все это происходило в конце октября, в самый разгар кампании, кампании неудачной, начавшейся с отступления, а скорее, беспорядочного бегства при Кьеврене и убийства Теобальда Диллона.
В марте 1792 года герцог Орлеанский, начиная с 1779 года находившийся в ранге адмирала, отбыл в Лорьян, где готовился общий смотр офицеров военно-морского флота. В ходе этой поездки ему стало известно, что 20 апреля 1792 года Людовик XVI отправился в Законодательное собрание, чтобы объявить войну Францу II, королю Богемии и Венгрии.
Желая получить какое-нибудь командование, герцог поспешил обратиться к министру Лакосту с просьбой походатайствовать за него перед королем.