Страница 58 из 130
И вот настал момент, когда одному из двух борцов предстояло оказаться поверженным. Уравновешивая друг друга, две эти противоположные силы в конечном счете истощили бы Францию, если бы им позволили и дольше оставаться в подобном напряжении.
Королевский двор ждал благоприятного случая; у Жиронды не было времени ждать, и она такой случай искала.
Впрочем, ей не пришлось искать его очень далеко. Его предоставила ей партия священников, этот страшный подрывной элемент, на который мы уже указывали и который был внедрен контрреволюцией в семьи и общество.
Священники добавили к символу веры следующую фразу:
«Тот, кто заплатит налог, будет проклят!»
Какой-то священник из Сент-Антуанского предместья женился; перед этим он обратился за советом к Законодательному собранию, и Законодательное собрание признало, что никакой закон не препятствует этому браку; однако на священника донесли, и церковные власти подвергли его гонениям.
Было отмечено большое число случаев, когда конституционные священники понесли наказание за то, что они присягнули; согласно подсчетам, более пятидесяти из них были убиты, их дома разграблены, а их поля разорены. Начиная с апреля уже сорок два департамента подвергают преследованиям непокорных священников; наконец, 27 мая срочно выходит направленный против них указ, который составлен в следующих выражениях:
«Выдворение за пределы королевства будет происходить в течение тридцати дней, если его потребуют двадцать активных граждан, одобрит округ и утвердит департамент; тот, кого выдворяют, получит денежные средства из расчета три ливра в день в качестве дорожных издержек до границы».
Ну а теперь, сообразно с тем, что король сделает, с королем и поступят.
Если Людовик XVI одобрит указ, он определенно сторонник Жиронды, конституционный король, такой, каким хотела его видеть Франция.
Если же Людовик XVI наложит на указ вето, он покажет свое истинное лицо: тогда он король роялистов и духовенства, но не король нации.
И пусть никто не заблуждается: речь идет о поступке общественном, а не личном, не о вопросе совести, а о верности законам.
Если король и Революция не могут идти бок о бок, пусть король отречется и тем самым позволит Революции продолжить путь одной.
Но не тут-то было; король по-прежнему остается учеником г-на де Ла Вогийона, воспитанником Австрии: он хитрит.
Ему надо избавиться от этих гнусных жирондистов, обходиться без Законодательного собрания и править совместно с двором и фельянами, с Дюмурье и Лафайетом.
И честный Ролан предоставит ему такую возможность.
XXIV
Ролан и король. — Письмо королю. — Ролан подает в отставку. — Дюмурье, Гаде. — Король утверждает указ о двадцатитысячном лагере волонтеров и накладывает вето на указ о выдворении священников. — Беседа короля и Дюмурье. — Трогательная сцена. — Размышления автора.
Когда Дюмурье в сопровождении Бриссо пришел к Ролану, тот понял, что если к нему является королевский двор, то делается это не без подоплеки, и потому поставил свои условия.
Его условия состояли в требовании учредить особую должность секретаря, который будет присутствовать на заседаниях совета министров и скрупулезно вести книгу записей не только всего того, что там будет решено, но и сказано, чтобы в тот день, когда случится измена, можно было бы сослаться на подлинный документ, который покажет ответственность каждого министра за его дела, взгляды и речи.
Вначале король согласился с этим требованием, но затем уклонился от его выполнения. Никакого журнала заседаний совета министров никто не вел. Ролан понял, что его увлекают в пропасть.
И тогда он попытался бороться против подобной келейности, ежедневно публикуя в газете «Термометр» все то из обсуждений на заседаниях совета министров, что можно было опубликовать.
Однако такой меры явно было недостаточно, и Ролан это понимал.
Госпожа Ролан сочинила для него письмо, адресованное королю; оно было написано в двух экземплярах.
Один экземпляр предназначался королю, другой — общественности, ибо Ролан не сомневался, что рано или поздно ему придется обратиться к ней по поводу дурных намерений короля касательно Революции.
Ролан вручил это письмо королю 10 июня; затем он два дня провел в ожидании и, наконец, 12-го числа, поскольку король все еще не произнес ни слова в отношении этого письма, прямо во время заседания вынул из кармана письмо и прочитал его вслух.
Поскольку оно прекрасно отражает тревоги, трудности и опасности, характеризующие положение страны в этот момент; поскольку оно привело к событиям, о которых нам предстоит рассказать, и поскольку оно тяжелой гирей легло на чашу весов, на которых решалась судьба Людовика XVI, мы приведем его дословно. Вот оно:
«Государь!
Состояние, в котором находится сейчас Франция, не может длиться долго: это состояние кризиса, острота которого достигла наивысшей степени; оно неизбежно должно закончиться взрывом, который коснется и Вашего Величества, ибо будет иметь огромное значение для всего государства.
Удостоенный Вашим доверием и поставленный на высокую должность, которая обязывает меня говорить Вам правду, я осмеливаюсь сказать ее Вам всю целиком; это обязанность, которую возложили на меня Вы сами.
Французы выработали для себя конституцию; это привело к появлению недовольных и бунтовщиков; большинство нации готово ее поддерживать, эти люди поклялись защищать ее даже ценой собственной крови и потому с радостью встретили войну, предоставляющую им верное средство упрочить конституцию. Однако меньшинство, питаемое надеждами, прилагает все усилия, чтобы взять верх. Отсюда эта внутренняя борьба против законов, эта анархия, от которой стонут честные граждане и которой тем временем стараются воспользоваться недоброжелатели, распространяя клевету о новом режиме. Отсюда разделение граждан, повсюду происходящее и повсюду бурное, ведь нигде не осталось равнодушных: люди желают либо победы, либо изменения конституции, поступая в соответствии с тем, поддерживают они ее или желают ухудшить. Я не стану разбирать здесь, что же в самом деле представляет собой конституция; ограничусь лишь изложением того, что требуется предпринять при сложившихся обстоятельствах, и, оставаясь, насколько это возможно, беспристрастным, попытаюсь показать, чего мы можем ожидать и чему нам следует содействовать.
Вы, Ваше Величество, пользовались огромными прерогативами, полагая, что они неотделимы от королевской власти. Вы были воспитаны в мысли, что должны их охранять, и потому, разумеется, не могли испытывать удовольствия, видя, как их у Вас отбирают; желание возвратить утерянное было столь же естественно, сколь и сожаление о потере. Эти чувства, вполне объяснимые с точки зрения природы человеческого сердца, входили, должно быть, в расчеты врагов Революции. Таким образом, они рассчитывали на тайную благосклонность, дожидаясь момента, когда обстоятельства позволят им пользоваться открытым покровительством. Эти настроения не могли ускользнуть от внимания нации и неизбежно должны были пробудить в ней недоверие. Стало быть Вы, Ваше Величество, постоянно находились перед выбором: уступить своим прежним привычкам, своим личным привязанностям или пойти на жертвы, продиктованные здравым смыслом и вызванные необходимостью; иными словами, придать смелости бунтовщикам, вызвав этим беспокойство у целой нации, или же успокоить ее, объединясь с ней. Однако все имеет свой конец, и пришло время покончить с нерешительностью.
Как поступит сегодня Ваше Величество: в открытую присоединится к тем, кто намеревается изменить конституцию, или же храбро и безоговорочно посвятит себя делу ее победы? Вот основной вопрос, на который настоящее положение требует немедленного ответа.
Что же касается сугубо метафизического вопроса о том, созрели ли французы для свободы, то спор на эту тему ни к чему не приведет, поскольку речь идет не о том, чтобы выяснить, какими мы будем через сто лет, а о том, на что способно нынешнее поколение.