Страница 68 из 130
— Замолчите!
— Государь, молчание, к которому вы принуждаете меня, не помешает мне повторить вам, что городские чиновники исполнили свой долг, а я исполнил мой и продолжаю исполнять его с опасностью для собственной жизни.
— Как бы то ни было, сударь, я предупреждаю вас, что вся ответственность за спокойствие в Париже лежит на вас. Ступайте.
Согласимся, что было крайне непредусмотрительно обходиться так с самым популярным человеком своего времени, человеком, которого называют королем Парижа, тогда как короля Франции называют исключительно господином Вето.
Двадцать второго утром появляется воззвание Людовика XVI. Король говорит в нем как король, как он мог бы говорить в 1789 году. Почитайте в газете Прюдома это воззвание, и вы увидите, как оно там тщательно разобрано, проанализировано и опровергнуто его же доводами. Но мало того, король желает знать, кто руководил всем этим страшным делом.
Гоншон, рупор Сент-Антуанского предместья, скажет это королю, но где и как? Будьте спокойны: не шепотом, не на ухо; такие меры предосторожности больше не принимают, когда речь идет о его величестве, как в насмешку называют несчастного короля; нет, он скажет это во всеуслышание, в зале заседаний Законодательного собрания, перед лицом Франции, на глазах у Европы.
— Законодатели! — говорит Гоншон. — Звучат угрозы привлечь к ответственности виновников сборища, имевшего место в среду; мы пришли изобличить этих виновников и предоставить их мести недоброжелателей: это мы!
Давай, накажи их, нанеси им удар, несчастный король! Тут двадцать тысяч тех, кто ждет и не боится тебя.
Правда, вскоре к тебе придет подкрепление, на которое ты не рассчитываешь.
Вечером 27 июня Лафайет прибывает в Париж и останавливается в доме у г-на де Ларошфуко.
Двадцать восьмого он является в Законодательное собрание. Что он намерен делать? Зачем он покинул свою армию? Кто дал ему разрешение на отпуск?
Что он намерен делать? Он намерен поучать Законодательное собрание.
Зачем он покинул свою армию? Чтобы призвать Законодательное собрание привлечь к ответственности виновников 20 июня.
Кто дал ему разрешение на отпуск? Да он сам, черт возьми! Разве он не генерал по божественному праву, подобно тому как Людовик XVI король по божественному праву?
И потому Гаде поднимается с места и спрашивает, неужто война закончилась, коль скоро генерал вот так покидает свой боевой пост.
Тремястами тридцатью девятью голосами против двухсот тридцати четырех, с разницей в сто голосов, Лафайета оправдывают.
И генерала-дезертира приглашают присутствовать на заседании в качестве почетного гостя.
Что произошло бы, если бы и на этот раз личная неприязнь короля и королевы к Лафайету не уравновесила его добрую волю?
По прибытии он, как всегда, обращается к королеве: это похоже на безответную любовь, постоянно предлагающую себя и постоянно отвергаемую. Тем не менее он прибыл со вполне осуществимым планом: армия Лафайета присоединяется к роялистам и конституционалистам, после чего короля отвозят в Руан.
— Лучше погибнуть, чем вступить в переговоры с человеком, причинившим нам столько зла! — воскликнула королева.
И поддержка Лафайета, еще настолько сильного 28 июня, что в Законодательном собрании у него на сто голосов больше, чем у Жиронды, поддержка Лафайета отвергнута.
Но это еще не все: Лафайет потребовал провести смотр национальной гвардии; на этом смотре он обратится с речью к национальным гвардейцам, он поднимет их дух. Национальная гвардия всегда жаждет подобных пустопорожних речей, которые так хорошо умеет произносить франко-американский герой.
Королева велит предупредить Сантера и Петиона. Мыслимо ли дело, что королева предпочла Лафайету таких людей, как Петион и Сантер?
Quem vult perdere Jupiter dementat.
«Юпитер ослепляет того, кого он хочет погубить», сказала античность, эта неуемная болтунья, сказавшая уже все, что только можно было сказать.
Однако Лафайет не считает себя побежденным; он собирает в доме у г-на де Ларошфуко нескольких влиятельных офицеров национальной гвардии и предлагает им выступить против якобинцев. Предложение восторженно принимают; вечером они соберут три тысячи человек на Елисейских полях. Вечером на место встречи приходят сто человек; выступление переносят на другой день; но почему нужно собрать непременно три тысячи человек? Можно будет действовать, если явятся триста человек; на другой день приходят тридцать человек.
В тот же день Лафайет уехал.
Это ободрило Жиронду.
К тому же в столицу форсированным маршем прибыли марсельские федераты.
Двадцать шестого июня король Пруссии публикует свой манифест.
Девятого июля все королевские министры подают в отставку.
Одиннадцатого июля Законодательное собрание своим указом объявляет отечество в опасности.
Четырнадцатого июля происходит празднество на Марсовом поле; главным образом ради этого празднества и был изготовлен для короля защитный нагрудник. Петион становится героем празднества, Петион, которому за три недели до этого король приказал молчать и которого он выгнал из Тюильри.
— Да здравствует Петион! Петион или смерть! — вот лозунг этого празднества, устроенного к вящей славе Петиона.
Семнадцатого июля федераты являются в Законодательное собрание, требуя приостановить полномочия исполнительной власти в лице короля и предать Лафайета суду.
В ответ председатель Вобл ан ограничивается словами, что не следует терять надежду на общественное спасение.
В итоге 23 июля федераты приходят снова.
На сей раз они требуют, как и прежде, приостановить полномочия исполнительной власти и, кроме того, созвать чрезвычайное национальное собрание.
Им отвечают, что Законодательное собрание рукоплещет их преданности и гражданской доблести.
Но что стало с перевесом в сто голосов, которым за три недели до этого располагал Лафайет?
Двадцать пятого июля публикуется знаменитый манифест герцога Брауншвейгского, сходный с письмом г-на де Буйе.
И правда, отечество находится в опасности, как это заявило Законодательное собрание.
Ибо вот что происходит.
В Регенсбурге совет послов отказывается принять французского посланника.
Англия снаряжает флот.
Князья Империи, во всеуслышание заявляя о соблюдении ими нейтралитета, предоставляют врагам Франции свои крепости, вследствие чего эти враги оказываются вблизи наших границ.
Герцог Баденский впускает австрийцев в Кель.
Страсбург мгновенно пробуждается. Там раскрыт заговор, имевший целью сдать врагу нашу лучшую и сильнейшую крепость, нашего бдительнейшего часового.
Весь Эльзас требует оружия и не получает его.
Люкнер, старый партизан, с сорока тысячами волонтеров вторгается во Фландрию; он захватывает Котрейк, что является прекрасным началом, а затем еще две крепости, чего оказывается вполне достаточно для того, чтобы сторонники Франции проявили себя и тем самым бросили на себя тень; против него идут двести тысяч солдат; Люкнер отступает, сжигая предместья Кортрейка, что было совершенно бесполезно.
Прибавьте к этому гражданскую войну, зарождающуюся на юге и западе страны.
Дюсайян провозглашает себя главным наместником принцев и губернатором Нижнего Лангедока и Севенн, вооружает крестьян и берет в осаду Жалес.
Жан Шуан свистом сзывает своих ночных птиц: Вандея пробуждается и лишь в 1832 году снова погружается в сон.
Но страшнее, чем все это, дворец Тюильри, где, беспокойно вглядываясь вдаль и напрягая слух, ждет человек, ради которого снаряжает флот Англия, грозит Пруссия, выступает в поход Австрия, воспламеняется Юг и восстает Запад.
И это не напрасное и беспочвенное обвинение, вовсе нет. С первого этажа, где бунтовщики могли чересчур легко добраться до нее, королева переселяется на второй этаж, в комнату, расположенную между покоями короля и покоями дофина; она требует не закрывать там ни ставен, ни жалюзи, чтобы ее долгие бессонные ночи были не такими долгими; и вот посреди одной из таких ночей луна, эта печальная гостья, осветила спальню королевы.