Страница 57 из 130
При известии о поражении при Кьеврене конституционная гвардия возликовала.
Вот почему 22 мая, то есть через три недели после получения известия о нашем поражении, Петион, новый мэр Парижа, человек, скорый на решения, и нередко крайние, пишет главнокомандующему национальной гвардией, открыто выражая ему свои опасения по поводу возможного отъезда короля ближайшей ночью и призывая его бдить, надзирать и усилить патрулирование поблизости. Поблизости от чего? Он не говорит этого, но все понятно и так. Поблизости от чего усилить патрулирование? Поблизости от вражеского лагеря. А где находится вражеский лагерь? В Тюильри. Кто этот враг? Король.
Короче, главный вопрос наконец поставлен!
Таким образом, Петион, адвокатишка из Шартра, сын прокурора, задает этот вопрос потомку Людовика Святого, королю Франции!
И король Франции, хорошо понимая, что голос Петиона звучит намного громче его собственного, жалуется на распоряжение мэра в письме, текст которого директория департамента приказывает расклеить на улицах Парижа.
Петион оставляет письмо без ответа и сохраняет свое распоряжение в силе.
Истинный король — это Петион.
Обвинения против Тюильри сыплются в Законодательное собрание. Тревогу усиливают факты, сами по себе незначительные.
В Севре сожгли целую груду каких-то бумаг.
Комендант дома Инвалидов, г-н де Сомбрёй, приказал своим старикам-солдатам уступить ночью сторожевые посты отрядам национальной гвардии или гвардии короля.
Двадцать восьмого мая, ввиду общественной опасности, Карно предлагает Законодательному собранию заседать непрерывно.
Двадцать девятого мая Петион заявляет Законодательному собранию, что спокойствие в Париже напоминает тишину, которая предшествует удару грома.
Наконец, в тот же день Законодательное собрание заслушивает доклад о королевской гвардии, подготовленный по его распоряжению Базиром и наполненный ужасающими фактами.
Королевская гвардия открыто говорит о своей причастности к заговору.
Королевская гвардия возликовала при известии о поражении при Кьеврене.
Королевская гвардия предсказывала захват Валансьена немцами и заявила, что через две недели враг будет в Париже.
Кроме того, этот доклад содержит показание кавалериста-патриота, уволившегося из королевской гвардии; он заявляет, что его хотели подкупить деньгами и отправить в Кобленц, но он, честный патриот, не только отказался от этого, но и подал в отставку.
— Назовите его имя! — кричат депутаты. — Как зовут этого славного гражданина?
— Иоахим Мюрат, — отвечает Базир.
Вот так впервые было прилюдно и громогласно произнесено имя будущего короля Неаполя.
Железо было горячо, и жирондисты ковали его, словно заправские кузнецы. По обе стороны законодательной наковальни стояли Верньо и Гаде; в тот же день конституционную гвардию распустили, караульные посты в Тюильри передали национальной гвардии, а против герцога де Бриссака, командира новоявленных преторианцев, выдвинули обвинение.
Это и в самом деле явилось ударом грома.
Так что небо очистилось, и Жиронда снова засияла в лучах своей популярности.
Произошло все это вовремя, поскольку за два дня до того, произнося в Якобинском клубе речь, Робеспьер нанес Жиронде колющий удар, отразить который могли лишь подобные меры.
Он обвинил ее в сговоре с Лафайетом, Нарбонном и королевским двором; он обвинил ее в попрании дела патриотов; он обвинил ее в предоставлении должностей подозрительным людям, он потребовал у нее дать ответ, зачем она выдала полтора миллиона генералам и шесть миллионов Дюмурье, освободив их от обязанности отчитываться за расходование этих денег.
Однако все эти обвинения заглохли в шуме, который произвели события, произошедшие 29 мая.
Тем не менее поражение во Фландрии нанесло страшный удар Дюмурье и рикошетом задело военного министра, де Грава, который был его ставленником; пришлось пожертвовать им, бросив таким образом лепешку Церберу, чтобы унять его лай. Госпожа Ролан предложила назначить военным министром Сервана, своего человека, настолько своего, что поговаривали, будто он ее любовник; ничего подобного не было, но люди уж так устроены: все верили, что, поскольку Ролан стар, а его жена еще молода, ей требуется любовник. Добродетель унижает многих.
Серван вошел в состав кабинета министров.
Он начал с того, что три дня спустя, ничего не сказав своим коллегам, письменно предложил Законодательному собранию создать в связи с приближавшимся празднованием дня 14 июля военный лагерь под Парижем. В лагере должны были разместиться двадцать тысяч волонтеров.
Это предложение подсказала, написала, а возможно, и продиктовала Сервану г-жа Ролан, душа Жиронды.
Узнав об этом неожиданном шаге Сервана, Дюмурье пришел в ярость; по его словам, никакое вооруженное противодействие роялистов было уже невозможно. Да, Дюмурье дошел до того, что напялил себе на голову красный колпак, однако был твердо настроен снова нацепить на себя, в случае необходимости, белую кокарду.
И потому уже на первом заседании правительства вспыхнула бурная ссора; посмотрите, что говорит о ней сам Дюмурье в своих мемуарах. И у Сервана, и у Дюмурье на боку висела шпага, и если бы не присутствие короля на этом заседании, то, поскольку полковник забыл о дистанции, отделявшей его от генерала, а тот позволил ему переступить через нее, их шпаги, возможно, обнажились бы. Клавьер, а уж он-то был истинным жирондистом, предложил отозвать письмо Сервана: министр финансов надеялся, что Дюмурье, которого он не любил и не уважал, попадется в эту ловушку; однако Дюмурье увидел ее и отступил.
— Отозвать письмо военного министра, — воскликнул он, — значит желать, чтобы Законодательное собрание постановило создать сорокатысячный лагерь, а не двадцатитысячный!
Робеспьер критикует предложение создать лагерь из двадцати тысяч волонтеров; он понимал, что вся эта молодежь, наделенная благородными чувствами и склонная к порывистым действиям, станет охраной для Жиронды. Однако у Жиронды тоже были свои бойцы-одиночки, которые время от времени, причем в тот момент, когда этого менее всего ждали, стремительно бросались в атаку. На этот раз таким разведчиком выступил Луве, который дал успешный отпор Робеспьеру.
Он отметил, что с какого-то времени взгляды Робеспьера стали странным образом совпадать со взглядами королевского двора; Робеспьер выступал против войны, и двор явным образом был против войны; Робеспьер выступал против лагеря из двадцати тысяч волонтеров, и двор был против этого лагеря. Не вытекает ли из этого, что скорее Робеспьера, придерживающегося во всем мнения двора, а не Жиронду, исподволь разрушающую его, можно было бы обвинить в роялизме, если бы одних лишь правдоподобностей и вероятностей было достаточно в этом мире для того, чтобы вынести приговор?
О Луве! Настанет день, и за эту параллель между Робеспьером и королевским двором Кутон воздаст вам ужасным образом!
Между тем, вопреки общему мнению, двор не был побежден полностью: он располагал своей роялистской армией, рассеянной по всему Парижу и включавшей двенадцать тысяч кавалеров ордена Святого Людовика, о которых доносили муниципалитету и которые ждали лишь благоприятного часа для того, чтобы стать священным отрядом; он располагал фельянами, широко представленными в национальной гвардии; он располагал адъютантами Лафайета, явившимися к Ролану с намерением оскорбить его, и, наконец, самим Лафайетом, ответившим министру, который в своем письме пожаловался ему на их дерзкие речи, так:
— Я с вами не знаком и узнал ваше имя, лишь прочитав его напечатанным в газете. Я не верю ни слову из того, что вы мне рассказали; я ненавижу заговоры и презираю их главарей.
В это же самое время мировой судья секции Бонди известил Петиона, что он только что арестовал партию из шести тысяч сабель и кинжалов, изготовленных по заказу роялистов.
Наши читатели ощущают накал борьбы между Революцией и монархией. Они следили за этой борьбой вместе с нами, ну а мы либо делали ее зримой, осязаемой, материальной, либо сами впадали в заблуждение.