Страница 55 из 130
Ролан, напротив, представлял собой человека античного закала. Он не был сформирован свободой: она застала его уже полностью сформированным.
Это был степенный старик, довольно высокого роста, со строгой и одновременно энергичной внешностью.
За два года до того, как стать министром, он вместе с женой прибыл в Париж из Лиона. Кто привел их сюда? Рок, которому было угодно, чтобы они принесли сюда свои головы. Они услышали грохот пушек Бастилии и явились в Париж, словно внемля призыву.
Они сняли в небольшой гостинице, носившей название «Британская» и находившейся на улице Генего, вблизи Нового моста, тесную квартирку, которая включала столовую, гостиную и спальню.
В гостиной был всего один стол; в спальне стояли две кровати.
Супруги писали за этим общим столом: пожилой муж — неспешно, молодая жена — увлеченно; она помогала ему, переписывая, делая переводы и снабжая примечаниями его книги, и какие книги! «Искусство добычи торфа», «Искусство выработки ткани из гладкой и сухой шерсти», «Промышленный словарь»!
Эта работа отнимала у г-жи Ролан все время: она не позволяла себе ни отдыха, ни развлечений. Еще бы: столько забот требовал ребенок, а также старик, отец этого ребенка; ибо нередко она сама готовила еду мужу — отчасти из бережливости и из-за стесненности в средствах, а отчасти потому, что желудок г-на Ролана, ослабленный работой, мог выдержать лишь строго определенную пищу и потому нуждался в заботе толковой и дружеской руки.
Со странным простодушием Руссо, рассказывающего о себе, г-жа Ролан рассказывает в своих предсмертных записках о своем характере и говорит о себе, женщине деятельной, трудолюбивой, женщине, чью добродетель помогала поддерживать работа, так:
«Я всегда управляла своими чувствами, и никто не знает меньше меня, что такое сладострастие».
Госпожа Ролан являла собой плод, которому не предшествовал цветок.
Двадцать первого марта, вечером, Бриссо пришел к Ролану и предложил ему министерскую должность.
Ролан согласился, выказывая простоту, какая была присуща ему во всех делах. Его жена также ни на минуту не возгордилась; вероятно, она не догадывалась, что эта министерская должность обессмертит ее, приведя на эшафот.
Двадцать третьего марта, в одиннадцать часов вечера, Бриссо явился к ним снова, приведя с собой Дюмурье. Дюмурье только что покинул заседание государственного совета и пришел сообщить Ролану о его назначении.
— Король, — заявил Дюмурье, — действительно настроен поддерживать конституцию.
Ролан покачал головой в знак сомнения: он нисколько не поверил услышанному.
Госпожа Ролан посмотрела на Дюмурье женским взглядом; она увидела лживость в его глазах; выслушав его речь, она уловила ее легкомысленный тон; она обдумала его слова и в этих словах обнаружила политическую безнравственность — худший из всех пороков, ибо государственные деятели почитают его достоинством.
И в самом деле, незаметно бросив взгляд на своего будущего коллегу и его жену, Дюмурье прежде всего обратил внимание на старость мужа — Ролан был на десять лет старше его, но Дюмурье выглядел на двадцать лет моложе, — а затем на великолепие форм его жены. Госпожа Ролан, простолюдинка, в девичестве звавшаяся Манон Флипон, дочь гравера, с самого раннего детства трудилась в мастерской своего отца, подобно тому как позднее она трудилась в кабинете своего мужа. Труд, этот суровый защитник, оберегал девушку, как позднее ему предстояло оберегать супругу.
А увидел Дюмурье вот что: довольно крупную, но красивую руку; несколько великоватый рот, украшенный превосходными зубами; приподнятый подбородок; румяный цвет лица, редко встречающийся у женщин дворянского происхождения, и, что встречается еще реже, — изящную фигуру с выразительным изгибом, великолепие бедер и невероятно красивую грудь.
Дюмурье принадлежал к той породе мужчин, которые при виде старого мужа не могут удержаться от смеха, а при виде чьей-либо молодой жены испытывают вожделение.
И потому он не понравился ни мужу, ни жене.
Королевский двор, как и говорил Дюмурье, утвердил это правительство; но, утвердив его, он дал ему прозвище.
Для королевы это было правительство санкюлотов.
Свою работу оно начало с серьезной оплошности, с непростительного нарушения этикета.
Ролан носил туфли со шнурками: вероятно, ему не на что было купить пряжки; он носил круглую шляпу, ибо других у него никогда не было; так что, когда он вместе с Дюмурье и другими своими коллегами явился в Тюильри, на нем были туфли без пряжек и круглая шляпа.
Церемониймейстер не позволил ему войти в кабинет короля; Ролан не понимал, почему его не впускают.
В дело вмешался Дюмурье.
— А почему, — спросил он, — вы не позволяете господину Ролану войти?
— Ах, сударь! Как можно?! В круглой шляпе и в туфлях без пряжек?
— Ах, сударь, всему конец! — с величайшим хладнокровием воскликнул Дюмурье.
И с этими словами он втолкнул Ролана в кабинет короля.
Мы уже говорили, что Дюмурье был аристократом при прежнем режиме и конституционалистом в эпоху Национального собрания; пока ему нужна была поддержка Жиронды, он оставался жирондистом; но стоило ему стать министром, как его горизонт раздвинулся, и на этом горизонте замаячили якобинцы.
И потому уже через три дня после своего вступления в должность министра он появляется в Клубе якобинцев, нацепив на голову красный колпак, и, несмотря на отвращение к нему язвительного трибуна, сжимает в объятиях Робеспьера.
Дело в том, что Робеспьер был человеком, который более всего, не считая короля, а может быть, и считая его, подвергал нападкам жирондистское правительство.
Покинув Учредительное собрание, которое он сокрушил своими заключительными словами, Робеспьер счел себя человеком, необходимым Франции. Поездка в Аррас, которую он тогда совершил, — в первый раз со времени своего вступления в сознательный возраст этот неутомимый труженик позволил себе отдохнуть от своей тяжелой работы, и сделать это ему предстояло в последний раз в жизни, — так вот, поездка в Аррас, которую он тогда совершил и в ходе которой горожане отнесли его на руках в бедный домик его родителей, перешедший в чужие руки, все больше и больше укрепляла его в этом убеждении: особенность людей, входящих в некое собрание, будь то литературное или законодательное, заключается в их полной уверенности в том, что все жизненные силы страны сосредоточены в этом собрании, что страна исчерпала свою мощь, создавая этот совет старейшин, и что вне этого сонма богов, как назвал римский сенат Киней, нет ни одной значительной фигуры.
Ну а если вне Учредительного собрания не было ни одной значительной фигуры, при том что Мирабо умер, при том что Робеспьер уничтожил Барнава, Дюпора и Ламета, а Казалес и Сиейес намеревались подать в отставку, то, казалось бы, лидером остался один лишь Робеспьер.
И вот внезапно, к великому удивлению короля, страны и, главное, адвоката из Арраса, вслед за первым скошенным урожаем неистощимая Франция дала второй урожай. На смену Мирабо пришел Верньо; на смену Барнаву, Дюпору, Ламету, Казалесу, Сиейесу пришли Жансонне, Гаде, Инар, Кондорсе; на смену конституционалистам — жирондисты, то есть сплошь пылкая молодежь, страстная, юношески впечатлительная, сильная прежде всего грозным оружием, которого недоставало ее предшественникам: убежденностью.
Стало быть, следовало скосить второй урожай. Робеспьер быстрым взглядом оценил размах той долгой и трудной работы, какую он намеревался проделать; затем, понимая, что погибнет сам, если не погубит этих людей, он своим глухим голосом тихо сказал себе: «За работу!»
И в тот же день это мрачное порождение Руссо, в недобрый час появившееся на свет, принялось за работу, не оставляя ее впредь ни на минуту.
XXIII
Война с Австрией. — Робеспьер против войны. — Политические партии во Франции. — Их вожди. — Со швейцарцев полка Шатовьё снимают обвинение. — Праздник Свободы. — Начало военных действий. — «Спасайся кто может!» — Генерал Диллон убит в Лилле. — Решение о государственном перевороте руками народа принято. — Гвардия короля. — Доклад Базира о гвардии короля. — Иоахим Мюрат. — 29 мая. — Военный министр Серван. — Его предложение создать лагерь волонтеров. — Робеспьер, Луве. — Борьба между Революцией и монархией. — Король по-прежнему хитрит.