Страница 75 из 130
В пять часов утра, когда, проследовав через свои покои, король вышел на балкон, он произвел такое же далеко не яркое впечатление и вызвал весьма посредственный восторг; несколько возгласов «Да здравствует король!» вызвали отклик, казавшийся намного страшнее, чем если бы сохранялось безмолвие, ибо в ответ на эти возгласы национальные гвардейцы, в особенности канониры, со всех сторон закричали: «Да здравствует нация!»
Тогда короля понудили спуститься в Королевский двор; казалось, король не имел больше собственной воли и, словно автомат, двигался по чужой воле; но кто же приводил его в движение? Королева, всегда имевшая силы и обходившаяся без сна!
Но, вместо того чтобы привлечь на свою сторону инакомыслящих, несчастный король, подходя к ним, будто нарочно стремился показать, сколь мало величия оставляет гибнущая монархия в облике человека, когда этот человек не имеет для управления ею ни гения, ни силы. И возгласы «Да здравствует король!» вскоре были заглушены криками «Да здравствует нация!».
Когда же роялисты попытались настоять на своем, патриоты закричали:
— Нет, нет, мы не признаем никакого другого повелителя, кроме нации!
Отвечая им, король почти умоляюще произнес:
— Да, дети мои, нация и ваш король составляют и всегда будут составлять единое целое!
Это было все, что смог выдержать король: он рассчитывал на триумф, а вместо этого едва не потерпел досрочного поражения; он поднялся к себе, весь запыхавшись, вошел в свою спальню и бросился в кресло. Королева осталась стоять; она смотрела на мужа и молча плакала, несомненно от ярости, ибо слезы ее быстро высохли и она отвернулась.
На обратном пути король, по существу говоря, подвергся оскорблению: канониры покинули свои посты и, подойдя к нему, стали махать кулаками перед его носом; г-н де Сальвер и г-н де Бриж отогнали их, но, по словам г-жи Кампан, король, вернувшись, был смертельно бледен.
— Все пропало, — тихо промолвила королева, обращаясь к г-же Кампан, — король не выказал никакой энергии, и смотр принес больше вреда, чем пользы.
Нужно ли говорить теперь, почему плакала королева? Да, ибо, вероятно, мы ошиблись, сказав, что она плакала от ярости.
Требовалось поднять моральный дух гарнизона, ослабевший после этого смотра, который, по выражению королевы, принес больше вреда, чем пользы.
Господин д’Эрвийи попытался осуществить это возрождение духа при помощи театрального эффекта.
Все главные лица дворца собрались в это время в бильярдном зале, располагавшемся рядом с комнатой, где находилось королевское семейство.
Неожиданно г-н д'Эрвийи воскликнул:
— Придверник, откройте дворянству Франции!
Те, кто находился в бильярдном зале — а среди них было много женщин, — влезли на самые высокие скамьи, чтобы увидеть, как мимо прошествует это войско, о котором было доложено столь помпезно.
Господин д'Эрвийи, отважный дворянин, погибший позднее на Кибероне и сделавший все возможное, чтобы погибнуть в Тюильри, шел первым, держа в руке шпагу.
Но было предопределено свыше, что в тот день все рассчитанные на эффект шаги должны были потерпеть провал. Это шествие дворянства выглядело комично: большая часть дворян были вооружены не только плохо, но еще и нелепо. К примеру, г-н де Сен-Супле, шталмейстер короля, и какой-то паж вооружились половинками каминных щипцов, которые они вместе сломали, и каждый из них нес на плече свой кусок щипцов с такой же серьезностью, как если бы нес ружье; другой паж, с карманным пистолетом в руке, приставил пистолетный ствол к спине шедшего впереди человека, который настойчиво упрашивал его поискать для своего оружия другую точку опоры; наконец, прочие держали в руках мечи и кинжалы, а кое-кто и мушкетоны.
Появление этого отряда, который до той минуты держали скрытым от посторонних глаз, произвело самое скверное впечатление как на швейцарцев, так и на национальную гвардию: на швейцарцев, ибо, как говорит г-н Пфиффер в своем рассказе о геройском поведении полка швейцарской гвардии 10 августа, эти дворяне, с учетом того, как они были вооружены, могли лишь затруднить оборону дворца; на национальную гвардию, ибо, после того что произошло во дворе, она полагала, что этот небольшой отряд дворян призвали из недоверия к ней.
Вот почему при виде этого плачевного результата г-н Рёдерер и г-н де Буасье предприняли попытку остановить начавшееся в рядах национальной гвардии дезертирство, напомнив ей о том, что они считали ее долгом. Они опоясались трехцветными шарфами и стали обходить посты, зачитывая солдатам воззвание, составленное в следующих выражениях:
«Солдаты! Скоро сюда явится толпа; указом от 3 октября нам, представителям закона, надлежит использовать национальную гвардию для обеспечения порядка, а вам, линейным войскам, следует оказывать противодействие этой толпе и силой отражать силу».
Это воззвание произвело определенное действие: национальные гвардейцы, еще не зарядившие свои ружья, зарядили их; несколько канониров сделали то же самое со своими пушками, но многие из них отказались повиноваться, заявив:
— Неужто вы осмелитесь дать нам команду стрелять по нашим братьям?
И тогда один из швейцарских офицеров, заместитель майора Глуц, предложил захватить эти пушки, заметив, что во время битвы пушка не остается нейтральным наблюдателем, а, напротив, становится ее активным участником, и если она не является другом, то делается врагом; так что он предложил отнять пушки у тех канониров, которые отказались заряжать их.
Однако все решили, что последовать этому совету было бы политически недальновидно.
Между тем люди со столь противоположными взглядами не могли оставаться бесстрастными, находясь лицом друг к другу; патриотически настроенные жандармы, национальные гвардейцы и канониры начали задирать роялистов, именуя их господами королевскими гренадерами, заявляя, что все гренадеры секции Дочерей Святого Фомы продались королевскому двору, и добавляя:
— Определенно, этот каналья Манда́ прислал во дворец одних аристократов!
В рядах национальной гвардии еще не знали, что Манда́ мертв.
Его старший сын — мы видели, что его младший сын последовал за ним в Ратушу, — так вот, его старший сын, прежде служивший в конституционной гвардии, находился среди роялистов; он не мог слушать, как поносят его отца, и бросился на того, кто вел подобные речи; вспыхнула драка, и, возможно, с сыном произошло бы то же, что случилось с отцом, как вдруг Вебер, камердинер королевы, и несколько пришедших ему на помощь гренадеров батальона Сен-Рок кинулись на выручку молодому человеку, вырвали его из рук противников и втолкнули в вестибюль дворца.
Эта схватка, ясно обрисовав контуры двух противостоящих партий, привела к измене части национальных гвардейцев, а главное, канониров, которые, не имея возможности забрать с собой свои пушки, решили, по крайней мере, сделать их непригодными для стрельбы и с этой целью забили в них ядра, но без пороха, вследствие чего они оказались хотя бы на время выведены из строя.
Об этом дезертирстве было без промедления доложено королеве, которая при виде усилий, предпринятых Рёдерером для того, чтобы удержать солдат на посту, справедливо рассудила, что она может положиться на прокурора департамента, и приказала позвать его.
Рёдерер явился.
Поскольку королева хотела поговорить с ним с глазу на глаз, она ждала его в комнате королевского камердинера Тьерри; она была там одна и сидела возле камина, спиной к окну.
Господин Дюбушаж, министр военно-морского флота, вошел вместе с Рёдерером, но держался в отдалении.
XXXI
Королева предвидит свое падение. — Мнение Рёдерера относительно безопасности короля. — Господин Дюбушаж. — Королева обсуждает возможности обороны. — Министры Дежоли и Шампьон посланы в Законодательное собрание. — Они возвращаются в смертельном отчаянии. — Неприступный дворец. — Красивый ответ Рёдерера. — Канониры отказываются стрелять. — Нападающие требуют низложения короля. — Королева побуждает Людовика XVI к сопротивлению. — Пара пистолетов. — «Идемте в Собрание!» — Опасная остановка. — «Долой Вето! Долой Австриячку!» — Человек с жердью. — Король и королевская семья приходят в Законодательное собрание. — Речь короля. — Слышатся грохот пушек и ружейная пальба.