Страница 54 из 130
Шестого декабря прежний военный министр был смещен, и его место занял г-н де Нарбонн.
Выше мы уже сказали пару слов об этом молодом генерале, дворянине блистательного, даже чересчур блистательного происхождения, который делал карьеру, поддерживаемый одновременно любовью принцесс, теток короля, и восторженным чувством г-жи де Сталь.
Если бы быстрота нашего повествования позволила нам сделать минутную остановку, мы рассказали бы о странном влиянии женщин на эту лихорадочную эпоху, постарались бы мысленно воскресить салоны г-жи де Кондорсе, г-жи де Сталь, г-жи Ролан; из кабинета, где Олимпия де Гуж диктовала свои комедии, перешли бы в будуар, где Теруань де Мерикур вешала на стену свою саблю и свои пистолеты; однако мы вынуждены скорее очерчивать, чем живописать, мы гравируем кислотой, а не резцом.
Молодой министр, заимствованный из Клуба фельянов, немедленно отправился к границе. Были мобилизованы сто пятьдесят тысяч солдат; Законодательное собрание выделило двадцать миллионов на чрезвычайные расходы; были сформированы, а точнее сказать, поспешно созданы три армии; командование над первой и второй было предоставлено соответственно Лафайету и Рошамбо, двум героям Америки, а над третьей — Люкнеру.
Наконец, было законодательно утверждено обвинение против графа д'Артуа и принца де Конде, которым вменили в вину участие в заговоре и посягательство на безопасность государства и конституции.
Их поместья были конфискованы, а граф Прованский как не вернувшийся во Францию в срок, предписанный указом Законодательного собрания, был к тому же лишен права на регентство.
Получив письмо короля, курфюрст Трира взял на себя обязательство распустить военные формирования эмигрантов, однако все его усилия свелись к нескольким приказам, отданным громогласно, при том что вполголоса было дано разрешение с ними не сообразовываться. Курфюрст Трира чувствовал себя сильным, поскольку Австрия дала приказ маршалу фон Бендеру защищать его, если на него будет совершено нападение. Этот приказ был для немецкого государя тем более обнадеживающим, что Австрия располагала пятьюдесятью тысячами солдат в Южных Нидерландах, держала шесть тысяч в Брайсгау и дала приказ передислоцировать тридцать тысяч из Богемии.
Один лишь граф де Нарбонн, убежденный конституционалист, желавший сделать из Законодательного собрания пьедестал для статуи монархии, искренне хотел войны; против него выступали Делессар и Бертран де Мольвиль, то есть бездарность и интрига; на его стороне стоял Кайе де Жервиль. Бертран де Мольвиль и Делессар принадлежали к чисто аристократической партии. Они так досаждали графу де Нарбонну, что в конце концов вынудили его подать в отставку; эта отставка привела к полному развалу министерства.
Ни г-жа де Сталь при всех ее талантах, ни король при всем его благорасположении к г-ну де Нарбонну не смогли сохранить за ним этот пост; некая мощная сила, словно смерч, шла за ним по пятам; следовало уступить ей место, открыть ей дорогу: то была Жиронда.
Что могли сделать против этой дочери Революции обломки Учредительного собрания, Клуб фельянов, оказавшийся под перекрестным огнем якобинцев и кордельеров? Что могли сделать против нее оставшиеся не у дел Байи и Лафайет?
Уже ничего; и потому г-н де Нарбонн потерял должность военного министра.
Он потерял ее вследствие обвинений со стороны Бриссо и речей Верньо.
Первого марта 1792 года скоропостижно скончался император Леопольд.
Восемнадцатого марта, с документами в руках, Бриссо обвинил министра Делессара в том, что он не следовал указаниям Законодательного собрания и униженно и постыдно запросил мира у императора.
Однако обвинение, возведенное на Делессара, задевало кое-кого рангом повыше, чем Делессар.
Если Делессар не подчинился Законодательному собранию, то сделал он это по приказу короля.
Так что обвинение, выдвинутое Бриссо, задевало короля.
Верньо подхватил это обвинение.
«Я вижу отсюда балкон, с которого мерзкой памяти Карл Девятый стрелял в свой народ!» — воскликнул в свое время Мирабо.
Верньо припомнил этот ораторский ход, который произвел тогда сильное впечатление.
— И я тоже, — воскликнул он, — могу сказать с этой трибуны: я вижу дворец, где плетет заговор контрреволюция, где замышляют козни, которые должны отдать нас в руки Австрии. Настал день, когда вы можете положить конец этой неслыханной дерзости и расстроить планы заговорщиков; в прежние времена ужас и страх не раз исходили из этого дворца именем деспотизма, так пусть же сегодня они возвратятся туда именем закона! Пусть они проникнут в сердца тех, кто там обитает; пусть эти люди знают, что конституция наделяет неприкосновенностью одного лишь короля. Закон покарает виновных, невзирая на лица; нет такой преступной головы, которой не мог бы коснуться меч!
Угроза была прямой; подобно лучнику, пославшему стрелу в левый глаз Филиппа Македонского, Верньо в своей речи выбрал мишенью сердце королевы.
И потому королеве пришлось примириться с тем, что состав нового министерства будет продиктован Жирондой.
Но, когда двор пошел на эту уступку Жиронде, согласившись одобрить намеченный ею состав министерства, она оказалась в крайнем замешательстве; подобно Данте, сказавшему по поводу своего участия в посольстве: «Если я останусь, кто пойдет? Если я пойду, кто останется?», Жиронда понимала, что в эту эпоху каждодневных штурмов и атак трибуна Законодательного собрания является постом более важным, чем министерство, и потому своих главных ораторов она желала сохранить на трибуне, чтобы, находясь на ней, они защищали новое министерство.
После ряда обсуждений решено было остановиться на смешанном составе министерства: Клавьер занял должность министра финансов, Дюмурье — министра иностранных дел, Ролан — министра внутренних дел.
Скажем несколько слов об этих трех людях.
Прочие члены кабинета — Дюрантон, министр юстиции, де Грав, военный министр, и Лакост, военно-морской министр, — являются фигурами незначительными.
Клавьер, уроженец Женевы, был даровитый человек, способный на смелые замыслы; он был далеко не молод, и карьера его оказалась замедленной вследствие предрассудков старого режима, тянувшего назад тех, кого их гений толкал вперед.
Дюмурье было пятьдесят шесть лет, однако присущие ему бешеная активность, энергичные жесты и стремительная речь делали его в глазах тех, кто видел его впервые, лет на десять моложе. Он вечно пребывал в интригах и, будучи человеком скорее умным, чем гениальным, видел в мелких уловках возможность противостоять великим бедам. Храбрый до безрассудства, он воевал с восемнадцатилетнего возраста и однажды, оказавшись окруженным шестью вражескими кавалеристами, но не желая сдаться в плен, был весь изрублен саблями. Дворянин, однако выходец из той провинциальной знати, что с таким трудом получала доступ ко двору, он провел первую половину своей политической жизни, отчасти находясь на военной службе, а отчасти пребывая в полумраке той тайной дипломатии, которую Людовик XV держал рядом с дипломатией гласной. Затем, при Людовике XVI, он вышел из тени и возвысился, целиком посвятив себя одному из самых значительных национальных начинаний, совершавшихся в то царствование, — строительству Шербурского порта. В конечном счете он получил доступ ко двору, но, попав туда, не смог там удержаться, ибо для этого у него недостало — да простят нас за подобную наивность — для этого у него недостало совести.
(Понятна нерешительность, которую испытывает автор, выписывая слово «совесть». Всего два месяца тому назад, во время обеда, на котором автор имел честь оказаться вместе с главными политическими вожаками нашего времени, он по неосторожности произнес это слово и был немедленно освистан. Ради истины следует сказать, что происходило это уже за десертом, когда выпитое сотрапезниками вино развязывало им язык, побуждая их говорить правду.)
Будучи царедворцем накануне 89 года, конституционалистом вместе с Мирабо и Лафайетом, жирондистом вместе с Бриссо и Верньо, он перепробовал все политические цвета, примыкая ко всем их оттенкам, но в итоге, несмотря на все эти перемены, остался провансальцем Дюмурье, который родился, правда, в Пикардии, но южное происхождение которого выдавали легкий акцент и огненный взгляд.