Страница 71 из 130
То была мечта ребенка, восторженного человека, поэта, и, чтобы осуществить ее, приходилось рассчитывать на Сантера.
Сантер дал обещание, но не сдержал его.
На другой день после своего прибытия марсельцы столкнулись с препятствием, и даже больше, чем с препятствием: им пришлось вступить в стычку. На Елисейских полях было устроено патриотическое пиршество; в двух шагах от пирующих стояли гренадеры секции Дочерей Святого Фомы, роялистская гвардия Людовика XVI, которая его постоянно защищала и, в частности, делала это 20 июня. Стычка началась со взаимных оскорблений, от оскорблений перешли к побоям. Марсельцы имели преимущество быть единоплеменниками: они ринулись на своих врагов, словно вепри; при первом же сокрушительном ударе гренадеры были опрокинуты; к счастью для них, за спиной они имели убежище, Тюильри; Поворотный мост опустился перед ними и поднялся перед марсельцами; беглецы обрели укрытие в покоях короля, и раненых перевязывали своими белыми ручками придворные дамы.
Федераты — марсельцы, бретонцы, дофинуазцы и другие — вместе составляли пятитысячный отряд; эти пять тысяч человек были внушительной силой, но не благодаря своей численности, а благодаря своему духу, решительному и своей революционностью даже превосходящему дух парижан.
Семнадцатого июля федераты направили Законодательному собранию письменное обращение; они говорили с Собранием так, как с ним не говорили еще никогда:
«Вы объявили отечество в опасности, но не сами ли вы подвергаете его опасности, по-прежнему оставляя безнаказанными предателей?.. Возбудите судебное преследование Лафайета, приостановите полномочия исполнительной власти, сместите директории департаментов, обновите судебную власть».
Диктовать подобным образом свои условия Законодательному собранию было огромной дерзостью со стороны пяти тысяч провинциалов.
И потому оно перешло к очередным делам.
Неделю спустя федератам устраивают пиршество на месте Бастилии, все еще усыпанном обломками. Заметьте, что народ Парижа по-прежнему собирается именно там: Бастилия — это Авентинский холм новоявленного Рима.
Там назначается руководство вооруженного восстания.
Судите сами, правильно ли отобраны эти люди: Сантер, Александр, Фурнье Американец, Вестерман и Лазовский.
Комитет принимает решение захватить Ратушу, что будет нетрудно, поскольку Петион откроет ее двери, а Манюэль и Дантон — окна; затем восставшие двинутся на Тюильри, задержат короля, не причиняя ему вреда, и поместят его в Венсен.
Однако комитет напрасно рассчитывал на Петиона: прибыв в три часа ночи, он разгоняет пирующих. Время для восстания еще не пришло.
Федераты много говорили об атаке на Тюильри, но, принимая во внимание все обстоятельства, атаковать и захватить Тюильри было далеко не так легко, как это воображали. То, что произошло 20 июня, явилось внезапным нападением, приступом, налетом; но с того времени дворец был укреплен и обрел гарнизон.
Если наши читатели соблаговолят бросить взгляд на топографический план Тюильри того времени, они осознают трудности, стоявшие перед восставшими.
Пространство огромного двора, где сегодня устраивает парады национальная гвардия, было разделено тогда на три небольших двора примерно одинаковой площади. Эти три двора назывались: расположенный у павильона Флоры — двором Принцев, центральный — двором Тюильри, а тот, возле которого пролегла позднее улица Риволи, — двором Швейцарцев.
Эти три двора были обнесены каменными стенами, а не решетчатыми оградами.
Каменные стены, имевшие сквозные отверстия, которые было легко превратить в бойницы, служили гарнизону первым заслоном. Если бы этот первый заслон был преодолен, гарнизон укрылся бы не только в той части дворца, что находилась напротив, но и в боковых постройках.
И тогда патриоты, вступившие в эти дворы, оказались бы между трех огней.
Что же касается гарнизона, то он был многочисленным и закаленным. Никогда еще короля не охраняли так хорошо, ибо никогда еще его так открыто не предупреждали об опасности.
Прежде всего, он располагал роялистски настроенными национальными гвардейцами: их было много, и они отличались горячностью, что показала стычка на Елисейских полях; кроме того, остатками конституционной гвардии и кавалерами ордена Святого Людовика, французской знатью, как они себя называли, а также швейцарцами, надежным войском, которое продавало свою кровь, но честно выполняло обещанное.
Если бы восставшие потерпели поражение у дворца Тюильри, это означало бы победу монархии над народом и унижение Законодательного собрания перед королевским двором.
Вот почему, хотя и двигаясь вперед, хотя и требуя отрешения короля от власти, хотя и провозглашая отечество в опасности, Жиронда временами колебалась.
Но пока длились эти колебания, пока сохранялась тишина, которую они влекли за собой, слышался глухой шум подрывных работ.
Третьего августа предместье Сен-Марсо отправило в секцию Кенз-Вен депутацию с вопросом:
— Наши братья из Сент-Антуанского предместья! Если мы пойдем штурмовать Тюильри, вы пойдете с нами?
— Пойдем! — ответило Сент-Антуанское предместье.
Четвертого августа Карра собирает в Кадран-Блё повстанческий комитет и набрасывает план восстания.
В тот же день Барбару совместно с марсельцами тоже составляет план; однако он забывает его в своей летней куртке и вместе с этой курткой отправляет прачке.
После завершения работы над планом два марсельца отправляются в мэрию; там они застают Сержана и Паниса, тоже весьма энергичных патриотов, но все же не столь решительных, как те, что к ним явились. И чего же требуют эти два парня? Пороха и пуль.
Сержан и Панис начинают с того, что отвечают им отказом.
— Патроны, или я пущу себе пулю в лоб! — заявляет один из марсельцев.
С этими словами он вынимает из кармана пистолет, заряжает его и приставляет к виску.
Безумец намеревается покончить с собой, однако Сержан одной рукой останавливает его, а другой рукой подписывает приказ выдать марсельцам патроны.
Панис и Сержан рискуют своими головами, но теперь у марсельцев есть патроны.
Пятого августа становится известно, что королевский двор приказал швейцарцам, расквартированным в Курбевуа, прибыть в Тюильри и что ночью они вошли во дворец, имея пропуск, подписанный Петионом.
Вечером распространяется слух о готовящемся побеге короля.
И в самом деле, нет ничего легче, чем осуществить этот побег. Что мешает королю выйти ночью вместе со швейцарцами и дворянами, воспользовавшись Поворотным мостом, а затем сесть на коня и добраться до Руана, где его ждут начиная с 27 июня?
И шесть тысяч федератов заявляют, что они оцепят дворец.
Восьмого августа звучит предложение предать Лафайета суду, но Законодательное собрание заявляет, что нет оснований выдвигать против Лафайета обвинение.
Таким образом, Законодательное собрание идет на попятный.
И вот тогда Гранжнёва осеняет некая мысль, и он отправляется к Шабо.
— Сегодня вечером я буду в одиночестве прогуливаться по набережной Тюильри, — говорит он ему, — ты повстречаешься со мной и пустишь мне пулю в лоб; завтра в этом обвинят королевский двор, народ двинется на Тюильри, и таким образом революция свершится ценой крови одного человека.
Шабо соглашается и дает Гранжнёву обещание исполнить его замысел, однако вечером проявляет малодушие; Гранжнёв оказывается на месте встречи один; всю ночь он прогуливается по набережной, ожидая своего убийцу, а под утро возвращается к себе домой, потеряв надежду на спасение отечества.
Девятое августа становится днем сомнений и колебаний.
Марат договаривается с марсельцами, что в случае провала восстания он переоденется угольщиком и они уведут его вместе с собой.
Что же касается Барбару, то он не намерен спасаться бегством: у него есть яд, и, если восстание потерпит неудачу, он отравится.
Робеспьер не участвовал в подготовке восстания, однако был готов воспользоваться его плодами: он настаивает на встрече с Барбару и Ребекки.