Страница 77 из 130
— Низложения короля.
— Это серьезное дело, — отвечает Рёдерер, — и оно заслуживает того, чтобы над ним поразмыслить. Возвращайтесь обратно; я сообщу вам об итогах обсуждения.
И ворота закрываются перед толпой, чей взор, проникнув через открывшийся на минуту проем, мог охватить грозные приготовления, сделанные для того, чтобы встретить ее.
Настал решительный час. В течение нескольких ближайших минут должна решиться судьба монархии и, возможно, участь короля.
Королева понимала это. Дофин и его сестра, разбуженные и одетые уже в шесть часов утра, находятся подле нее вместе с принцессой Елизаветой и принцессой де Ламбаль; дофин беззаботен и весел, как и полагается ребенку; его сестра, которой уже четырнадцать лет, проливает свои первые слезы, за которыми должны последовать целые потоки слез!
Когда Рёдерер вернулся, король, королева, их дети и обе принцессы находились в галерее Карраччи.
Рёдерер рассказал о том, что он увидел.
И тогда королева кинула долгий взгляд на окружавших ее людей, взгляд, которым, казалось, она проникала в глубину сердца каждого из них, пытаясь понять, можно ли ей еще рассчитывать на их преданность. Затем, не говоря ни слова, ибо несчастная женщина не знает, что сказать, она берет на руки сына, поднимает его и показывает офицерам национальной гвардии, офицерам-швейцарцам и дворянам. Это уже не королева, которая требует трона для своего наследника, а охваченная отчаянием мать, которая среди обломков тонущего корабля просит сохранить жизнь ее сыну и последним усилием поднимает его над волнами.
При виде этого зрелища отовсюду несутся крики, но уже не восторженные, а горестные. Те, кто стоит рядом, бросаются к ногам королевы, целуют подол ее платья, просят благословить их оружие и клянутся умереть за нее. Она поворачивается к королю. Среди всей этой толпы, исполненной страстным воодушевлением и выражающей его криками, жестами и слезами, один лишь король остается бесстрастным; возможно, эта бесстрастность является проявлением мужества. В сердце королевы закрадывается последняя надежда; она выхватывает пару пистолетов из-за пояса г-на Майярдо, командира швейцарцев.
— Ну же, государь, — восклицает она, протягивая пистолеты королю, — для вас настала минута показать себя или погибнуть среди ваших друзей!
Этот душевный порыв королевы довел возбуждение окружающих до крайнего предела. Приоткрыв рот и затаив дыхание, все ждали ответа короля.
Молодой, красивый, отважный король, который с горящим взором и трепещущими губами ринулся бы со шпагой в руке в бой, мог бы, вероятно, все изменить.
Все ждали, все надеялись!
Король взял пистолеты из рук королевы и вернул их г-ну Майярдо.
Затем он повернулся к г-ну Рёдереру и спросил его:
— Так вы говорите, сударь, что мне следует отправиться в Законодательное собрание?
— Таково мое мнение, государь, — с поклоном ответил Рёдерер.
— Идемте, господа, — промолвил король, — здесь нам больше делать нечего.
Эти слова перерезали нить надежды, возникшей у всех при виде порыва королевы.
Воодушевление вновь сделалось всего лишь чувством преданности.
Однако немедленно возник серьезный вопрос. Королева, которую так обожали роялисты, была тем более непопулярна везде, кроме дворца.
Так нужно ли ей было идти вслед за королем в Законодательное собрание?
Король пресек сомнения, сказав: «Идемте!» и сделав королеве знак следовать за ним.
Рёдерер не осмелился разлучить попавших в беду супругов, однако отказался повести с собой кого-либо еще.
Тогда королева взяла дофина на руки и, пользуясь последней возможностью дать свой последний приказ, сказала, обращаясь к принцессе де Ламбаль и г-же де Турзель:
— Идемте!
Это означало сказать всем остальным: «Я вас бросаю».
Госпожа Кампан стояла в ожидании у дверей кабинета короля, через который королева должна была пройти; королева заметила ее.
— Ждите меня в моих покоях, — сказала она, — я сама приду к вам или пришлю за вами, чтобы отправиться неизвестно куда.
Затем, наклонившись к г-же Кампан, королева прошептала слова, которые она уже часто говорила ей:
— О, всему этому я предпочла бы заточение в башне на берегу моря!
Так что брошенные женщины остались одни, пребывая в испуге.
Внизу лестницы король остановился.
— Но что же будет со всеми, кто остался наверху?
— Государь, — ответил Рёдерер, — для них нет ничего проще, чем последовать за нами, ведь они в штатском платье и пройдут через сад.
— Да, это так, — промолвил король.
Затем, остановившись снова, он добавил:
— Однако мне кажется, сударь, что на площади Карусель не так уж много народа.
— Государь, там двенадцать пушек и авангард мятежников; через час туда придет весь Париж.
— Идемте! — во второй раз повторил король.
Господин фон Салис-Цицерс построил солдат в каре, в центре которого находилось королевское семейство, после чего они стали наискось пересекать сад.
В этот момент ворота со стороны террасы, находившиеся возле павильона Флоры, распахнулись под натиском нападающих, и людская толпа, знавшая, что королевское семейство направилось в Законодательное собрание, устремилась в сад.
Человек, вокруг которого собралась вся эта банда, нес, словно кровавый флаг, голову Манда́, насаженную на конец пики.
Господин фон Салис приказал солдатам остановиться и взять ружья на изготовку; толпа не была многочисленной.
К тому же те, кто пришел сюда, были убийцами, а убийцы, как известно, не отличаются храбростью.
Преодолев это первое препятствие, король и королевское семейство продолжили путь. Однако король снял свою шляпу, украшенную белым пером, и надел шляпу национального гвардейца.
Когда они вошли под кроны каштанов, под ногами у короля зашуршали пожелтелые листья, начавшие падать в том году раньше обычного; слыша их шуршание, король тяжело вздохнул.
За несколько дней до этого Манюэль написал в газете: «Монархия не дотянет до листопада». И вот, словно для того чтобы оправдать это зловещее предсказание, листья начали падать за два месяца до обычного срока листопада.
Король, вне всякого сомнения, вспомнил это предсказание.
Что же касается юного дофина, то эти сухие пожелтелые листья были для него всего лишь забавой: он перекатывал их ногами и подбрасывал под ноги сестре, шедшей следом за ним.
Между тем на пути королевского семейства появилось, по всей видимости, новое препятствие; это была довольно внушительная группа мужчин и женщин: узнав, что король направился в Законодательное собрание, они стояли в ожидании на лестнице, по которой предстояло подняться королю, и на террасе, которую ему нужно было пересечь, чтобы попасть из сада Тюильри в Манеж.
Здесь у швейцарцев уже не было возможности сохранять строй; они попытались пробиться сквозь ожидавшую толпу, однако у нее это вызвало такую ярость, что Рёдерер воскликнул:
— Господа, осторожнее! Вы погубите короля!
Они остановились, и в Законодательное собрание отправился гонец с известием, что король идет просить у депутатов убежища.
Законодательное собрание выслало навстречу королю депутацию, однако появление этой депутации усилило ярость толпы; люди угрожающе размахивали руками, и слышались вопли:
— Долой Вето! Долой Австриячку! Низложение или смерть!
Посреди всей этой толпы выделялся человек исполинского роста, громче других кричавший «Долой Вето! Долой Австриячку!» и при этом потрясавший длинной жердью, которой он старался достать короля.
Рёдерер обратился с речью к толпе, но пользы это не принесло; тогда он выхватил из рук исполина его жердь, сломал ее надвое и бросил в сад.
Ошеломленный таким проявлением силы, исполин не проронил ни слова.
Оставалось преодолеть проход, который вел от террасы к Манежу; королеву настолько теснили со всех сторон, что она потеряла часы и кошелек; по словам г-жи Кампан, их у королевы украли, что вполне возможно.