Страница 76 из 130
Возбужденное состояние королевы начало переходить в уныние; слыша отдаленный гул людской массы, надвигавшейся на Тюильри, она впервые, возможно, соизмерила силу народа и слабость королевской власти и, находясь на вершине шаткой колонны, с высоты которой ей предстояло упасть, осознала глубину этого падения.
Настал, наконец, тот страшный момент, когда человек переходит от сна, полного смутных надежд, к мрачной и безотрадной действительности.
— Ну что, сударь? — спросила она, не уточняя цели своего вопроса.
— Королева оказала мне честь, вызвав меня? — ответил Рёдерер.
— Да, сударь. Вы один из главных чиновников города, и я хотела бы знать ваше мнение по поводу нынешних обстоятельств.
— Сударыня, мое мнение, и я выскажу его вам с откровенностью человека убежденного, состоит в том, что король обречен, если останется в Тюильри.
— Так что же тогда, по-вашему, следует делать? — в испуге спросила королева.
— Препроводить его в единственное убежище, которое сегодня обеспечит ему неприкосновенность, — в лоно Законодательного собрания.
Невзирая на уважение, которое внушало ему присутствие королевы, и на то, что никто не спрашивал его мнения, Дюбушаж, с присущей ему верностью дворянина и откровенностью моряка, сделал шаг вперед и воскликнул:
— Но ведь вы предлагаете, сударь, отвести короля к его врагу!
— Законодательное собрание врагом короля является в меньшей степени, чем вы полагаете, — ответил Рёдерер, — а доказательство сказанному заключается в том, что во время последнего промонархического голосования, имевшего место по поводу привлечения Лафайета к суду, четыреста депутатов проголосовали «против» и только двести «за». К тому же мне не приходится выбирать между различными решениями: есть только одно, и я его предлагаю.
Королева пребывала в сомнении: ее гордости льстила надежда на сражение, в котором двор одержал бы победу.
— Однако, сударь, — промолвила она, — мы ведь еще не полностью лишились защитников.
— Угодно ли вам, прежде чем принять окончательное решение, получить сведения о силах, которыми вы располагаете?
— Давайте предпримем последнюю попытку в этом направлении.
— Ну что ж, прикажите позвать господина де Ла Шене.
Господин де Ла Шене, напомним, занял место несчастного Манда́.
Господина де Ла Шене позвали, и он явился.
— Сударь, — спросила его королева, — находятся ли все ваши люди на своих постах и полагаете ли вы эти силы достаточными для того, чтобы выдержать осаду дворца?
— Да, ваше величество, — ответил г-н де Ла Шене, — ибо, к счастью, природное расположение дворца само по себе защищает его от нападения, а площадь Карусель достаточно хорошо охраняется; однако, — с досадой в голосе добавил он, — не буду скрывать от вас, что покои дворца заполнены неизвестными людьми, которые вводят короля в обман и присутствие которых задевает и озлобляет национальную гвардию.
— Национальная гвардия неправа, — обиженным тоном ответила королева, — эти люди — надежные друзья.
— Ну что ж, ваше величество, — вмешался в разговор Рёдерер, — испробуйте половинчатое средство, с тем чтобы позднее вернуться к моему первому предложению: пусть король напишет Законодательному собранию и попросит у него помощи.
— Король должен написать этим людям?! Ни за что! — воскликнула королева.
— Что ж, тогда пусть два министра отправятся в Законодательное собрание и от имени короля попросят прислать во дворец комиссаров.
Такому решению было отдано предпочтение, и в Законодательное собрание послали г-на Дежоли и г-на Шампьона, которые тотчас же отправились исполнять возложенное на них поручение.
Они застали Собрание за обсуждением работорговли.
Министры изложили Законодательному собранию цель своего посольства; депутаты выслушали их, зевая, ибо провели бессонную ночь и очень хотели спать; затем они перешли к повестке дня.
Депутатов, участвовавших в дебатах, было не более шестидесяти.
Между тем опасность нарастала, а г-н Шампьон и г-н Дежоли запаздывали с возвращением.
Рёдерер и члены директории департамента Парижа, оказавшиеся вместе с ним подле короля, решили лично отправиться в Законодательное собрание; однако во дворе Манежа они столкнулись с министрами, которые возвращались в смертельном отчаянии.
Не было никакой надежды, что Рёдерер и его коллеги добьются от Законодательного собрания большего, чем добились министры; лишь одно событие могло вывести депутатов из того оцепенения, в каком они пребывали: появление самого короля в Собрании, однако король не хотел туда идти, а точнее, королева не хотела, чтобы король туда шел.
Рёдерер и его коллеги решили предпринять новую попытку оказать давление на гарнизон и спустились во двор, который незадолго до этого уже посещали; однако прямо у подножия главной лестницы их задержали канониры.
— Господа, — сказали они, обращаясь к чиновникам департамента, — мы только что получили категорический приказ стрелять, но в кого мы должны стрелять? В наших братьев?
— Господа, — ответил Рёдерер, — вы здесь для того, чтобы защищать жилище короля и силой отражать силу; вспомните сами воззвание, которое я вам зачитал. Так вот, те, кто выстрелит в вас, уже не будут более вашими братьями, и, как мне кажется, вы получите полное право стрелять в них.
Ответ был несколько заумный, и потому канониры призвали Рёдерера повторить его другим национальным гвардейцам, чтобы понять, удовольствуются ли они таким разъяснением.
Члены директории вошли в средний двор, тот, что назывался Королевским двором.
Открывшееся им зрелище было грозным.
Во всю ширину двора, от ступеней вестибюля, перед которыми были установлены пять пушек, и вплоть до выходивших на площадь Карусель ворот, которым эти пять пушек угрожали, выстроились два ряда солдат: один состоял из национальных гвардейцев, другой — из швейцарцев. Получая поддержку гарнизона, помещенного во все небольшие здания, на которые они опирались, эти два ряда должны были взять нападающих в перекрестный огонь; было очевидно, что если в такой диспозиции ничего не изменится и моральный дух войск сохранится, дворец будет неприступным.
Однако этот моральный дух далеко не отвечал внешнему виду войск. В тот момент, когда Рёдерер начал воодушевлять национальную гвардию, канониры отошли в сторону, чтобы не слушать того, что он говорил. Тем не менее один из них остался возле своей пушки и, когда Рёдерер закончил свою речь, спросил его:
— Вы вот выступаете, а если в нас стрелять станут, то сами-то здесь будете?
— Да, господа, — ответил Рёдерер, — я здесь буду, и не позади ваших пушек, а впереди них, дабы, если кому-нибудь предстоит погибнуть в ходе боя, я погиб первым во имя защиты законов.
— И мы будем здесь все! — в едином порыве воскликнули все чиновники департамента.
Канонир тотчас же разрядил свою пушку, высыпав порох на землю, и погасил фитиль, наступив на него ногой.
Сколь ни красива была речь Рёдерера, она бледнеет перед этим безмолвным, но выразительным поступком.
Закон сломал собственное оружие, чтобы не губить им народ.
В тот же момент Рёдерер слышит сильный стук в ворота Королевского двора.
Он направляется к этим воротам и приказывает открыть их.
Впрочем, офицеры не нуждались в этом приказе. Кое-кто из уже заполнивших площадь Карусель нападающих влез на стену и оттуда вел агитацию среди находившихся внутри двора национальных гвардейцев.
По приказу Рёдерера ворота распахиваются.
Во дворе появляется бледный, худощавый, перевозбужденный, разъяренный молодой человек. Это офицер канониров мятежников.
— Чего вы требуете? — осведомляется Рёдерер.
— Я требую пропустить меня вместе с моими товарищами.
— А зачем вам нужно пройти?
— Чтобы блокировать Законодательное собрание. У нас есть двенадцать пушек. Ни одна из них не выстрелит, если будет сделано то, чего мы хотим.
— А чего вы хотите?